Туве Янссон - В конце ноября
И все прибежали с криком:
— Что такое? Что случилось?
А Филифьонка спокойно ответила:
— Садитесь за стол.
Кухонный стол был накрыт на шесть персон, и Онкельскруту было отведено самое почетное место. Филифьонка знала: он все время стоял у окна и беспокоился, что сделают с его рыбой. А сейчас Онкельскрута впустили в кухню.
— Обед — это хорошо! — сказала Мюмла. — А то сухарики с корицей никак не идут к огурцам.
— С этого дня, — заявила Филифьонка, — кладовая закрыта. В кухне распоряжаюсь я. Садитесь и кушайте, пока пудинг не остыл.
— А где моя рыба? — спросил Онкельскрут.
— В пудинге, — ответила Филифьонка.
— Но я хочу ее видеть! — жалобно сказал он. — Я хотел, чтобы она была целая, я съел бы ее один!
— Фу, как тебе не стыдно! — возмутилась Филифьонка. — Правда, сегодня день отца, но это не значит, что можно быть таким эгоистом.
Она подумала, что иногда нелегко угождать старикам и следовать всем добрым традициям.
— Я не стану праздновать день отца, — заявил Онкельскрут. — День отца, день матери, день добрых хомс! Я не люблю родственников. Почему нам не отпраздновать день больших рыб?
— Но ведь пудинг очень вкусный, — сказал хемуль с упреком. — И разве мы не сидим здесь как одна большая счастливая семья? Я всегда говорил, что только Филифьонка умеет так вкусно готовить рыбные блюда.
— Ха-ха-ха! — засмеялась польщенная Филифьонка. — Ха-ха — ха! — И взглянула на Снусмумрика.
Ели молча. Филифьонка суетилась между плитой и столом: подкладывала еду на тарелки, наливала сок, добродушно ворчала, когда кто-нибудь проливал сок себе на колени.
— Почему бы нам не прокричать «ура!» в честь дня отца? — вдруг спросил хемуль.
— Ни за что, — отрезал Онкельскрут.
— Как хотите, — сказал хемуль, — я только хотел сделать всем приятное. А вы забыли, что Муми-папа тоже отец? — Он серьезно поглядел на каждого из сидевших за столом и добавил: — У меня есть идея: пусть каждый сделает приятный сюрприз к его возвращению.
Все промолчали.
— Снусмумрик может починить мостки у купальни, — продолжал хемуль. — Мюмла может выстирать одежду, а Филифьонка сделает генеральную уборку…
Филифьонка даже уронила тарелку на пол.
— Ни за что! — закричала она. — Я больше никогда не буду делать уборку!
— Почему? — удивилась Мюмла. — Ведь ты любишь наводить чистоту.
— Не помню почему, — ответила Филифьонка.
— Совершенно верно, — заметил Онкельскрут, — нужно забывать обо всем, что тебе неприятно. Ну я пойду, порыбачу, и если поймаю еще одну рыбу, съем ее один. — И пошел, не сняв с шеи салфетку.
— Спасибо за обед, — поблагодарил хомса и шаркнул лапкой.
А Снусмумрик вежливо добавил:
— Пудинг был очень вкусный.
— Я рада, что тебе понравился, — сказала Филифьонка рассеяно. Она думала о другом.
Снусмумрик зажег свою трубку и медленно направился вниз к морю. В первый раз он почувствовал себя одиноким. Подойдя к купальне, он распахнул узкую рассохшуюся дверь. Пахнуло плесенью, водорослями и летним теплом. Запах наводил тоску.
«Ах домА! — подумал Снусмумрик. Он сел на крутую лесенку, ведущую к воде. Перед ним лежало море, спокойное, серое, без единого островка. — Может, не так уж трудно найти Муми-тролля и вернуть домой. Острова есть на карте. Но зачем? — думал Снусмумрик. — Пусть себе прячутся. Может, они хотят, чтобы их оставили в покое».
Снусмумрик больше не искал пять тактов, решив, что они придут сами, когда захотят. Ведь есть и другие песни. «Может быть, я поиграю немного сегодня вечером», — подумал он.
13
Стояла поздняя осень, и вечера были очень темные. Филифьонка не любила ночь. Нет ничего хуже — смотреть в полный мрак, это все равно что идти в неизвестность совсем одной. Поэтому она всегда быстро-быстро выставляла ведро с помоями на кухонное крыльцо и захлопывала дверь.
Но в этот вечер Филифьонка задержалась на крылечке. Она стояла, вслушиваясь в темноту. Снусмумрик играл в своей палатке. Это была красивая и странная мелодия. Филифьонка была музыкальна, хотя ни она сама, ни другие об этом не знали. Она слушала затаив дыхание, забыв про страх. Высокая и худая, она отчетливо выделялась на фоне освещенной кухни и была легкой добычей для ночных страшилищ. Однако ничего с ней не случилось. Когда песня умолкла, Филифьонка глубоко вздохнула, поставила ведро с помоями и вернулась в дом. Выливал помои хомса.
