Кристоф Хайн - Дикая лошадь под печкой
платье, стала читать стихотворение. Ужасно длинное. В нём оказалось целых двадцать две строфы и после каждой строфы ещё вроде припева. Всё стихотворение было про то, что кому-то кто-то очень нравится, но он скорее откусит себе язык, чем скажет про это хоть слово.
И припев после каждой строфы был такой:
Про эту тайну никому
Я даже слова не скажу.
Учительница уговаривала Катю найти для концерта другой стишок, покороче, но та не послушалась. Ей нужен был только этот, со всеми двадцатью двумя строфами и двадцатью двумя припевами.
После третьей строфы Панадель толкнул Якоба Борга в бок:
— Ты ничего не замечаешь?
— А чего мне замечать? — сказал Якоб.
— Она всё время глядит на тебя.
— Ерунда! — фыркнул Якоб. Он с интересом рассматривал носки своих ботинок.
— Ну, не знаю, — проворчал Панадель. — Может, я слепой, а может, она немного косит.
И замолчал. Но когда девочка в красном платье пятый раз повторила, что никому не скажет про свою тайну ни слова, он снова толкнул Якоба в бок:
— Знаешь, мне кажется, я догадался про твой ужасный секрет.
Якоб ничего не ответил. Кое-кто в зале уже оборачивался к нему. Опустив голову, он в бешенстве рассматривал свои шнурки. А Катя, не отрывая от него глаз, благополучно дочитала до конца все двадцать две строфы вместе с припевами.
Потом все вышли на школьный двор. Там были развешаны цветные фонарики и воздушные змеи. Угощались жареными колбасками, лимонадом. И все танцевали. Только Якоб Борг, Панадель да осёл Хвостик стояли в сторонке и смотрели на остальных. Правда, Катя, девочка в красном платье, подошла было пригласить Якоба, но он мрачно пробормотал, что вообще не танцует.
Бродяга положил руку ему на плечо и сказал сочувственно:
— Ничего не поделаешь, дорогой, она в тебя влюблена. Якоб презрительно фыркнул:
— Меня это не интересует.
— Интересует… не интересует… — Панадель возвёл к небу глаза. — Я-то знаю, как это бывает.
— А что, она кому-нибудь говорила, что влюблена? — полюбопытствовал Хвостик.
— Это не обязательно говорить, и так видно.
— Ай-яй!
— Да, Хвостик. У влюблённых что-то есть такое в глазах.
— В глазах? — испугался осёл.
— Ну да, что-то такое странное. Как будто им что-то хочется съесть.
— Какой ужас! — содрогнулся Хвостик.
— Наоборот, бывает даже приятно. Я сколько раз был влюблён.
— Тогда хорошо, — немного успокоился осёл.
— А ещё, — сказал Панадель, — влюблённые всё время держатся за руки. Наверное, боятся, как бы их не унесло ветром.
— Ах беда какая! — У Хвостика от сочувствия даже шёрстка на спине стала дыбом.
— Да что ты всё пугаешься? Я же говорю, иногда это очень даже приятно. По себе знаю. — Бродяга мечтательно посмотрел на небо. — Когда влюблён, всё становится сразу другим. Солнце светит — ты думаешь: как хорошо! Дождик льёт — ты радуешься. Снег идёт, гром гремит — ты всё равно счастлив. Представляешь?
— А Катенька и Принц Понарошку — они что, тоже влюблены друг в друга? — спросил осёл.
— Откуда ты взял?
— Они всё время держатся за руки. Вот посмотри. Катенька и Принц Понарошку в самом деле танцевали, держась за руки, и молча друг на друга глядели.
Бродяга почесал в затылке.
— Может, ты и прав, Хвостик. Тогда это многое объясняет, — сказал он почему-то с обидой.
— У них есть что-то эдакое в глазах?
— Издалека не разглядишь.
— Ладно, кончайте болтать глупости. — Якоб сердито встал. В глазах у него стояли слёзы. Он повернулся и побежал домой.
Хвостик удивлённо глядел ему вслед.
— Чего это он ушёл? Праздник ещё не кончился.
— Боюсь, Хвостик, он тоже влюблён, — сказал Панадель. — А влюблённые всегда вытворяют глупости.
— Что делать? — растерялся осёл.
— Ничего страшного, — успокоил Бродяга.
И они с Хвостиком выпили ещё по стакану лимонада и съели по жареной колбаске. А сами смотрели, как другие танцуют, и думали, что в мире всё-таки много странного и удивительного.
Когда вечером все вернулись домой, Якоб Борг уже лежал в постели. Он не спал, не читал, не разговаривал, и лучше было его не трогать. Только смотрел на потолок, как будто там показывали что-то интересное.
— Какой был праздник! — вздохнула Катенька. — Как все замечательно выступали!
Бродяга недовольно покачал головой:
— Нет, праздник без моряцкой песни — это всё равно что велосипед без звонка. Да ещё это длиннющее стихотворение.
