Чарльз Кингсли - Дети воды
Тяжело, конечно, и жалко Тома. Но все люди, и дети в том числе, не могут сразу получить желаемое: нужно подождать, а то и потрудиться, мой милый.
Длинными-длинными днями, переходившими в длинные-длинные недели, сидел Том на буйке, глядя на море, мечтая о том, чтобы к нему явились другие дети воды. Но их все не было.
Тогда он начал спрашивать всех морских жителей (неважно, что некоторые из них были очень странными, а другие и вовсе ни на что не похожи):
— А вы не видели где-нибудь детей воды?
Некоторые отвечали «да», другие ничего не отвечали. Он спрашивал окуней, но те с такой жадностью гонялись за креветками, что не снисходили до ответа.
А как-то раз мимо проплыла целая флотилия пурпурных морских улиток, каждая из них сидела на пенистой губке, и Том закричал:
— Ой, какие же вы красивые! Скажите, откуда вы? И не встречали ли вы детей воды?
А морские улитки отвечали:
— Откуда мы, мы и сами не знаем, и куда плывем, тоже не знаем. Наша жизнь проходит в море-океане, солнце согревает нас сверху, а теплое течение подогревает снизу, и нам этого достаточно. Да, наверное, встречались нам и дети воды. Много странного попадается на пути.
Ах, красивые глупые созданья, они поплыли дальше, и волны вынесли их на берег.
А потом появилась очень странная рыба — это была медуза. Казалось, что кто-то взял толстого поросенка и разделил его пополам, а потом заложил его в пресс и давил до тех нор, пока тот не стал плоским; тело-то у него было большое, а рот совсем крошечный, не больше, чем у Тома, а голосок тоненький, скрипучий:
— Не знаю, не знаю. Я собиралась в Чесапик, в Америку, но, похоже, заблудилась, а все это теплое течение виновато, да я заблудилась. Не мешай, не болтай, я заблудилась, мне надо подумать!
А потом Том увидел стадо дельфинов: папы, мамы и дети так и катились по воде, сверкая на солнце (дело в том, что феи воды каждое утро начищают их и покрывают лаком). Вид у них был такой добродушный, что Том набрался храбрости и заговорил с ними.
— Тшш! Тшшш! — отвечали они, потому что не умели говорить ничего другого.
А потом появилась стая акул, они нежились на солнце, и каждая из них была величиной с лодку, так что Том сначала испугался. Но это были веселые ленивые акулы, не такие, как белые акулы-убийцы, или голубые акулы, или рыба-молот, эти-то едят людей. А есть еще рыба-пила, касатка, они нападают даже на китов!
Но здесь были другие акулы, они подплывали к буйку и терлись об него широкими спинами, а потом всплывали повыше и грелись на солнце и подмигивали Тому. Но они ничего не отвечали на его вопросы. Они объелись сельдью и совсем поглупели. Том очень обрадовался, когда проплывавший мимо бриг отпугнул их прочь — надо тебе сказать, что некоторые акулы ужасно пахнут, так что Тому приходилось зажимать себе нос.
А потом появилось очень красивое существо, такая серебряная лента с острой головкой и длинными зубами. Оно было очень грустным и явно чувствовало себя не очень хорошо. Временами оно беспомощно валилось на бок, потом поворачивалось и плыло дальше, мерцая как белое пламя, а потом снова замирало.
— Откуда ты? — спросил Том. — Что с тобой?
— Я плыву из теплых краев, где на песчаных берегах растут сосны, но я поплыл на север, следуя за изменчивым теплым течением, пока не наткнулся на холодные айсберги. Эти ледяные горы плывут по океану, я заплутался среди них и весь промерз. Но дети воды вытащили меня оттуда и помогли мне добраться до теплых краев. Теперь я прихожу в себя, но мне все еще не по себе, мне грустно. Ах, никогда мне не добраться до дома!
— Значит, ты встречал детей воды? Где же они, далеко отсюда?
— Встречал, они помогли мне и прошлой ночью, а не то меня бы съел большой черный дельфин.
Какая досада! Дети воды где-то близко, а он не может их найти!
И вот Том покинул буй и начал вылезать на песок, он бродил по берегу среди камней или забирался по ночам на утес, среди светящихся водорослей, во время низких октябрьских приливов, и звал детей воды, и плакал, но ни разу ему никто не ответил. Вскоре он совсем похудел от беспокойства и переживаний.
Но как-то раз он нашел себе товарища по игре. Увы, это был всего лишь омар, но это был замечательный омар — на клешнях его жили ракушки (а это — знак большого достоинства среди омаров) и такого украшения нельзя купить ни за какие деньги, как не купишь за деньги чистую совесть или королевскую награду.
