Автор Неизвестен - Сказки народов мира; Тысяча и одна ночь
Сказочные персонажи запечатлены в камне, мраморе, деревянных барельефах. В некоторых странах Востока есть даже храмы в память персонажей сказки, в их честь устраиваются празднества.
В наши дни развивается литературная сказка, тесно связанная с фольклорной, многое у нее заимствующая. Появились писатели-сказочники на всех континентах. Это не только датчанин Ханс Кристиан Андерсен или шведка Астрид Линдгрен, но и вьетнамец То Хоай, японец Миядзава Кэндзи и многие другие. Пока существует человечество, оно нуждается в мечте, а следовательно, ему не обойтись без сказки, которая вдохновляет, подает надежду, забавляет и утешает.
* * *
«Как на образцы… хорошего искусства, передающего простые чувства, но доступные всем людям, я указал бы на почти все народные сказки, большую часть «Тысячу и одной ночи», — говорил взыскательный и весьма авторитетный ценитель народного творчества Лев Николаевич Толстой, перу которого принадлежат также и сказки.
Л. Н. Толстой справедливо выделил из всего богатства литературной сказки именно этот памятник — «Тысячу и одну ночь». «Причина всеобщего восторга перед «Тысячей и одной ночью», — писал известный арабист академик А. Е. Крымский, — лежит, конечно, прежде всего в том, что сказки ее содержат в себе как раз все те данные, которых мы ждем от хороших сказок: тут и занимательность фабулы, тут и романтическая фантастичность, и увлекательное сплетение элемента волшебного с действительным, и описание удивительных стран и приключений».
Популярность в Европе этого замечательного явления арабской народной литературы, начиная с XVIII века, когда появились первые переводы на французский и другие языки, поистине поразительна. Еще в начале нашего века, восемьдесят лет назад, академик А. Е. Крымский заметил, что если бы собрать воедино восторженные отзывы европейцев о «Тысяче и одной ночи», то составилась бы огромная книга.
А вот в самих арабских странах оценка этого памятника не столь единодушна. Многие арабские ученые-филологи говорят о нем как о собрании произведений вульгарных, простонародных, стиль которых часто страдает просторечием.
Действительно, свод «Тысяча и одна ночь» очень сложен по своему происхождению, и тайна его формирования, его истории учеными отнюдь еще не разгадана до конца. Однако совершенно ясно, что создавался он многими авторами на протяжении ряда веков. Создателями его были люди не очень грамотные, но нередко одаренные от природы — уличные сказители и чтецы, а их слушателями и читателями был прежде всего городской люд — ремесленники и торговцы, носильщики тяжестей и- погонщики верблюдов. Поэтому такую литературу обычно называют народной.
Ученые выделяют три этапа в формировании сборника и соответственно этому — индо-иранские, а также арабские, то есть багдадские и египетские (каирские) сказки и рассказы. Источники формирования свода многообразны, а пути формирования очень длительны. «У непосвященных в историю этой книги, — пишет советский арабист И. М. Фильштинский, — могло по традиции сложиться ошибочное представление, будто «Тысяча и одна ночь» — это собрание исключительно арабских сказок. На самом деле в создании этого грандиозного свода принимали участие своим фольклорным и литературным наследием многие народы, хотя окончательную форму он приобрел на арабском языке, прочно войдя в историю народной словесности».
В результате арабских завоеваний VII–VIII веков образовалась огромная арабо-мусульманская империя — Халифат, которую составили разные народы, принявшие арабский язык в качестве языка культуры и имевшие между собой тесные контакты. Предполагают, что в X–XII веках оформилась ранняя багдадская редакция «Тысячи и одной ночи». В нее вошли индо-иранские сказки из сборника «Тысяча преданий», переведенные с персидского, а также различные повествования из арабского фольклора. В переводе персидское название заменили на «Тысячу ночей». В собрании были помещены также и рассказы из других, не арабских источников, среди них — библейские притчи. Словом, уже состав ранней редакции был очень пестрым.
К XII–XIII векам относится каирская редакция, которая впитала в себя сюжеты египетского происхождения. В это же время свод получил наименование «Тысяча и одна ночь». Число «тысяча и один» сначала воспринималось как неопределенное множество («очень, очень много»), но потом его стали понимать буквально, и составители стремились дополнить свод различными произведениями, с тем чтобы «ночей», во время которых рассказывались сказки, было именно тысяча и одна.
