Войцех Жукровский - Похищение в Тютюрлистане (Художник Ю. Киселев)
И горожане засыпают, вслушиваясь в хрипение часов, и не знают, то ли покосами так пахнет родина, то ли это аромат волос любимой жены.
Петух вытянул оба крыла, словно хотел обнять милый сердцу город. За его покой он столько раз сражался и даже сегодня готов за него погибнуть, он, бездомный ветеран, скиталец…
Затуманенному слезой взору казалось, что город улетает в голубоватую мглу, — город далёкий и прекрасный, как самый дивный сон.
Петух наклонился, точно хотел удержать это видение, но тут яйцо выскользнуло у него из-под перьев и, постукивая скорлупой, начало скатываться по откосу.
Когда Пыпецу, наконец, удалось поймать яйцо и он в отчаянье взглянул на него, то оказалось, что скорлупа уже лопнула, — цыплёнок высунул свою маленькую головку, украшенную гребешком, и бойко оглядывался вокруг.
— Что мы с ним будем делать? — простонал петух, хотя его сердце билось от радости. — Где я найду ему няньку? Не мог ты выбрать другой минуты, чтобы родиться?
— Какой хорошенький петушок! — воскликнули, обступив его друзья. — Вылитый папа!
Они были уже недалеко от городских ворот. На придорожном камне сидел старичок и, попыхивая трубкой, паял кастрюлю. Махорочный дым то поднимал крышку трубки, расползаясь в надвигающемся вечере, то исчезал в глубине чубука. Старичок напевал:
«Сущий клад — даю вам слово —
встретить слесаря такого,
дырку в дне и дырку сбоку
зачиню в мгновенье ока!»
Вдруг петуху пришла в голову спасительная мысль.
— Мастер, — крикнул он, — обтяни проволокой эти скорлупки, — ты избавишь меня от больших хлопот: мой малыш хочет до времени вылупиться на свет.
Старичок поправил очки: «Всю жизнь чиню и паяю, но еще никогда не делал такой работы!»
Он сунул руку в ящик, достал тонюсенькую проволочку и обтянул треснувшую было скорлупу крепкой сеткой.
— Папочка, пусти меня хоть на минутку, ножки размять, — пищал цыплёнок, но петух ласково объяснил сыну:
— Не время мне теперь жену искать, — мы накануне войны, а связаться с первой встречной наседкой, благодарю покорно, я уже учёный! Ничего не поделаешь, сынок, придётся подождать, пока папа разбогатеет и построит приличный курятник.
Яйцо было починено, и друзья отправились дальше.
На стенах города по обеим сторонам ворот виднелись огромные афиши:
На афише был изображен улыбающийся цыган, который взвил бич над дюжиной блох, обнаживших острые зубы. В сгустившихся сумерках руки его, обтянутые белыми перчатками, высовывались из афиши, и друзьям казалось, что он вот-вот выскочит и расправится с ними.
Мышибрат всматривался в Нагнётка, ощетинив шерсть:
— Чувствую, что он принесёт нам несчастье…
— Уйми ты это глупое предчувствие, — дружески похлопала его по плечу Хитраска, — здесь в городе нам нечего бояться.
В темноте из аркады выбежал какой-то толстяк и, растолкав животом зевак, попытался обнять петуха.
— Кого я вижу? — гаркнул он, сердечно поцеловавшись с Пыпецом. — Где ты пропадал столько времени?
Пушкарь Пукло! — ударил изо всех сил приятеля по плечу капрал. — Здравствуй, старина!
— Ты что-то неважно выглядишь, — Пукло сочувственно посмотрел на петуха, — может быть, слишком много этого… (Тут он поднёс руку ко рту, словно опрокидывал кубок.)
— Да где там… Зато ты цветёшь, — шутливо щёлкнул Пыпец пушкаря по огромному животу.
— Ну, и что же, — рассмеялся Пукло, — выросло у меня пузо, теперь есть на что ордена вешать. Я содержу в Тулебе постоялый двор, частенько за кружкой пива с дружками я вспоминаю старые времена, и только тебя не хватает в нашей компании. Да, да, — болтал он, взяв капрала под крыло. — Пойдём ко мне, жена будет рада…
— Я не один, — буркнул Пыпец, указывая на лису, прижимавшую к себе сонную королевну, и на Мышибрата. — Я не хотел бы наделать тебе хлопот…
— Пустяки, пожалуйста, не стесняйтесь, слава богу, у меня хватит места на всех… Найдём что поесть и выпить. Пошли, все пошли, — подталкивал он друзей.
Едва они миновали ворота, как на городской стене запели трубы. Какой-то человечек влезал на лесенку и зажигал перед домами фонари. В вечерних сумерках с грохотом закрывались ворота города.
Тулеба ложилась спать.
Рынок аппетитного чихания
Уже наступило утро, когда королевна в одной рубашке подбежала к окну. Зубчатые тени домов вырисовывались на другой стороне улицы. Погожее осеннее небо пестрело стаями танцующих голубей.
