Юрий Яковлев - Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Стекла вздрагивали и тихо звенели, жаловались.
Все еще не зажигая света, я оделся и отправился к своим. Думал, они спят - их пушками не разбудишь! - но, когда переступил порог бывшего класса, вся моя команда была на ногах.
- Доброе утро, - сказал я, закрывая за собой дверь. - У вас уже подъем? Или не спится из-за артподготовки? По-моему, неподалеку форсируют Неву.
Все это я выговорил довольно быстро. И когда умолк, заметил, что ребята молчат. Видимо, что-то случилось.
Я спросил:
- Все ли у вас в порядке, чада мои?
Не ответили мне чада. Промолчали. И я понял, что не все у них в порядке. Я выжидательно посмотрел на Сережу.
- Борис Владимирович, Тамары нет, - сказал он.
Ребята стояли передо мной, опустив глаза, словно чувствовали себя виноватыми за ее исчезновение.
- Она легла вместе со всеми, - сказала Женя Сластная. - Она легла, а утром ее койка была пуста.
- Может быть, она встала раньше... может быть, сейчас придет? сказал наш рассудительный Шурик.
Но я чувствовал, что он не очень-то верит в то, что говорит.
- Не могла ли она махнуть в Ленинград? - робко сказала Алла Петунина.
- Чего гадать! - сказал Вадим.
- Только и остается гадать! - вздохнул Шурик. - И ждать.
Я ходил по комнате, недоброе предчувствие накапливалось во мне, подкатывало к сердцу. Однако я старался не поддаваться.
- Костюмы все на месте?
Алла Петунина - наш костюмер - подошла к стене, где на гвоздиках висел весь гардероб ансамбля. Зашуршали платья. Все молча ждали. Потом Алла повернулась ко мне.
- Борис Владимирович, нет цыганского костюма...
- Ты хорошо посмотрела?
- Нет костюма, посмотрите сами. А Тамара не расстается с ним.
Я не успел ничего ответить. Ребята бросились к нашей костюмерной стенке и стали энергично перетряхивать танцевальный гардероб.
- Действительно нет, - наконец сказал Сережа. - Она, наверно, махнула в соседнюю часть, ее попросили...
- Что значит - попросили? - взорвался я. - Здесь армия, а не художественная самодеятельность. Здесь все вопросы решает командир.
Кому я это говорил? Тамаре? Она все равно никогда не слушала моих командирских назиданий. Ребятам? Самому себе?
- Вот к чему приводит разболтанность! - раздраженно продолжал я. Потом обратился к Сереже: - Веди группу на зарядку! В 8.00 экзерсис!
И под сводами старого класса прозвучало:
- Становись! Равняйся! Смирно! Нале-во! Шагом-арш!
Сережа нарочито громко выкрикивал слова команды, но до меня они долетали глухо, как из соседней комнаты. Только бы Тамара вернулась! Только бы она нашлась!
Я не знал, что делать, куда устремиться на поиски Тамары. Отправился на узел связи армии. В частях, с которыми удалось связаться, Тамары не было, не выступала у них Тамара. И вообще в этот день было не до танцев в частях объявлена повышенная боеготовность.
А мокрый снег все валил и валил. Он не ложился, а налипал на провода, на чехлы орудий, на шапки часовых.
Где Тамара? Когда она наконец придет? Я звал ее. Сам себе давал обещание не ругать ее, лишь бы она появилась. Должна же она в конце концов появиться! В два часа дня в класс вошел дядя Паша.
В этот день все забыли про него. Знали, что старик занемог и отлеживается в хозвзводе, где стояла его койка. С ним такое и раньше случалось. Но весь вид старика говорил о том, что он пришел не из хозвзвода, а проделал трудный, изнуряющий путь. Шинель на нем была мокрой, хлястик держался на одной пуговице. Щеки запали, глаза лихорадочно блестели и были красными, как после бессонной ночи. Он вошел в класс и, не раздеваясь, сел за парту, служившую столом. Потом дрожащими руками стал сворачивать толстую цигарку. Табак сыпался на колени, кресало не слушалось, фитиль не загорался. Наконец баянисту удалось закурить, и некоторое время он курил с закрытыми глазами.
Я подошел к нему.
- Дядя Паша, Тамара пропала!
Не поднимая глаз, он сказал:
- Знаю.
Я наклонился к старику.
- Вы знаете, где она? Она жива?
- Жива.
Все облегченно вздохнули: слава богу, жива.
- Где же она?
- Она в Ленинграде... Во Дворце пионеров.
- Как? Что она делает во Дворце пионеров? - воскликнул я и осекся вспомнил, что Дворец пионеров превращен в госпиталь.
Значит, Тамара в госпитале.
- Что с ней, дядя Паша?
Он молчал. Мне хотелось трясти старика за плечи, вывести его из странного оцепенения. С трудом я сдержался, взял себя в руки, понял, что старик сам еле живой, чем-то потрясен.
Наконец баянист заговорил:
- Ранена Тамара. На переправе. Возвращались с плацдарма, и тут ее... миной.