Сидя в чулане, хомса Тофт рассказывал: «Зверек притаился, съежившись, за большим горшком у грядки с табаком для Муми-папы и ждал. Он ждал, когда станет наконец большим, когда не надо будет огорчаться и ни с кем считаться, кроме себя самого. Конец главы».
14
Само собой разумеется, что ни в маминой, ни в папиной комнатах никто не спал. Окно маминой комнаты выходило на восток, потому что она очень любила утро, а папина комната была обращена на запад — он любил помечтать, глядя на вечернее небо.
Однажды в сумерках хемуль прокрался в папину комнату и почтительно остановился в дверях. Это было небольшое помещение со скошенным потолком — прекрасное место для уединения. Голубые стены комнаты украшали ветки странной формы, на одной стене висел календарь с изображением разбитого корабля, а над кроватью была помещена дощечка с надписью: «Хайг. Виски». На комоде лежали забавные камешки, золотой слиток и множество всяких мелочей, которые оставляешь, если собираешься в дорогу. Под зеркалом стояла модель маяка с остроконечной крышей, маленькой деревянной дверью и оградой из латунных гвоздей под фонарем. Тут был даже переносной трап, который Муми-папа сделал из медной проволоки. В каждое окошечко он вклеил серебряную бумажку.
Хемуль внимательно разглядывал все это, и все попытки вспомнить Муми-папу были напрасными. Тогда хемуль подошел к окну и поглядел на сад. Ракушки, окаймлявшие мертвые клумбы, светились в сумерках, а небо на западе пожелтело. Большой клен на фоне золотого неба был черный, будто из сажи. Хемулю представлялась такая же картина в осенних сумерках, что и Муми-папе.
И тут же хемуль понял, что ему надо делать. Он построит для папы дом на большом клене! Он засмеялся от радости. Ну конечно же — дом на дереве! Высоко над землей, где будет привольно и романтично, между мощными черными ветвями, подальше от всех. На крышу он поставит сигнальный фонарь на случай шторма. В этом домике они с папой будут сидеть вдвоем, слушать, как зюйд-вест колотится в стены, и беседовать обо всем на свете, наконец-то бе-се-до-вать. Хемуль выбежал в сени и закричал: «Хомса!»
Хомса тотчас вышел из чулана.
— Когда хотят сделать что-то толковое, — пояснил хемуль, — то всегда один строит, другой носит доски, один забивает новые гвозди, а другой вытаскивает старые. Понятно?
Хомса молча смотрел на него. Он знал, что именно ему отведена роль «другого».
В дровяном сарае лежали старые доски и рейки, которые семья муми-троллей собирала на берегу. Хомса начал вытаскивать гвозди. Посеревшее от времени дерево было плотное и твердое, ржавые гвозди крепко сидели в нем. Из сарая хемуль пошел к клену, задрал морду вверх и стал думать.
А хомса не разгибая спины продолжал вытаскивать гвозди. Солнечный закат стал желтый, как огонь, а потом стал темнеть. Хомса рассказывал сам себе про зверька. Он рассказывал все лучше и лучше, теперь уже не словами, а картинками. Слова опасны, а зверек приблизился к очень важному моменту своего развития — он начал изменять свой вид, преображаться. Он уже больше не прятался, он оглядывал все вокруг и прислушивался. Он полз по лесной опушке, очень настороженный, но вовсе не испуганный…
— Тебе нравится вытаскивать гвозди? — спросила Мюмла за его спиной. Она сидела на чурбане для колки дров.
— Что? — спросил хомса.
— Тебе не нравится вытаскивать гвозди, а ты все же делаешь это. Почему?
Хомса смотрел на нее и молчал. От Мюмлы пахло мятой.
— И хемуль тебе не нравится, — продолжала она.
— Разве? — возразил хомса и тут же стал думать, нравится ему хемуль или нет.
А Мюмла спрыгнула с чурбана и ушла. Сумерки быстро сгущались, над рекой поднялся туман. Стало очень холодно.
— Открой! — закричала Мюмла у кухонного окна. — Я хочу погреться в твоей кухне!
В первый раз Филифьонке сказали «в твоей кухне», и она тут же открыла дверь.
— Можешь посидеть на моей кровати, — разрешила она, — только смотри, не изомни покрывало.
Мюмла свернулась в клубок на постели, втиснутой между плитой и мойкой, а Филифьонка нашла мешочек с хлебными корочками, которые семья муми-троллей высушила для птиц, и стала готовить завтрак. В кухне было тепло, в плите потрескивали дрова, и огонь бросал на потолок пляшущие тени.
— Теперь здесь почти так же, как раньше, — сказала Мюмла задумчиво.
