Астрид Линдгрен - Эмиль из Леннеберги
Но тут Лина закричала:
– Стой! Не хочу!
В мгновение ока она выхватила маленькие ножницы, которые всегда носила в кармане передника, и перерезала медвежью жилу.
Потом она сразу раскаялась и пожалела, – ведь она хотела избавиться от зуба. Вот, в самом деле, незадача! Эмиль, Альфред и маленькая Ида не на шутку рассердились.
– Ну и сиди со своим дохлым зубом, – сказал Эмиль. – Я сделал все, что мог!
Тогда Лина сказала, что если Эмиль попробует еще разок, то она клянется своей жизнью не делать больше глупостей.
– Околеть мне, а зуб я нынче вырву, – пообещала Лина. – Давай сюда жилу!
Эмиль согласился попытаться снова, и Альфред с маленькой Идой прямо-таки просияли от радости, услыхав об этом.
– По мне, так быстрый способ – самый лучший, – заявил Эмиль. – Но нужно устроить так, чтобы ты не смогла испортить дело, даже если и испугаешься.
Находчивый, как всегда, Эмиль сразу придумал, как это сделать.
– Мы поставим тебя на крышу хлева, и ты прыгнешь в копну соломы. А уже на полпути – бац – зуб и выскочит!
– Бац! – сказала маленькая Ида и содрогнулась.
Но, несмотря на все свои обещания, Лина заупрямилась и не хотела лезть на крышу.
– Этакую страсть неслыханную только ты, Эмиль, можешь выдумать, – сказала она, упорно продолжая сидеть на крыльце.
Но зуб болел отчаянно, и наконец с тяжким вздохом она поднялась.
– Пожалуй, попробуем, что ли… хотя, ясное дело, тут мне и крышка!
Альфред тотчас приставил лестницу к стенке хлева, а Эмиль полез наверх. Крепко зажав медвежью жилу в руке, он тащил за собой Лину, словно на поводке, и она послушно взбиралась за ним, не переставая причитать. Эмиль захватил с собой также молоток и большой шестидюймовый гвоздь. Гвоздь он вбил в брус на крыше хлева и привязал к нему медвежью жилу. Теперь все было готово.
– Ну, прыгай! – скомандовал Эмиль.
Бедная Лина, сидя верхом на брусе, посмотрела вниз перед собой и заголосила до того душераздирающе, что сердце сжалось. Внизу стояли Альфред и маленькая Ида. Задрав головы, они смотрели на нее, ждали, когда она, словно комета, упадет с неба и приземлится в копну соломы…
– Боюсь, убей меня гром, боюсь, – все громче причитала Лина.
– Хочешь остаться со своим больным зубом, пожалуйста, мне-то что, – сказал Эмиль.
Тут Лина взвыла так, что стало слышно по всей Леннеберге. Она поднялась во весь рост на самом краю крыши, раскачиваясь на дрожащих ногах взад и вперед, словно сосна на ветру. Маленькая Ида закрыла глаза руками, не смея взглянуть на Лину.
– Ох, горе мне! – всхлипывала Лина. – Ох, горе!
Просто так прыгать с крыши хлева, даже если все зубы во рту здоровые, и то жутко, а когда знаешь, что на лету с тобой случится бац, так это и вовсе выше всяких человеческих сил.
– Лина, прыгай! – закричал Альфред. – Да прыгай же!
Лина причитала и закатывала глаза.
– Ну, я помогу тебе, – сказал добрый, как всегда, Эмиль.
И всего-то было дела – дотронуться пальцем до ее спины. Он лишь чуть коснулся ее, как Лина с пронзительным криком рухнула с крыши вниз.
И тут, разумеется, послышался негромкий бац, потому что из бруса крыши выскочил шестидюймовый гвоздь.
Лина лежала в копне соломы со своим зубом – целым и невредимым, а на другом конце медвежьей жилы болтался огромный гвоздь.
Тут она обрушилась на Эмиля!
– Проказничать да озорничать – на это ты горазд, а зуб вытащить – так не можешь.
Однако даже хорошо, что Лина разозлилась. В гневе она прямиком отправилась к Ковалю-Пелле. Он зажал ее зуб своими страшенными клещами и – бац – вырвал его. Лина в ярости выбросила зуб на помойку и пошла домой.
Только не надо думать, что Эмиль все это время прозябал в бездействии. Альфред улегся спать в траве под грушевым деревом, и от него не было проку. Эмиль отправился в горницу вместе с маленькой Идой. Он хотел немного поиграть с ней до возвращения мамы и папы с гостями, которые приедут к ним пить кофе.
– Давай играть. Я буду доктором из Марианнелунда, а ты маленьким больным ребенком, которого я буду лечить! – предложил Эмиль.
Ида сразу согласилась. Она разделась и легла в постель, а Эмиль осмотрел ей горло, выслушал ее, словом, вел себя как заправский доктор из Марианнелунда.
– А чем я больна? – спросила Ида.
Эмиль задумался. И вдруг его осенило.
– У тебя тиф, – сказал он, – страшная болезнь.
