Анатолий Мошковский - Дельфиний мыс
- А ты плавать умеешь? - спросил он вдруг у Виталика.
Тот с недоумением посмотрел на него.
- Кто ж этого не умеет?
- Я, - признался Одик. - Никак не могу научиться.
- Ты очень толстый и, наверно, поэтому безвольный, - глядя ему в глаза, сказал Виталик.
На лбу Одика выступил пот. Это говорил ему, крепкому и сильному, худенький черноволосый мальчонка! И говорил так прямо и уверенно.
Потом Одик сбегал к морю, а после обеда и тихого часа опять остался дома: Виталик водил его по комнатам. В некоторых жили отдыхающие - их хорошие знакомые, как пояснил он. В комнате, которую они сейчас занимали с отцом и мамой, было много книг в подвешенных к стенам застекленных полках. С потолка свешивалась необычная, в тысячу хрустальных струек, как водопад, люстра, а на полу лежал огромный, ослепительный, как солнце, ковер синтетический и легкомоющийся, как объяснил Виталик. А в углу стоял небольшой телевизор неведомой Одику марки, с маленькими изящными ручками внизу и громадным, во всю стенку, молочным экраном.
Отодвинув стекло, Виталик достал с полки толстую книгу - Полное собрание сочинений Пушкина в одном томе - с изящным золотым росчерком поэта по черной коже и золотой славянской вязью на корешке.
- Новинка, - сказал Виталик. - Редкость… Только что издана, а попробуй купи! Папа говорил, что тираж-то всего десять тысяч.
- Ого! - воскликнул Одик.
- Но это очень мало… Бывает и миллион.
- Ну?! - ахнул Одик. - Откуда ты все знаешь?
В это время скрипнула дверь, и в комнату вошел Георгий Никанорович. Одик почувствовал стесненность и даже что-то вроде страха.
- А-а-а, вот вы где! - весело сказал директор. - Виталий и… Прости, не разобрал вчера, как тебя зовут.
- Одик, - сказал Одик и почему-то непереносимо покраснел и почувствовал вдруг досаду на отца, хотя раньше даже гордился своим редким красивым именем.
- Как ты сказал? - Он знакомо, совсем как Виталик, сморщился.
- Ну Одя… Одиссей, иными словами…
- Любопытно!
- Это папа у нас такой фантазер, захотелось ему так, - виновато сказал Одик.
- Что ж, неплохое имя… И звучит… Правда, Виталик? Я думаю, оно имеет какой-то глубокий смысл?
- В основном мифологический, - уже почти совсем освоившись, многозначительно заметил Одик - в который уже раз за свою жизнь.
- Мифология? Ха-ха-ха! - громко рассмеялся Георгий Никанорович. - У нас в парке тоже есть мифология из мрамора, с фиговыми листками… Ха-ха!.. Ну так вот, Одиссей, тебе нравится у нас?
- Очень!
- Вот и хорошо. - Георгий Никанорович провел рукой по своим коротким, густым и жестким, как щетка, волосам и уселся в кресло, привычно бросив ногу на ногу. - Ты много раз бывал на юге? - спросил он у Одика.
- Первый раз.
- Так… А где работает твой папа?
Одик сказал.
- А мама?
Отвечать было не очень приятно, потому что ни частыми поездками на юг, ни должностью отца с мамой похвастаться он не мог. К тому же он побаивался, что Карпов кинет такой вопрос, что и не ответишь.
И Одик поспешно сполз с краешка тахты.
- Ну, я пойду.
- Торопишься куда-нибудь? - спросил Виталик.
- Тороплюсь… Дело есть…
А все дела у Одика на сегодняшний вечер были - сидеть у моря и бросать в воду камни. Дружбы с Виталиком не получалось. Ему, видно, давно наскучило это море, и прогулки по берегу, и бесцельное шатание по городку. И он, москвич, не мог его заинтересовать. Да и на кой он ему сдался, если у него такой отец! По наблюдениям Одика, Виталик очень дружил с ним. Случалось, проснувшись пораньше, Одик подсматривал сквозь щель в оконной шторе, как Георгий Никанорович выполнял во дворе с сыном сложный гимнастический комплекс. В плавках, похожий на штангиста, коренастый, весь прямо-таки вспухнувший от мускулатуры, он приходил в движение: приседал, вскидывал то одну, то другую ногу, молотил невидимого противника кулаками, да так молотил, что от того и мокрого места не осталось бы! Потом они со смехом брызгались у крана, обливались, смывая соленую воду, потому что, по словам Виталика, каждый день до зарядки делали длительные морские заплывы; насухо вытирались огромными махровыми полотенцами, после чего Георгий Никанорович наскоро ел - из летней кухни доносились волнующие запахи жареного мяса - и, с иголочки одетый, бодрый, свежий, энергичный, уходил в свое "Северное сияние", в сверкающий чистотой кабинет - командовать и распоряжаться.