В дальнейшем на протяжении нескольких столетий «Тысяча и одна ночь» пополнялась и видоизменялась.
Известно, что этот гигантский свод еще в ранней редакции был заключен в литературную «рамку»: сказкам предпослан рассказ о том, что царь Шахрияр каждый день брал себе в жены девушку, а наутро повелевал ее казнить. Наконец его женой стала Шахразада, которая начала рассказывать царю сказку, рассказывала до утра и остановилась на самом интересном месте. Царь решил отсрочить казнь Шахразады, чтобы дослушать сказку. И так продолжалось тысячу и одну ночь. После чего окончательно очарованный царь даровал жизнь своей жене. Но это уже заключительный рассказ свода. По другой версии, более банальной, царю к этому времени просто надоело слушать сказки, да к тому же он успел привязаться к Шахразаде.
Принцип «рамки» явно восходит к древнеиндийской повествовательной традиции, где прием обрамления был обычным.
«Тысяча и одна ночь» — это свод очень разнохарактерных повествований даже в том, что касается их жанровой принадлежности: они отнюдь не все сказки.
Но и в тех повествованиях, основой которых является волшебная сказка, дается так много конкретного материала о реальной жизни арабского средневекового города и нравах его жителей, что по ним создаются специальные научные исследования о городе тех времен. Недаром такой проницательный критик, как В. Г. Белинский, отмечал: «Никакие описания путешественников не дадут вам такого верного, такого живого изображения нравов и условий общественной и семейной жизни мусульманского Востока, как «Тысяча и одна ночь».
Каждый, кто читал этот свод, помнит феерию выдумки, изобретательность авторов-рассказчиков, умеющих удивить и увлечь читателя неожиданными поворотами сюжета, вмешательством волшебных сил и случая. Причем неизменно в конце торжествует справедливость, а порок оказывается наказанным.
Два повествования, которые приведены в этой книге, принадлежат к волшебным сказкам. Это «Аладдин и волшебная лампа» и «Сказка о рыбаке». В них действуют волшебники, демоны-великаны — джинны, без которых повествование здесь было бы немыслимо. Но вот «Али-Баба и сорок разбойников» — скорее новелла, в которой волшебное начало не играет особой роли. Правда, Али-Баба, для того чтобы войти в пещеру с сокровищами, произносит волшебное заклинание, но, в сущности, можно было бы обойтись без этих слов — ход сюжета не изменился бы. В этой новелле, однако, использован известный в сказках всех народов мотив враждебности старшего жадного брата и младшего доброго, которому достается в конце концов богатство и счастье.
«Синдбад-мореход» при всей той фантастике, игре воображения, которая пленяет читателя и слушателя, надолго западает в его память, восходит не к сказочному фольклору, а к различным средневековым географическим сочинениям, живописавшим необычайные приключения и необыкновенные страны.
Выдающийся русский исследователь литературы и фольклора академик А. Н. Веселовский говорил, что перед европейским читателем благодаря «Тысяче и одной ночи» открылся особый мир, одновременно знакомый и незнакомый, фантастический и реальный. Читатель увидел те же образы, что и в народной сказке, но окутанные теплом и ароматом Востока. «Те же феи и волшебники, — писал ученый, — и джинны и окаменелые города, но все это в грандиозных размерах, перерастающих воображение и вместе с тем мирящихся с реальностью; миры демонов и людей так слились, что между ними нельзя провести границ: каждый шаг в области действительности может увлечь вас к магнитной горе, у которой погибнет ваш корабль, или во власть демона-великана, когда-то заключенного в медный сосуд… И эта чересполосица фантастического и реального не только не изумляет вас, а кажется естественною: так просто вращаются в ней действующие лица».
Яркие типажи изображены на страницах «Тысячи и одной ночи». Принадлежат они к разным социальным слоям и сословиям средневекового арабского общества. Симпатии авторов-рассказчиков обращены к людям простым, бедным, неродовитым — Аладдину, Али-Бабе, бедному рыбаку. Явное сочувствие достается и на долю отважного морехода купца Синдбада, для которого цель путешествия не только в том, чтобы получить барыш (хотя и этого он, конечно, при случае не упускает), а в том, чтобы увидеть диковинные страны, испытать необычайные приключения.
