Светлана Волкова - Сказки мышонка Сухарика
Вздохнул Тимоша:
— Не вышел ты ростом.
— Исправить это просто. Видишь, у меня — дудка поперек седла. Это наш кузнец сковал. Попробуй, сыграй.
Поднес пастушок дудку к губам. Заиграла она. Каждое слово выговаривает ясно:
Малиновый, зеленый, синий,
Желтый, красный.
Только кончил играть, взмахнул конек длинной гривой и большим конем стал, Тимоше под стать. Говорит он Тимоше:
— Приходи в березняк на зорьке. Там я буду тебя ждать.
— Лучше ты, Ковылек, прибегай сюда.
Отвечает Ковылек:
— А вот это нельзя. Запомни: никто видеть меня, никто знать про меня не должен.
Распахнул Тимоша ему двери, вышел конек неслышно, легко. Видел его только месяц серебряный. Стал Ковылек пастушонку служить. Не вязнет больше Тимоша в грязи, не изнывает от зноя. И с коровами нет больше горя. Слушаются они дудки. Самые бедовые от стада и шагу не сделают в сторону. Не житье, а приволье! И в Ковылях гостит Тимоша, и в речке купается, сколько угодно.
И был бы пастушок совсем счастлив, да вот хочется ему на коньке Ковыльке по деревне промчаться. Думает он об этом днем и ночью, уговаривает конька. Но тот даже слышать не хочет:
— Нельзя никак. Никто меня видеть не должен. Никто не должен про меня знать.
— Почему?
— Позарятся люди, уговорят тебя: продашь меня, променяешь…
Тимоша обиделся:
— Вот ты обо мне думаешь как!
И не пришел в условленное место в березняк. Ждал Ковылек, ждал. Не стерпел, сам к Тимошиному дому прибежал. Вскочил на конька Тимоша, вихрем промчался по деревне. Люди смотрят, глазам не верят, качают головами:
— Хорош конь! Масти такой мы и в глаза не видали!
Прослышали про конька цыгане. Приступают:
— Продай коня!
Сердится Тимоша:
— Не продам и не сменяю. Конек — мой!
Тогда ночной порой скараулили коня цыгане, увели и закрыли в сарае. Спит Тимоша и беды своей не знает. Вдруг слышит: дудка его заиграла. Знакомую песенку выговаривает, только слова переставила:
Красный, желтый, синий,
Зеленый, малиновый…
Услыхал эти слова Ковылек, тряхнул длинной гривой и опять стал маленьким. Вместе с лучом месяца вышел в щель сарая. Дудка помолчала и опять сначала:
Малиновый, зеленый, синий,
Желтый, красный.
Ковылек тряхнул гривой, опять стал Тимоше под стать и вернулся к нему. А цыгане его искали напрасно: пуст сарай и на мокрой траве — ни следа. Диву дался старый цыган-лошадник. На базаре в городе цирковому Дрессировщику рассказывает:
— Что твои кони! Ну барьеры берут, ну умеют танцевать. А я вот видел коня — сквозь стену проходит, на траве не оставляет следа!
Разыскал Дрессировщик в деревне Тимошу.
— Цыган говорит, конь твой сквозь стену проходит, травы не примнет копытом, так на ногу легок.
— Есть у меня такой конек, правду говорит цыган.
— Выступи с ним в моем цирке. А выручка — пополам.
Тимоша головой качает.
— Ну, значит, все это пустые слова.
Поднес Тимоша дудку к губам: конек Ковылек услыхал, прибежал.
Дрессировщик так и обмер: не болтали цыгане! Стал Тимошу уговаривать:
— Уезжай из деревни! Каждый вечер будешь с коньком на арене. Наряжу тебя в сапоги-ботфорты. На плечи накинешь плащ шелковый, в руки — хлыст с лакированной ручкой. Забудешь житье пастушье.
Конек Ковылек смотрит грустно:
— Останемся дома, Тимоша. Боюсь — будет беда.
— Не бойся, — утешает конька Тимоша. — Я тебя не сменяю и никому не продам. Мы всегда будем вместе.
В тот день не найти было в цирке свободного места. Сначала выступали лошади Дрессировщика, брали барьеры, танцевали вальсы. Вдруг конек Ковылек по арене вихрем промчался.
— Внимание! — вышел Дрессировщик. — Вы увидите чудеса ловкости и легкости! Конек Ковылек подкован ветром! Легче его на свете нету!
Под куполом цирка натянули канат. Вышел Тимоша — его не узнать: высокие сапоги-ботфорты, на плечи наброшен плащ шелковый. Хлыст звонко выстрелил: щелк! Вскочил на канат конек. Бежит легко по канату, как по ковыльному лугу когда-то, волнистая грива колышется. Зрители смотрят, не дышат: а вдруг сорвется?