Том никогда еще не видал омаров, и он думал, что никогда еще ему не попадалось такое странное, удивительное и нелепое существо. Одна клешня у него была вся в шишках, а вторая в зазубринах. Тому очень нравилось смотреть, как омар вцеплялся в водоросли шишковатой клешней и нарезал себе салат зубчатой клешней, потом принюхивался к водорослям, как обезьяна, и совал их в рот. А маленькие ракушки, жившие на его конечностях, каждый раз выбрасывали сети и ловили все, что оставалось от его блюда.
Но больше всего Тома изумляло, как легко омар срывался с места: хлоп — и скачок, как у лягушки. Да, он здорово прыгал что взад, что вперед. Например, захочется ему попасть в расщелину, до которой десяток ярдов. Что же он делает? Если бы он влезал в нее вперед головой, то развернуться-то в ней он бы уже не смог. Поэтому он поворачивался к ней хвостом, расправлял по спине усы (в усах его заключено шестое чувство, хотя никто и не знает точно, что это такое), поворачивал глаза назад, а потом — готовьсь, пли! — прыгал прямо в щелку. После чего выглядывал оттуда, и на его морде было написано: «Ну что, ты так не можешь?»
Том и его спросил про детей воды.
Да, омар их видел, но они его не интересовали. Беспокойные крошечные созданья, помогают рыбам и ракушкам, попавшим в беду. Что касается его, то ему, омару, было бы стыдно, если бы он попал в такое положение, где ему должны были бы помогать такие крошки, у них и скорлупы-то нет. Да, и он прожил уже достаточно долго, чтобы уметь самому о себе позаботиться, да!
Надменный омар, что и говорить, и не очень-то вежливо он обращался с Томом. Но он был таким забавным, и Тому так надоело быть одному, что он даже не спорил со своим приятелем. Часто они сидели в какой-нибудь расщелине и подолгу болтали о том, о сем.
Примерно тогда и случилось с Томом такое, что он едва было не лишился возможности когда-либо встретить детей воды — такое странное и важное приключение.
Случилось так, что на том самом берегу как-то раз прогуливалась Элли, та самая девочка в белом, помнишь? А вместе с ней один очень мудрый человек, профессор Оппрсттмлннтиссс.
Они с Элли прогуливались, и профессор показывал ей примерно одно из тысячи прекрасных, увлекательных явлений, которые можно было наблюдать в тот день. Но его уроки Элли не нравились. Ей куда больше нравилось играть с детьми или уж играть в куклы, потому что она могла бы сделать вид, что они живые, и потому она серьезно ответила:
— Все это меня не волнует, я не могу тут играть, и никто тут со мной не разговаривает. Если бы в воде водились дети, как в старые времена, я бы обрадовалась.
— Дети — в воде, ну не странно ли?! — удивился профессор.
— Да, я знаю, что раньше в воде водились дети, и русалки и водяные. Я видела их на картинке дома, там нарисована красавица, она сидит в повозке, которую везут дельфины, а вокруг нее несутся дети, и один из них сидит у нее на коленях. Вокруг плавают морские люди, они веселятся и дуют в большие раковины. Картина называется «Триумф Галатеи», и еще там видна горящая гора. Картина висит у нас над лестницей, я часто смотрела на нее, когда была еще совсем маленькой, и она мне часто снилась; она так прекрасна, что должна быть правдивой.
Профессор знал, что, если вещь и прекрасна, это не означает, что она существует в жизни. Он запустил в воду сачок и вытащил… нашего Тома!
Выдернув сачок, он увидел малыша, запутавшегося в ячейках сети, и воскликнул:
— Ах, какая большая голотурия! Да еще с руками! Наверное, из класса синапта!
И профессор вынул Тома из сачка.
— Ба, да у нее и глаза есть! Наверное, это цефалопод, поразительно!
— Я не цефалопод! — закричал Том во всю мочь: ему не нравилось, когда его обзывали, да еще и незнакомым словом.
— Но это же дитя воды! — вскричала Элли, и она была права.
— Ерунда, моя милая, — отвечал профессор, тыча в Тома пальцем. — Тебе, наверно, показалось.
Все это время Том пребывал в неописуемом испуге. Он молчал и не шевелился, хотя его и обозвали голотурией и цефалоподом. Он боялся, что, коли уж он попал в руки человека в одежде, тот сможет и его одеть и превратить в грязного маленького трубочиста.
Но когда профессор снова ткнул его пальцем, Том не выдержал. Напугавшись и разозлившись от боли, он развернулся, как мышка, загнанная в угол, и укусил профессора за палец.
— Как, у нее и зубы есть! — изумился профессор, роняя малыша.
Том тотчас кинулся в водоросли и нырнул в воду.
