Мстислав Русинов - Друзья поневоле, или Забавные истории заброшенного дома
Хомо, лёжа на диване и открыв последнюю банку пива, в самом благодушном настроении тихохонько напевал:
А завтра снова будет день,
И снова будет лето,
И встать пораньше нам не лень, —
Когда так много света.
И снова что-нибудь найдём,
Бог даст, — и будет пища,
Друзей всех снова соберём
В уютное жилище.
Наверное, песенка всем понравилась, потому что даже Цыпа не сделала никакого замечания. Под эту песенку все обитатели дома сначала задремали, а потом и крепко уснули.
История четвёртая
Попрошайки
Да уж! Результаты вчерашней вечеринки и всеобщего обжорства были поистине катастрофическими. Вместо ожидавшихся солидных многодневных припасов в наличии оставалось лишь несколько жалких пакетиков с крупой, пара банок сухого консервированного корма для собак и кошек да одна банка сгущённого молока.
Цыпа, ещё не полностью очнувшаяся от наркоза танцевально-романтических грёз, томно позвала Кока:
— Кок, почему ты не несёшь мне завтрак? Все приличные мужья по утрам приносят завтрак в постель, — я сама видела это в кино.
Но ни завтрака, ни ответа она от Кока не дождалась.
Хомо открыл банку корма для собак, но Мура и Сержант лишь слегка попробовали его и особого восторга не выразили, — колбасой там даже не пахло. Для себя Хомо открыл банку сгущённого молока и, поставив её на пол, начал усиленно черпать сгущёнку погнутой ложкой. Сержант тоже выразил к сгущёнке неподдельный интерес и, не очень вежливо оттерев Хомо в сторону от банки, тщательно её вылизал.
Цыпа и Кок шустро клевали пшено, а Крыс ускоренно поглощал гречку из утащенного накануне под пол пакета.
— Подальше положишь, — поближе найдёшь, — бурчал он.
Ворон лениво спустился вниз, поклевал собачьего корма, что-то проворчал про качество современных продуктов и опять забрался наверх — листать свой телефонный справочник. Так прошло довольно много времени.
— Эх! Как-то не так мы все живём, — вдруг ворчливо буркнул Ворон.
— Почему не так? — возразил Крыс. — Я вот очень хорошо в своём подвале живу. Тихо, спокойно. Вот если бы ещё не этот настырный фокстерьер, так и вообще бы… Мне такая жизнь нравится. Это же моя жизнь, — что хочу, то и делаю…
— «Хочу — не хочу», — да не то всё ворочу, — насмешливо заметил Ворон. — Сами себе крылья подрезаем.
— А если у меня и крыльев-то нет, так что же мне делать? Вон хвост и тот оторвали… — неуверенно заспорил Крыс.
— Не видишь ты, Крыс, перспективы из-под своей половицы, — гнул своё Ворон. — Нет в тебе полёта. Вот мои птичьи сородичи в Париже, так те тоже чёрт те как живут. А сами виноваты. Про них даже один тамошний поэт написал. Вот, послушай, — называется «Птицы в Париже».
На удивление, в Париже много птиц,
Что их влечёт сюда? — Зимой здесь нет морозов,
А в чреве города — толпа безликих лиц,
Чад выхлопов немолкнущих моторов.
И что б не улететь им всем в поля? —
Там тишина, прозрачный воздух сладок,
Травой зелёною покрыта вся земля,
Ночной туман струится сквозь распадок…
Так нет! В проездах, маленьких дворах
Слышны повсюду звонких трелей звуки,
Что на рассвете будят нас впотьмах,
Как чьи-то мягкие и ласковые руки.
И, добровольно в город — крепость заключась,
Живут здесь птицы, якобы на воле,
Но, в узких рамках улиц затворясь,
Лишаются природных сил и воли.
Летают меньше и становятся слабей,
Подкормку в окнах принимают как подачки,
Нет широты полёта, зелени ветвей,
На тротуарах суетятся в мелкой драчке.
Мы — тоже птицы в клетках городов,
Как в зоосаде, вяло топчемся в томлении,
А из тумана позабытых детских снов
Простор нас манит и свободное паренье…
— Да, птицам — мигрантам хорошо, — они, приотдохнув на чистых, незасеянных полях своих недоразвитых стран, могут и снова в Париж прилететь. А там тебе и подкормку раздают, и помойки богатые и, опять же, свободное варенье, — с завистью грустно сказал Крыс.
— Птицы-то птицы, а всё равно не хотят ничего менять в своей жизни: и ленятся, и боятся, — закончил дискуссию Ворон.
Все удручённо замолчали.
Однако, уже через минуту тишину нарушил Хомо:
— Послушай, Сержант! Я же вам уже как-то рассказывал, что моим коронным номером было обойти зрителей со шляпой, — много чего дают. Может, нам и сейчас попробовать, а?