Тут он вспомнил: Креса-Майя говорила, что у больного тифом синеет лицо. И дотошный, как всегда, Эмиль огляделся в поисках краски, которая придала бы лицу сестренки тифозный вид. На комоде стояла мамина чернильница, та самая, которой она пользовалась, когда запечатлевала проделки Эмиля в своих синих школьных тетрадях и когда писала приглашения на чашку кофе. Впрочем, там лежал и черновик приглашения. Прочитав в нем «Миластиво просим», Эмиль почувствовал гордость за свою маму – мастерицу писать, да еще так красиво. Не то что этот Адриан из Бакхорвы, который только и смог нацарапать: «Видил Мидведя».
Маме черновик был больше не нужен. Эмиль скомкал листок в маленький шарик и сунул его в чернильницу. Когда бумага впитала в себя чернила, он кончиками пальцев выудил шарик и подошел к Иде.
– Теперь, Ида, ты увидишь, какой этот тиф, – сказал он, и Ида весело хихикнула.
– Зажмурь глаза, чтобы в них не попали чернила, – велел Эмиль и быстро выкрасил лицо сестренки в фиолетовый цвет. Но, осторожный и предусмотрительный, как всегда, он не стал красить возле глаз, и там сохранилась белизна кожи – два больших белых круга. От этих белых кругов фиолетовое лицо Иды приобрело такой жутко болезненный вид, что Эмиль сам испугался. Маленькая Ида стала похожа на страшную, как призрак, обезьянку, фотографию которой мальчик видел в книжке «Жизнь животных» note 13.
– Уф! – вымолвил Эмиль. – Креса-Майя права: тиф – страшная болезнь!
Как раз в это время Креса-Майя добрела из лесу до Каттхульта и у калитки встретила Лину, которая возвращалась домой от Коваля-Пелле.
– Ну как? – полюбопытствовала КресаМайя. – Все еще болит зуб?
– Откуда мне знать? – ответила Лина.
– Как откуда? Что ты говоришь?
– Ничего про него не знаю. Он валяется на помойке Коваля-Пелле, пакость этакая. Надеюсь, он лежит там и болит так, что только стон стоит.
Лина была довольна и совсем уже не походила на булку. Она пошла показывать дырку от зуба Альфреду, лежавшему под грушевым деревом, а Креса-Майя отправилась в кухню варить кофе. Услышав, что дети в горнице, она захотела поздороваться со своей любимицей, маленькой Идой.
Но когда Креса-Майя увидела, что ее любимица с иссиня-фиолетовым личиком лежит в постели на белой подушке, она громко вскрикнула:
– Свят-свят, в наши-то дни…
– Это тиф, – ухмыльнулся Эмиль.
В эту минуту с дороги донесся грохот колес. Из церкви прикатили папа и мама Эмиля и гости во главе с самим пастором. Когда распрягли лошадей у конюшни, гости в предвкушении кофе и угощения гурьбой устремились к дому. Но на крыльце возникла Креса-Майя и закричала исступленно:
– Уезжайте отсюда! Уезжайте отсюда! У нас в доме тиф!
Все замерли в смущении и испуге.
Мама Эмиля спросила:
– Что ты там мелешь? У кого это тиф?
И тут в дверях за спиной Кресы-Майи появилась маленькая Ида с фиолетовым личиком, с белыми кругами вокруг глаз и в одной ночной рубашке.
– У меня, – сказала маленькая Ида и восторженно прыснула со смеху.
Все рассмеялись. Все, кроме папы. Он лишь выразительно спросил:
– Где Эмиль?
А Эмиля и след простыл. И пока все пили кофе, Эмиль тоже не показывался.
Выйдя из-за стола, пастор пошел на кухню утешать Кресу-Майю. Она сидела там злющая-презлющая, потому что тиф оказался ненастоящим. Но тут случилось вот что: когда пастор утешал Кресу-Майю, он случайно взглянул на связку писем, которую Эмиль забыл на стуле.
– Нет, просто невероятно! – Пастор ахнул и схватил письмо Адриана из Америки. – Неужто у вас та самая марка, которую я ищу столько лет!
Пастор собирал марки и знал цену редкостям. Без лишних разговоров он предложил за марку, наклеенную на письме Адриана, сорок крон.
Папа Эмиля чуть не задохнулся, услыхав о такой баснословной цене. Подумать только, платить сорок крон за какой-то жалкий клочок бумаги! Он и сердился, и в недоумении качал головой… Надо же! Этому Эмилю опять повезло! Покупка старой бархатной шкатулки оказалась тоже удачной, самой удачной сделкой из всех, какие Эмиль заключил на аукционе!
– Ведь за сорок крон можно купить полкоровы, – сказал папа с легким упреком.
Тут уж Эмиль не мог промолчать. Он приподнял крышку дровяного ларя, где прятался все это время, и высунул свою любознательную голову.
– Когда будешь покупать полкоровы, – спросил Эмиль, – ты возьмешь переднюю часть, что мычит, или заднюю, что бьет хвостом?
– Марш в столярку! – взорвался папа.
И Эмиль отправился в сарай. Но сперва он получил от пастора четыре красивые бумажки по десять крон каждая. А на следующий день он поскакал в Бакхорву. Он вернул хозяевам письма и отдал половину вырученных денег, а потом поскакал домой, напутствуемый добрыми пожеланиями и готовый к новым проделкам.
