Кристоф Хайн - Дикая лошадь под печкой
«Дорогая Катенька!» — написано было сверху крупными буквами.
В самом деле, письмо было ей.
Еле дыша, она стала читать:
«Дорогая Катенька!
Ты, конечно, удивишься, что я пишу тебе. Но ты мне написала уже столько писем — пора мне, наконец, ответить.
Я тоже очень хочу иметь лошадь. Вот здорово бы нам вдвоём поскакать наперегонки! Прекрасно понимаю тебя, Катенька. Ужасно, конечно, когда маленький жеребёнок достаётся какой-то ябеде, а ты только смотришь на него через забор. И всё лишь потому, что у её родителей много этих дурацких денег. Несправедливо, что говорить.
Но знаешь, я верю, что когда-нибудь и у нас с тобой будет свой жеребёнок. Если всё время о чём-нибудь сильно думать, это должно получиться.
Передай Лизе привет от меня. И напиши сразу, когда у неё будет жеребёнок.
То, что ты пишешь про мальчишек, вообще-то правда. Они грязнули и воображалы. Думают, будто они такие уж сильные. И всё бы им драться, как маленьким бычкам.
Девочкам, конечно, гораздо трудней. Попробовали бы мальчишки расчёсывать, как мы, каждый день волосы.
Мне тоже иногда хочется быть мальчишкой.
Но бывают и довольно милые мальчики. Я знакома с одним, он похож на твоего Принца Понарошку. Тоже очень способный и разговаривать с ним интересно.
Буду с нетерпением ждать от тебя письма.
Твоя подруга Юля.
Р. S. А эту ябеду можно, конечно, разок стукнуть, да что толку? Жеребёнок всё равно достанется ей. Но, конечно, я тебя понимаю.
Юля».
Катенька перечитала письмо раз, другой, третий. Она ничего не могла понять. Как это получилось, что Юля ей написала? Ведь никакой Юли на самом деле не было, она её сама для себя придумала. Как могла придуманная девочка написать взаправдашнее письмо?
Непонятно, и всё.
Якоб Борг увидел, что она задумалась.
— Ну, от кого же письмо? — спросил он.
— Не знаю.
— Письмо от неизвестного? Вот интересно!
— Да нет. То есть, я хочу сказать, да, — запуталась Катенька. — То-то и непонятно. Я вообще-то знаю, от кого письмо… но, понимаешь, не знаю, кто его написал.
— Постой, постой, — теперь запутался Якоб. — Что всё-таки ты знаешь и чего не знаешь?
— Я знаю, что это письмо от девочки, которую зовут Юля. Но я не знаю никакой Юли, которая могла бы мне его написать.
— Ах, вот оно что! — сказал Якоб. — Теперь понятно. Тебе написала какая-то Юля, а ты никакой Юли не знаешь?
— Нет, ты опять ничего не понял. Юлю-то я как раз знаю. Я уже ей написала несколько раз. Но я не понимаю, как она могла написать мне письмо.
— Чего тут непонятного? Если ты человеку написала, ничего странного, что он тебе отвечает. Юля поступила бы просто невежливо, если бы не написала тебе.
Катенька покачала головой:
— Нет, я не могу тебе всего объяснить. Дело гораздо сложней.
Она села за стол, достала свой красный дневник, открыла его ключиком и начала писать вот что:
«Дорогая Юля!
Я очень обрадовалась твоему письму.
Но как это могло быть, что ты мне написала? Я же тебя просто придумала. Пожалуйста, отвечай поскорей.
Твоя лучшая подруга Катенька.
Р. S. Мне очень понравилась твоя почтовая бумага».
Она как следует закрыла дневник ключиком и положила его себе под подушку. Ей хотелось быть уверенной, что никто из мальчишек его не прочтёт. Ведь, может быть, это кто-то из них решил сыграть с ней глупую шутку. Прочёл её дневник и написал ей письмо от имени Юли. Это было бы ужасно.
Катенька стерегла свой дневник всю ночь. И всё-таки на другой день ей снова пришло письмо. Она надорвала конверт. Там опять был розовый листок с голубыми фиалками.
Ужасно волнуясь, она стала читать Юлино письмо:
«Дорогая Катенька!
Конечно, я знаю, что ты меня выдумала. Я действительно твоя Юля-Из-Дневника. И в то же время я твоя лучшая подруга. Раз ты меня выдумала и пишешь мне каждый день, я подумала, что должна тебе тоже написать. Ведь скучно, когда всё время пишет только один, а другой ни разу не отвечает. Кто пишет письма, должен их и получать. Так, во всяком случае, я считаю.
Если хочешь, мы можем писать друг дружке каждый день. Было бы замечательно, а? Или тебя смущает, что тебе пишет девочка, которую ты выдумала?