Чувствовалось, что Хомо понравилось ходить в сопровождении Сержанта, — как-то это было надёжнее. Но Сержант воспринял идею без щенячьего восторга и поморщился. А вот Крыс оживился и, гордо посмотрев на Муру, сказал:
— А можно и я с вами? Может, и мне чего-нибудь дадут.
— Сиди уж, Крыс! Ты и так в каждой бочке затычка, — осадил его Кок.
— Хомо, а я могу вам даже подходящую табличку надписать: нацарапаю, как курица лапой, — хихикнула Цыпа, оживившаяся от открывающейся перспективы пополнения слегка истощившихся запасов провианта.
— А что! Это топ — гениальная мысль. Будете беженцами — погорельцами, — с довольным видом поддержал Кок, которому, как всегда, опять страшно хотелось есть.
Со своей полки Ворон прокаркал, не то в шутку, не то всерьёз:
— Да ты, Хомо, с этой своей тросточкой и цилиндром можешь изображать и слепого с собакой — поводырём.
Возможный текст таблички на груди у Хомо явно разбухал прямо на глазах, но в конечном счёте Цыпа, с некоторым трудом освежив в памяти буквы алфавита, вкривь и вкось нацарапала следующие душераздирающие строки: «Слепой — беженец — погорелец. Помогите коль не можете».
Последняя фраза вызвала у всех присутствующих некоторые смутные сомнения, но ничего получше они придумать не смогли, да и некогда было. Сам же Ворон с высоты своей Сионской горы мудрецов, как ни крутил головой из стороны в сторону, но разглядеть Цыпины закорючки не смог.
— Ну, ладно, Сержант! Ноги в зубы и бегом! — сказал Хомо.
После недолгих сборов, во время которых Хомо приладил себе треснувшие солнцезащитные очки с одной дужкой, а на шипованный ошейник Сержанта был прикреплён значок почётного члена общества «Спасение животных», друзья дружно пошагали в город. Крыс с уважением и завистью смотрел им вслед.
— Ну, куда пойдём, Сержант? — спросил Хомо, когда они приблизились к городку. — К супермаркету?
— Ну да! Нас там как раз только и поджидают.
— Тогда пошли к церкви, — там все собираются.
Церковь была расположена ближе к центру города, и в том направлении шло довольно много народа, преимущественно пожилого возраста, — наверно, к вечерней службе.
По обе стороны от входа в церковь стояли и сидели побирушки самого разного пошиба, а также богомольные старушки. Появление Сержанта и Хомо, который к этому времени повесил себе на грудь Цыпину табличку, не только не вызвало у них большого сочувствия, но даже не выявило в них и капельки христианского сострадания. Их этой табличкой было явно не пронять.
— Послушайте, ребята, — сказал один небритый бомж с подвязанной ногой. — У нас здесь уже есть пара погорельцев: торчат тут третий год, — всё никак на обратную дорогу не спешат себе набрать. И теперь вы ещё откуда-то взялись. Здесь все места заняты. А ведь каждый огород занимает свой народ.
Сержант в упор тепло посмотрел на бомжа, и тот сразу заткнулся. Хомо протиснулся вперёд под недовольное бормотание богобоязненных старушек. Все они молились и чего-то там причитали.
Через несколько минут заскучавший Хомо довольно громко сказал:
— Ух! Многие молятся Богу, особенно, когда им что-нибудь оченно надо, но далеко не всем он верит и внимает.
А мы, Сержант, даже ни одной молитвы-то толком не знаем.
Такое богохульное заявление вызвало среди старушек-копушек прямо-таки суеверный трепет и бурю негодования.
— Изыди, изыди, сатана! Ах ты, антихрист! — замахали они на Хомо руками, прямо-таки горя желанием перекрестить его какой-нибудь клюкой.
К этому времени Хомо уже досталась какая-никакая мелочь от прихожан, и он с довольным видом потряс своим цилиндром перед носом Сержанта. Внезапно одна из проходивших мимо сердобольных прихожанок остановилась и начала рыться в своём кошельке, чтобы достать пару монеток для Хомо. Однако Хомо, не зная местных порядков и желая ещё больше привлечь внимание публики, вдруг как-то непроизвольно, по привычке, высоко подпрыгнул и сделал сальто в воздухе, умудрившись удержать свой цилиндр в неизменном положении, — всё-таки он недаром поработал в цирке. От неожиданности прихожанка уронила кошелёк, высыпав всё его содержимое в шляпу Хомо, и шарахнулась в сторону, толкнув при этом другую пожилую даму, которая, в свою очередь, так наподдала степенному старичку, державшему её под руку, что у бедняги вылетела вставная челюсть.