Отец Одика вначале подолгу валялся в постели, зевал, неохотно тащился на море. Однако скоро и он зажил в другом темпе: после завтрака сразу бежал на пляж - он таки наконец разыскал желающих поиграть в преферанс, и больше, чем нужно, и теперь спешил, чтобы не опоздать…
Глава 5
ПЛЕННИКИ
Дела у Одика шли все хуже. Было одиноко. Он часами слонялся без дела. На нижней дороге, возле моря, он долго стоял у высокого обелиска с толстыми цепями, якорем и пустыми минами у подножия и прочел на бронзовой доске, что когда-то здесь был высажен героический морской десант. Почти все моряки погибли.
Одику стало еще грустней. Дружить было не с кем. На пляже ему попадались или слишком большие мальчики, или совсем несмышленыши. Куда меньше Игорька с Михой. Море, оно, конечно, прекрасно, но не будешь же на него все время пялить глаза. И с плаванием было безнадежно. Одик тонул, захлебывался и потом долго кашлял, и вся глотка была соленая. Оля хохотала и показывала ему язык, а Одик мрачнел: пророчество ее сбывалось - не научиться ему плавать! Однажды он даже довольно сильно стукнул ее - будет знать! Оля не заплакала. Она хлестнула его в ответ ладошкой по щеке и, как обезьянка, проворно отскочила в сторону Одик бросился за ней, но разве ее догонишь?
Он потер горящую щеку и показал ей кулак:
- Видала?
Она состроила издали гримасу: сморщилась, разинула по-бегемочьи пасть и стала делать вид, будто что-то бросает в нее. И раздула щеки. Одик с презрением отвернулся от сестры.
Четыре дня не замечал он ее, и, когда мама просила его отнести Оле из кухни тарелку со свекольником, он отвечал:
- Пусть сама возьмет.
- Ну тогда я отнесу, - угрожала мама.
- Неси.
И мама несла. Одик был непреклонен. Каждую минуту давал он знать сестре, что шутить с ней не намерен. При ней сразу умолкал, хмурился, угрюмо покусывал губы. А она… А она стала еще подвижней и крикливей! Будто и не случилось ничего. А на пятый день даже сказала ему:
- А я б на твоем месте дала телеграмму в Москву.
- Кому?
- "Спасите, Миха с Игорьком! Высылаю на билет деньги".
- Ну, ты… - буркнул Одик и обернулся - родителей поблизости не было. - Еще захотела?
Но бить ее уже не было охоты.
Однажды Одику так опротивело все - и это море, и зной, и непрерывное таскание за мамой, - что он сказал ей:
- Не хочу на пляж… Пойду погуляю по городу.
- Только не один. И Олю возьми. И пожалуйста, не держи ее на солнце.
- А на кой она мне сдалась?
- Ну тогда и ты не ходи.
- Ладно, пусть идет, - разрешил Одик.
- Я не пойду, - упрямо сказала Оля, и Одик даже испугался.
Он сунул в карман руку и нащупал в нем все свое богатство - юбилейный металлический рубль с солдатом, державшим в одной руке меч, а в другой спасенную им девчонку.
- Пойдем. Конфетами угощу.
- Очень надо. Могу и так пойти. А то ты совсем…
- Стоп! - оборвал ее Одик, и они пошли.
Наверно, и ей стало скучновато в Скалистом. Ведь мама, когда не готовила еду и не бегала на базарчик и по магазинам за продуктами, все время вязала. Даже на берегу. А к девчонкам ее лет, которых немало было на пляже, Оля почему-то быстро теряла интерес.
Сильно жгло солнце. Одик видел, как под ее тонким и коротеньким, выше коленок, зеленым платьем остро ходили лопатки. Она то прыгала, то пританцовывала.
- Пошли на другую сторону, - сказал Одик, - здесь тебе вредно.
- А что тебе вредно, знаешь? Вот это! - И она описала пальцем вокруг лица большой круг.
Одик не удостоил ее ответа и силой перетащил на другую сторону. Впрочем, она почти не сопротивлялась. Идти код плотной тенью кипарисов и платанов было легко, даже приятно.
Оля шла впереди. Она была низенькая, и Одику вдруг стало жаль ее. Она беспрерывно крутила головой по сторонам, светлые реснички ее часто моргали, личико было крошечное и очень худенькое. "А все-таки она ничего, - подумал он, - если бы не язычок…"
- А куда мы идем? - спросила Оля.
- Просто так… Погуляем по Скалистому… Тебе пляж еще не опротивел?
- Так себе… Смотри, какой магазин! Ой, давай посмотрим витрины!
Одик был не против. Вдруг по его телу пробежал холодок. Это ведь был тот самый магазин, который хотели ограбить. Одик смотрел на узкогорлые кувшинчики серебряной чеканки с затейливыми узорами, на чашечки, часики, кольца и кулоны с драгоценными и полудрагоценными камнями, пылавшими на чернобархатном фоне. Он смотрел на них и вспоминал ту ночь, и крики, и раскатистое эхо близких выстрелов. У магазина, отражаясь в огромной витрине, проходили отдыхающие с гитарами, с играющими транзисторами на ремешках, с девушками под ручку, а Одик поглядывал на них и с некоторой опаской думал: а что, если у кого-то из них в кармане лежит пистолет и всевозможные отмычки и он ждет не дождется, когда на Скалистый ляжет ночь, чтобы пустить их в дело?