— Это еще не все! — объявил Дрессировщик, когда Ковылек спрыгнул вниз. — Номер на бис! Бег по лучу прожектора! Погасите свет! Лампы погасли одна за другой. Только луч прожектора, тонкий, неверный, протянулся через арену. Для Ковылька, подкованного ветром, опора и это. Бежит по тонкому лучику, не споткнется, не оступится.
— Бис! — кричали зрители. — Браво, Конек, подкованный ветром!
Но Дрессировщик вдруг скомандовал:
— Долой и прожектор!
Прожектор погас. Музыка смолкла. Стало темно, и зрители не видали, как, сорвавшись, упал Ковылек. Ведь не было теперь под его ногами даже тонкого лучика. И вдруг в темноте заиграла пастушья дудочка. С ней Тимоша никогда не расставался.
Красный, желтый, синий,
Зеленый, малиновый.
Дудочка пропела, и от нее протянулась к коньку Ковыльку золотая нить канители. Пробежал по ней конек и исчез, как растаял.
…Потом долго спорили зрители, одни явственно видели, как пробежал по золотой нитке конек. Взмахнул гривой и, став совсем маленьким, спрятался в дудочке, в самой ее середине. Другие ничего не заметили. Вспыхнул свет.
— Где конек? — спрашивали дети.
— Это все цирковые фокусы, — объясняли взрослые.
Чувствуя себя виноватым, Дрессировщик сказал:
— Я от своего слова не отказываюсь. Оставайся, Тимоша, у меня.
Но Тимоше не хотелось возвращаться домой без коня. Он стал жить в цирке и ходить за лошадьми. Чистит их, выгуливает. А когда останется один, в пастушью дудочку дует.
Все ту же песенку дудка поет, простую, недлинную:
Красный, желтый, синий,
Зеленый, малиновый…
Но конек Ковылек не выходит. Все напрасно.
БЕРЕСТЯНОЙ КОРОБОК
Это было в давние времена. Тогда сам дедушка Наум Грамотник учил детей грамоте. Приходил к ним с полотняной сумкой, с гусиным пером и костяной указкой, учил читать и буквы показывал.
Так выучил он и Агашу. Подрос у Агаши Ваня, братец. Стала она его буквам учить. Капризничает Ваня, упрямится:
— Не хочу! Не буду! Непонятно! Трудно!
И как хлопнет по азбуке рукой! Рассыпалась она, да так, что и не собрать. Как сквозь землю провалилась. Искала ее Агаша, ни одной буквы не нашла.
Погоревала она, повязалась платочком и пошла белье полоскать на речку. Вынырнула со дна большая щука. Нос крючком. Голова поросла мхом, в жабры продеты сережки! Ухватила Агашу за одежку и утащила к себе на дно. В щучьей заводи ни мелко, ни глубоко. Поднесли раки, прислужники щучьи, Агаше питье. Оно было из травы, которую называют щучьим языком. Не знала Агаша, какое питье в чашке, выпила и онемела сразу. Ни крикнуть, ни позвать на помощь не может.
А дома ждет ее братец Ваня. Ждал он, ждал. Вдруг в дверь постучали. Входит старик — седые усы и борода. Глаза из-под лохматых бровей сердито глядят. Холщовая сумка через плечо, из нее торчит костяная указка.
— Не дождешься ты сестры своей Агаши, пока не наполнишь доверху берестяной короб.
Только хотел Ваня рот открыть, чтобы спросить, что он должен туда положить, как исчез старик. Что делать? Вышел Ваня из дому. Ходят гуси по двору. Подошел к Ване гусак:
— Далеко ли идешь с коробом?
— А тебе что за дело?
— Ишь ты, какой гордый! — обиделся гусь. — Тоже мне птица! Вот мне, гусаку, есть чем гордиться. Сам Наум Грамотник пером пишет гусиным.
— Кто такой? Я о нем не слышал.
— Вот тебе раз! — разинул клюв гусак. — Он только что от тебя вышел. Да такой нахмуренный. Видно, ты его рассердил. Надо тебе перед ним повиниться. Пойди, поклонись ему низко и скажи: «Прости, дедушка Наум, и наставь меня на ум!» Сделай так!
Пошел Ваня туда, куда повел его гусак, и пришел к беленому дому. Стоит на пороге старик знакомый. Поклонился мальчик ему:
— Прости, дедушка Наум, и наставь меня на ум!
Глаза у старика стали добрее, заголубели.
— Ладно, так и быть, наставлю. Иди, куда ведут тебя башмаки. А кого встретишь на пути, загадай тому загадку: «Что сильнее всего? Что всех выше и к небу ближе?» Да не забывай наполнять короб.
Скрылся Наум Грамотник в доме. А Ваня пошел туда, куда башмаки его повели. Привели они его в темный лес. Вышел из чащи огромный медведь.
— Далеко идешь с коробом?
— Иду туда, куда дедушка Наум идти велел. Отгадай загадку, медведь: «Что сильнее всего? Что всего выше и к небу ближе?»
— Я всех сильней! — зарычал медведь.
Обхватил лапами дерево и вырвал его с корнем.
Слетела с дерева синица.
