Войцех Жукровский - Похищение в Тютюрлистане (Художник Ю. Киселев)
— Слушай, ты ведь уже давно был превращен в обычную жалкую козу, — но раскаялся ли ты в своих поступках? Можешь ли ты вновь обрести уважение и загладить свою вину, можно ли тебе доверять?
— О да, дорогие мои, ведь я столько выстрадал!
— Тогда ты пойдёшь на старый рынок, где стоит фургон цыгана Нагнётка, и купишь у него зелье, которое вернёт красоту этой девочке. Вот тебе дукаты. Но горе тебе, если ты обманешь.
— Если ты изменишь, — мяукнул Мышибрат, — мы повесим тебя на первом попавшемся суку.
— Обещаю вам, что не подведу, благодетели мои, — блеял грустно козёл. — Поклясться мне нечем, рогов уже нет.
— Знаем мы эти клятвы…
— Даю слово, что, исполню, — стонал козёл, сжимая в копыте дукаты. — Позвольте вам ножки поцеловать, — козёл склонялся ниже и ниже.
— Заруби себе на носу, мой милый: та верёвка, от которой мы тебя освободим, будет висеть на дереве и ждать тебя с нетерпением!
— О милосердные души, о золотые мои, сделаю для вас, клянусь прабабушкой Мекулой, — прошептал он, и из его узеньких глаз потекли слёзы.
— Режь, — махнул крылом петух.
И Мышибрат разрезал путы. Козёл весело сорвался с места.
— В два счёта сделаю, еще этой ночью вы получите лекарства. Честное купеческое слово.
Он сбежал со склона, пощипывая там и сям верхушки терпкого осота.
— Может быть, не стоило ему сразу давать столько денег?
— У меня не было выбора, необходимо было рискнуть, — сказал петух, вытирая вспотевший лоб. — Может быть, и у него еще осталась и честь и совесть.
Внизу протрубил рожок, послышались голоса и топот. Мальчишки сматывали верёвки. Опьянённые полётом в небесных просторах, змеи неохотно возвращались из лазури, некоторые из них садились на деревья и, обмотав ветви своими шуршащими бумажными хвостами, казалось, хотели переночевать в прохладной выси.
С крепостного вала виден был рынок, похожий на муравейник.
— Что там происходит?
Хитраска посмотрела на солнце.
— Скоро начнётся представление; разве вы не читали афиши?
— Ты права, верно, — согласились звери. — А может быть, стоит хоть одним глазком взглянуть, что будет показывать этот громила?
— Лучше держаться от него подальше, — предостерегла друзей Хитраска.
— В такой толпе, в присутствии всей гвардии, цыган нам совсем не опасен, будь мы под самым его носом…
— Ну, тогда живо, торопитесь, скоро начнётся представление, — пискнула Хитраска.
Блошиный цирк
Уже в самом начале улицы, где за порядком смотрело несколько полицейских, шумели возбуждённые толпы горожан. Стрельчатые окна уходящих в небо узких домов были открыты настежь, и в них торчало множество голов.
Часть площади была огорожена канатом. Вдоль него, потирая руки, ходил цыган Нагнёток. В отдалении стоял фургон; там Друмля одевала блох в парадные платьица. Кляпон восседал на козлах, он пронзительно трубил и ударял в медные тарелки. Наверху, между двумя шестами, была натянута тонкая, как волос, бечёвка; она едва виднелась на фоне ветвей и неба.
В переднем ряду стояло несколько мягких кресел, в них сидели отцы города и сам бургомистр, он любовно поглаживал чёрную, как смоль, бороду.
Прежде чем цыган начал представление, бургомистр встал на кресло и, подняв обе руки вверх, воскликнул:
— Благородные сограждане! Помните о похищенной королевне, развлекайтесь без улыбки, ибо страшно подумать, что будет, если и впредь не будет…
На площади воцарилась тишина, и только сердца притаившихся в толпе друзей забились сильнее.
— Каждого, кто принесёт о ней какое-нибудь известие, король щедро наградит; добровольцев, желающих принять участие в поисках, он вооружит, даст им золото и коней; но неизвестно, где она скрыта, поэтому и во время забавы не закрывайте глаза, может быть, она пройдёт недалеко, может быть, приведут сюда украдкой. Присутствующий здесь маэстро Нагнёток дал показания, они много света на дело не проливают, но же я надеюсь, что похитители найдутся. Будьте бдительны! Будьте настороже!
Поклонившись, бургомистр сложил свои пухлые руки под траурно-чёрной бородой и, глядя на небо, уселся в кресло.
Наступила удручающая тишина. Но вот Нагнёток дал знак Кляпону, тот заиграл на трубе, ударил в тарелки, а Друмля выкатила маленькие клетки с нарядно одетыми блохами.