- Какой плацдарм? Какая мина? - Я не мог поверить в реальность того, о чем мне говорил старик. - Вы там были?
- Был.
"Зачем?" - хотел спросить я и тут же понял бессмысленность своего вопроса. Тамара ранена, и теперь уже все не имело значения.
Собравшись с силами, я спросил:
- Тяжело ранена?
- Тяжко, в бедро. Вот тут записка...
Он долго рылся в кармашке гимнастерки, пока наконец не нашел сложенный вдвое листок.
Я протянул руку к дяде Паше, но он покачал головой.
- Не вам. Вадику.
Вадик взял из рук дяди Паши записку и отошел к окну. Записка была короткой, но читал он долго, словно не мог разобрать почерк. На самом деле он все разобрал, но не знал, как понимать ее, что с ней делать.
Наконец он подошел ко мне и молча протянул листок. Это была старая увольнительная записка, которую я подписал, провожая Тамару три дня назад в город.
- Там, на обороте...
Я перевернул бумажку и прочел:
Вадик. Со мной все кончено. Я больше никогда не смогу танцевать. Достань, если сможешь, пистолет. Твоя Тамара.
У меня перехватило дыхание. Я поднял глаза на Вадика, тот по-прежнему стоял рядом.
- Что ты думаешь? - спросил я его.
Вадик пожал плечами.
Тогда я спросил:
- Если бы меня не было, а тебе отдали эту записку, что бы ты предпринял?
- Не знаю.
- Но ведь она надеется на тебя.
- Что ж, по-вашему, надо принести ей оружие? Я не дурак.
- Понимаю, что ты не дурак. Я тебе дам увольнительную. Поезжай в Ленинград. Тамара в госпитале во Дворце пионеров. Побудь с ней. Собирайся.
Некоторое время он топтался передо мной, потом сказал:
- Лучше вы, Борис Владимирович. Чем я могу ей помочь?
Мне захотелось ударить его. Но я только до боли сжал кулаки. И отвернулся.
- Действительно, лучше ехать мне, - пробормотал я. - Иди!
Он пожал плечами и вышел из класса. Записка так и осталась у меня. Навсегда. Я снова подошел к дяде Паше.
- Дядя Паша, вы выступали с нею в Ленинграде?
Он махнул рукой и сказал:
- Какой там Ленинград!.. На плацдарме были мы.
- Вы с Тамарой... на плацдарме?
Этого я уж никак не ожидал, даже от Тамары. Значит, подхватила она свой вещевой мешок с костюмом цыганки и рванула на плацдарм.
- Как же вы решились, дядя Паша? Ведь вы взрослый человек!
- Да вот решился... Уговорила она меня.
...Тамара подошла к дяде Паше и как бы ненароком спросила:
- Дядя Паша, вы давно не получали писем из дома?
- На прошлой неделе получил от внука, - ответил баянист. - Он мне картинку прислал. Дом с двумя окнами и дым над трубой.
- Это хорошо, - сказала Тамара, - когда над трубой дым. Ленинградские малыши рисуют дома без дыма. Правда, страшно, когда на картинке дома есть, а дыма нет?
- Много что страшно, - уклончиво ответил старый баянист.
Он исподлобья посмотрел на Тамару и почувствовал, что она что-то замышляет.
- Ты говори, чего тебе? - сказал он.
- Эх, дядя Паша, я бы сказала, да боюсь...
- Я не кусаюсь.
- Лучше бы кусались. Я не боюсь боли. Могу терпеть. В школе шла первой на прививку. Я боюсь, что вы меня не поймете. Вы ведь были под обстрелом, правда? И ничего?
- Ничего, - ответил дядя Паша, - остался жив.
Он никак не мог понять, к чему она клонит.
- Конечно, остались! - оживилась Тамара. - И не обязательно в бою погибать. Когда боец идет под огонь, он верит, что пуля пролетит мимо, а осколок вопьется в землю. Ведь большинство осколков попадает в землю.
- Ты говори ясней, - не выдержал дядя Паша.
- Завтра на плацдарм идет пополнение. Ночью будут переправляться. Давайте махнем туда... Я договорилась с одним лейтенантом.
- Нам-то с тобой что делать?
- Дадим концерт.
- Там без нас будет концерт, на плацдарме-то.
- Не поняли вы меня, дядя Паша! - заволновалась девушка. - Вы знаете, что с человеком бывает после боя? Радостная усталость? Ерунда! Человек опустошается. И эта пустота давит на него. Ему ничто не помогает, кроме искусства. Вот если станцевать им цыганский танец!
- Ты с ума сошла! Там земля наполовину железная!
- Люди тоже наполовину железные, - возразила Тамара. - Но они все же люди! И защищать Родину они могут, только оставаясь людьми... Вы боитесь, что ли?
Она так прямо спросила, что повергла старого баяниста в смущение. Старик засопел.
И тут Тамара сказала:
- Если вы против, я пойду одна. В конце концов, мне бойцы подпоют.