— Ты проснулась, малютка, — сказала Хитраска, закручивая перед зеркалом локоны. — Быстро одевайся, мы пойдём в замок…
Виолинка посмотрела на своё отражение в зеркале. Рядом с изящной мордочкой лисицы она увидела своё веснущатое, опухшее после сна личико. «Я не хочу, не пойду! — завизжала королевна, замахав руками. — Разве вы не понимаете, что мне стыдно?»
Прежде чем Хитраска опомнилась, Виолинка нырнула под одеяло и зарылась в подушки.
— Капрал, на помощь! — крикнула Хитраска, пытаясь вытащить девочку из-под одеяла.
— Добрый день, друзья мои, — приветствовал их, звеня сверкающими шпорами, капрал Пыпец. — Что вы тут делаете? — Он уставился на шевелящееся одеяло. Вчера петух до поздней ночи сидел за кружкой пива, болтая со старым другом.
— Я не пойду, слышите, я не хочу! — визжала, брыкаясь, королевна.
Мышибрат открыл окна. Холодный свежий воздух наполнил комнату. Складывая крылья, голуби садились на подоконник и с любопытством заглядывали внутрь. В окнах напротив уже выставили на просушку пухлые полосатые матрацы и пышные подушки.
Озябшая королевна позволила себя одеть. Она съела завтрак и вместе со зверями отправилась в город.
— Даю тебе слово, — сказал капрал Пыпец, — что ты в таком виде не вернёшься в замок, ты должна снова стать красивой.
— И доброй, как раньше, — мяукнул Мышибрат.
На улицах было людно. Толпы горожан сновали взад и вперёд. В пёстрой суматохе мелькали жёлтые и красные бархатные куртки. Шуршало накрахмаленное кружево воротников, звякали на груди золотые цепочки. Матроны, скромно потупив глаза, шли в окружении служанок — румяных смешливых девушек. Проходя мимо них, петух воинственно вскидывал голову и крутил ус.
По неровной, выложенной каменными буханками мостовой громыхали телеги, запряжённые ленивыми волами. Иногда какой-нибудь автомобиль с пронзительными гудками проезжал по улице и внезапно останавливался на ближайшем перекрёстке; тогда из него выскакивал шофёр и, поправив очки, огромной рукояткой заводил пружину. Порой, звеня подвешенными на палке бубенцами, кричали скороходы: «Место светлейшему советнику Иллариону Руптуре!» В застланном бархатном паланкине дремал на подушках дородный советник, а скорчившийся у его ног секретарь читал ему вполголоса Chronique scandaleuse Скандальная хроника (фран.) — перечень беспутств золотой молодежи — из газеты «Голос Тулебы».
Издалека, сверкая солнцем своих доспехов, приближались королевские гвардейцы. Хитраска остановилась и, осмотрев себя в стёкла витрины, поправила локоны и бант на грациозно поднятом хвосте. А петух отсалютовал им шпагой. Гвардейцы ответили ему небрежным кивком, презрительно оглядев его выгоревший и заштопанный мундир. Какое было дело этим придворным франтам до нашего славного ветерана?
На перекрёстках полицейские в красных мундирах с тупыми и сосредоточенными лицами регулировали уличное движение, размахивая белыми палочками. Сидя в стенной нише, слепой от старости дрозд насвистывал на флейте какую-то наивную песенку, и падающие монеты звякали о медную тарелку.
— Мы проведём тебя по Птичьей улице на рынок Аппетитного Чихания, а там ты решишь сама, что делать.
— Что это за название? — удивился Мышибрат.
— Подожди, — увидишь.
Друзья шли переулком Брадобреев, где сверкали бритвы, где цирюльники, запахнув белые халаты, кружились около посетителей, с трудом узнающих своё собственное лицо под пухом кудрявой пены.
— Глядите! — прошептала Хитраска.
Из приоткрытых дверей вышел цыган Нагнёток, только что побритый, благоухающий, со шляпой и с перчатками в руке. Блестящие от брильянтина чёрные волосы отражали осеннее небо. Он что-то весело напевал, и, как спелая вишня в его ухе покачивалась рубиновая серьга.
— Спокойно!
— Не бойтесь, — в этой толпе он нам ничего не сделает.
Друзья забежали под арку ворот и подождали, пока цыган не исчезнет в ближайшем переулке. Пройдя крытую галерею, они вышлу на рынок Аппетитного Чихания. Осеннее солнце освещало площадь, которая переливалась золотым, сапфировым и алым цветом: на земле высились груды овощей, золотые шары дынь были сложены в пирамиды. Над подёрнутыми лёгким паром корзинами со сладкими грушами, румяными яблоками и сливами кружились осы. Еще издалека слышался говор и громкие зазывания торговцев. За рынком виднелись многочисленные вывески ресторанов, булочных и кондитерских. Из гостеприимно распахнутых дверей неслись запахи мускатного ореха, имбиря, гвоздики и тот неуловимый аромат жжёного сахара и варенья, который исходит от свежевыпеченных пирожных. В лазури носились голуби; у колодца, украшенного медными тритонами, скрипело ведро. Восточный купец кричал гортанным голосом, развёртывая пёстрые, словно радуга, шёлковые шали.