Как это может быть, я не знаю сама. Наверное, тебе лучше знать. В конце концов, ведь ты меня выдумала, а не я тебя. Какой ты меня выдумала, такая я и есть.
Твоя навеки подруга Юля».
Катенька прочла письмо и покачала головой. Становилось всё более странно.
Она придумала Юлю, свою Юлю, а эта Юля вдруг стала писать ей письма. Тут была какая-то загадка.
Катенька тотчас села писать в дневник своей подруге:
«Дорогая Юля!
К сожалению, сама не могу тебе объяснить, как это получилось, что ты пишешь мне письма. Я тебя придумала, и тут, наверно, случилось чудо. По-другому никак не объяснить.
Но я очень, очень рада получать от тебя письма. Всё время только писать тебе и ни разу не получать письма от тебя было бы и вправду скучно.
Дорогая Юля, ты не просто моя самая лучшая подруга, но и самая чудесная. Любящая тебя Катенька».
А Юля и вправду оказалась чудесной подругой. Они теперь каждый день писали друг дружке письма. Катенька рассказывала, что было у Якоба в школе, какие истории случились с Панаделем-Бродягой и ослом Хвостиком. Она рассказывала о Принце Понарошку, об удивительных открытиях и изобретениях Маленького Орлиного Пера.
А Юля делилась с Катенькой своими мыслями, давала разные советы и расспрашивала про Лизу.
У Лизы тем временем родился бело-гнедой жеребёнок, он иногда откликался на кличку Мориц. А иногда не откликался. Как когда. Пока он пасся со своей матерью на огороженном выгоне, Катенька к нему каждый день приходила, обнимала его и подолгу с ним разговаривала. Она всё ещё надеялась, что Мориц будет её. Вдруг Панадель в самом деле найдёт золотой слиток. Или случится какое-нибудь другое чудо. Подруга Юля была права, когда-нибудь её мечта о лошади должна ведь исполниться.
Каждый день Катенька писала в свой дневник письмо Юле, и каждый день получала от Юли ответ. Они писали друг дружке, какие бывают красивые лошади, и особенно маленькие жеребята, и чего можно ждать от мальчишек, и что они будут делать, когда вырастут. Они делились своими радостями и утешали друг дружку, если бывали несчастны. Катенька была счастлива. Ведь разве не счастье — иметь такую подругу, как Юля? Пусть эта Юля и была просто придуманная.
— Не понимаю, как это могло быть, — сказал я, когда Якоб Борг закончил свой рассказ. — Как могла придуманная Юля писать взаправдашние письма?
— Так я и знал, — сказал Якоб. — Взрослым этого не понять.
— Ну, объясни, пожалуйста.
— А чего тут объяснять? Всё очень просто: Катенька придумала Юлю, стала писать ей письма и получала письма от неё. Вот и всё. — Якоб усмехнулся моей непонятливости.
— И тебя это ни капельки не удивляет?
— Удивляет, конечно, — ответил он. — Но так и должно быть. На то и чудеса, чтобы удивляться. Разве не так?
— Не знаю, не знаю, — пробормотал я. — Очень всё-таки загадочная история.
Якоб покачал головой:
— Взрослые иногда такие странные! Случается чудо, и они сразу спешат найти ему объяснение. Разве чудеса обязательно объяснять? Ведь они тогда перестают быть чудесами.
Я сидел на ограде выгона и размышлял над его словами. Но сколько я ни размышлял, всё равно было непонятно.
Может, Якоб прав: тут было чудо, а чудо нельзя объяснить, можно только ему удивляться.
На лугу две коровы щипали траву. К лошади прибежал откуда-то жеребёнок. Он потоптался на тоненьких ногах возле матери и потянулся к ней за молочком.
Солнце светило и в мою пустую корзину, коровы смотрели на нас выжидательно, кобыла облизывала своего жеребёнка. А Якоб Борг начал рассказ —
Про то, как осёл Хвостик поехал с Бродягой в Париж, чтобы стать там Профессором
Что Панадель любил больше всего на свете — так это рассказывать истории из собственной жизни. У него их было ну прямо не сосчитать. Кто бы про что ни заговорил, он тут как тут:
— А вот, кстати, со мной как раз была такая история…
И даже если это было вовсе не кстати, остановить его уже никто не мог. Он считал, что должен делиться с другими своим богатым жизненным опытом.
Конечно, он много бродил по свету, всякого навидался, ему было, что рассказать. И если к тому же рассказывает человек интересно, отчего бы его не послушать?
Беда в том, что такие любители порассказывать о себе очень не прочь ещё и приврать. Начнёшь их слушать — и диву даёшься: какие они всегда были храбрецы, прямо подвиги совершали, как всё делали правильно, и вели себя лучше всех, и всегда говорили только правду. Потом думаешь: да враньё всё это. И становится просто скучно.