Цыган прошёлся по помосту и поднял решётки. Потягиваясь и зевая, из клеток стали выскакивать огромные блошищи. Сверкая острыми зубами, они бросали по сторонам алчные взгляды.
Толпа зароптала, многие отпрянули, потому что блохи смотрели на горожан так, словно выбирали, кто из них поаппетитней. Цыган поднял руку, успокаивая зрителей. Потом он щёлкнул бичом. Блохи подскочили несколько раз на месте.
И вот, подгоняемые взмахами свистящего хлыста, они бегут уже по две и по три в такт музыке.
Цыган поклонился. Все зааплодировали. Было за что его хвалить. Только железной дрессировкой и незаурядным мужеством можно было принудить к послушанию этих кровожадных тварей.
— А твои-то невинные ягнята, — шепнул петух на ухо Хитраске.
— Я дрожу при одной мысли, что они могли вырасти такими же, — ответила лиса.
Прыгая через зажжённые обручи, кувыркаясь и образовывая в воздухе пирамиды, блохи в разноцветных трико скользят легко и изящно.
Но это только так кажется, потому что две самые дерзкие из них уже крадутся в сторону, скаля на зрителей зубастую пасть. По толпе проходит дрожь, перепуганные ребятишки плача прижимаются к матерям. Но маэстро следит за всем внимательным взором. Он уже достал пистолет и выстрелил над головами хищников. Рассеялась горящая пакля; с опалёнными мордами, злобно урча, блохи вернулись в танцующий круг.
Прокатилась буря аплодисментов.
Нагнёток с изяществом поклонился. Согнав своих воспитанниц в кучу и следя за ними одним глазом, он с видом победителя улыбнулся публике и воскликнул:
— Милостивые господа! Теперь вы увидите номер, секрет которого переходит в нашей семье из поколения в поколение. Это великое искусство, шедевр дрессировки — блошиное пение, — достойное королевского уха.
Удивлённые зрители радостно закричали и захлопали в ладоши. Потом все смолкли. Налегая на верёвки и сопя, зеваки нетерпеливо вытянули шеи.
Поднялся усеянный вишнёвыми цветочками занавес, и выехала запряжённая шестернёй карета. Перед зрителями гарцуют в упряжке самые рослые, самые тупые и злые блохи, они украшены сверкающими золотом чепраками. Порой, громко рыча и брызгая пеной, блохи кусают друг друга в шею и мотают головами, потряхивая пучками страусовых перьев. Среди полной тишины, замутнённой лишь дыханием очарованной толпы, маленькая карета, постукивая, трижды делает круг, и блохи, переступая с ноги на ногу, останавливаются.
Тогда укротитель снимает лосиную перчатку, небрежно бросает на песок и засучивает левый рукав. Он бесстрашно протягивает блохам ладонь, хотя они приседают и ворчат. «Ну! Живо!» — кричит Нагиёток. Неожиданно вся упряжка берёт с места галопом и въезжает на обнажённую руку. Побледневшие лица зрителей застывают в неподвижности, потому что цыган, достав серебряную булавку, проколол в шести местах руку и кормит этих тварей в поощрение свежей кровью. Мороз подирает по коже от блошиного чавканья и причмокивания.
Потом настает минута тишины, и под абрикосовым небом безоблачного вечера кто-то начинает аплодировать. Словно проснувшись, все хлопают, и в вихре аплодисментов открываются дверцы кареты, и из выбегает в розовой юбочке, с гитарой подмышкой любимица цыгана, славная цирковая звезда — Блошинелли!
Она кланяется. Почти никем не замечаемая карета уезжает; блохи внизу становятся полукругом и урчат в ритм вальса. Вспорхнув словно бабочка, Блошинелли становится на туго натянутый шнур, уже совсем не видимый на фоне зеленеющего вечера. Балансируя гитарой, она приближается к середине и подаёт знак.
Снизу раздаются недружные голоса поющих блох, но вскоре уже можно различить знакомый мотив. Вверху, качаясь на тонкой, как волос, бечёвке, Блошинелли ударяет по струнам, и тихий голосок звенит:
«Жил-был король когда-то,
При нем блоха жила:
Страшась утраты,
Блоху он обожал.
Варил еду для блошки,
С нее сгонял он мух;
Болел живот у крошки,
Касторку пил за двух!»
Вздох восхищения пролетел по рынку.
— Боже мой, такая маленькая и такая умница, — сопит какая-то толстая дама.
За креслами членов магистрата Прыг многозначительно подталкивает Узелка: «Здорово?»
— Шикарно, почеши-ка мне спину, меня кто-то кусает!
— Радуйся, братец; может, это блоха? Мы откроем собственный цирк.
— Э, если б у нас была Блошинелли, тогда был бы расчёт, был бы расчёт, — бурчит Узелок, почёсывая спину о ручку кресла.