— Какое стихотворение? — не поняла Катенька. — Я никакого стихотворения не слышала. Понарошку так чудесно играл…
— Стихотворение было такое длиннющее, что его нельзя было не услышать, — возразил Панадель.
— Он играл как никогда.
Катенька сияющими глазами посмотрела на Принца Понарошку, и Принц Понарошку сияющими глазами посмотрел на неё.
— Всё понятно, — со вздохом сказал Панадель. — Для тебя на всём празднике только он и существовал.
— Тебе тоже понравилось, правда?
— Ещё бы! Чуть с ума не сошёл от его треньканья.
Осёл Хвостик подошёл к Панаделю и тихо спросил:
— Что с Якобом? Он всё время лежит.
— Тяжёлый случай, Хвостик, — ответил Бродяга. — Смотри, не ест, не пьёт, ничего делать не хочет. Только глядит в потолок и чувствует себя несчастным.
— Ай-яй! — Ослику стало так жалко Якоба. — А можно ему помочь?
— Боюсь, что нет. В таких случаях никакие лекарства не помогают.
— Какой ужас! Ай-яй!
— Не вешай голову, Хвостик! Попробуем что-нибудь придумать.
Бродяга присел на постель к Якобу и тоже уставился в потолок. Спустя время он проговорил:
— Ну и стихотворение было, ужас!
Якоб Борг не повёл даже бровью. Он как будто не слышал. Панадель посмотрел с ним вместе на потолок минуту-другую, потом сказал:
— Да ещё такое длиннющее.
Якоб Борг не откликнулся.
Панадель продолжал рассматривать потолок, будто что-то там тоже увидел. Помолчал — и опять:
— Я бы вообще это стихотворением не назвал. Двадцать две строфы сплошной ерунды. Да ещё с припевом.
Якоб не шевельнулся. Он только сказал:
— Ничего ты не понимаешь. Стихотворение было прекрасное.
— Возможно. Спорить не стану. Но что длиннющее — это уж точно.
— Неправда. Оно было не длинное, не короткое, а как раз такое, как надо.
— Ну, допустим. Но девчонка его читала противная, да ещё в таком противном красном платье.
Якоб сел и сказал:
— Глупый ты, Панадель. Не понимаешь, а говоришь! Какая же Катя противная?
— Конечно, дело вкуса…
— Если хочешь знать, это самая милая девочка в классе.
Панадель развёл руками:
— Ну, тогда я действительно ничего не понимаю. Если она тебе нравится, почему бы вам не дружить?
— Потому что все станут смеяться.
— Да ну? — сказал Панадель.
— А ты думаешь? У нас в классе всегда смеются, если мальчик дружит с девочкой.
— А… тогда конечно. Тогда и вправду ничем не поможешь.
Опять посмотрели на потолок. Можно было подумать, они боятся, что он вот-вот рухнет. Панадель вздохнул. Якоб тоже. Так они и вздыхали по очереди. То один вздохнёт, то другой.
— Плохо дело.
— Да, что и говорить.
— Ничего не пропишешь.
— Боюсь, что так.
— И думать нечего.
— А если бы я, скажем…
— Нет, Якоб, не выйдет.
— А если я всё-таки…
— Надо смотреть правде в глаза, мой дорогой. Дело пропащее.
— Почему? Пускай смеются.
— Ты же себе не враг, Якоб.
— Плевать мне, в конце концов, на них. Мало ли, над чем они насмехаются!
— Это было бы ужасно.
— А мне всё равно.
— Нет, Якоб, нет. Забудь про это. Лучше оставаться несчастным, страдать день и ночь, не есть, не пить, смотреть в потолок. А про Катю забудь. Помни только одно: как все будут над тобой смеяться.
— А мне, если хочешь знать, ни до кого нет дела. Пускай смеются себе на здоровье, пожалуйста. Завтра же скажу Кате, что буду с ней дружить.
— Ну, дорогой, как знаешь. Моё дело было предупредить. Бродяга встал, пожелал Якобу Боргу спокойной ночи и пошёл ложиться под красным диваном, рядом с Хвостиком.
— Ну, как там Якоб? — шепнул тот тревожно.
— Лучше. Гораздо лучше. Знаешь, по-моему, у нас скоро будут гости. — Панадель удовлетворённо потёр руки.
— Гости? — удивился осёл.
— Ага. Могу даже угадать кто.
— Кто?
— Девочка в красном платье.
Он ухмыльнулся и, довольный, закрыл глаза.
А Хвостик долго ещё размышлял, почему это к ним должна прийти в гости именно девочка в красном платье. Он этого понять не мог.
— Но гости, — решил он наконец, — это всегда хорошо.
Якоб Борг спал. И снилось ему, что он гуляет за руку с девочкой, которая только для него читала на празднике одно стихотворение. Очень длинное стихотворение.
