Людмила Пивень - Ферма кентавров
Костик сказал, зевнув:
— Что дешевле, это факт…
— И давай тогда выпьем за то, чтоб нас почаще такие идеи осеняли!
— Борисыч, не наливай, — запротестовал Костик. — Да хватит, я же за рулём!
— Н-ничего, всё равно у нас ночевать придётся. Так за идею!
Снова забулькало.
В этот раз тоже стаканы не звякали.
Тренер продолжил:
— Я три года был в упадке. Полном — и моральном, и м-материальном. Олечке спасибо, не бросила меня, поддержала. А потом додумался до г-гениального: если нет у меня возможностей вывести породу лошадей, то уж людей-то… А?! Попытка не пытка.
Я просто окаменела. Хотелось уйти, зажать уши руками, не слышать… Но я слушала. И чувствовала, что лечу в глухую чёрную пропасть.
— Ведь человек в биологической основе своей — животное. А значит искусственный отбор по желательным признакам даст нужный результат… Чтобы получить первое поколение, надо было подобрать родительские пары из среды конников, причём чтобы и мать и отец обладали чувством лошади. Во!
— И начал ты работать сводником.
— К-костяй, ты завидуешь… Идее завидуешь… Ведь… Это… Совсем не обязательно, чтобы семьи возникали. Даже легче будет потом изымать материал, если семей не будет. Заделает парень девчонке ребёночка — и хватит. А устроить такое легко.
Нет!
Не-е-ет!
— Поработать пришлось, туточки сказать нечего. Но без труда, как говорится… Так вот и получились Анна — она, кстати, первой была, — Мария, Вероника, Светлана, Арсен.
— А потом началась уголовщина.
— Ну почему сразу «уголовщина». У Арсена мать при родах умерла.
— У остальных-то нет…
— Но я никого не убивал! Все их мамки-папки так и живут… А потом, кроме того, что Коли Зуенко касалось, я очень чисто всё организовал, никогда не действовал сам, проходили акции не чаще раза в месяц и в разных городах. Нанимал я уголовников, не серьёзных, а мелочь всякую. Снаряжаешь его — хлороформ, чемодан, — и ждёшь, когда поедут родители с ребёнком на природу. Но, понимаешь, такую природу, где море или речка…
— Да слышал я тысячу раз твои рассказы, и тысячу раз говорил: имитацию того, что ребёнок остался без присмотру и утонул, можно было использовать только один раз! Это счастье, что не попалось въедливого милиционера, не помогли бы иначе и разные места, и перерывы времени.
— Это не счастье, а расчёт. Как раз тогда началась смута: перестройка, распад Союза, кадровые перестановки во всех органах…
— Ещё одна опасность — уголовники. Они же тебя в лицо видели!
— У этого народа совести, конечно, нету, зато страх за свою шкуру — ого-го! Считали, понимаешь, что я для пересадки органов малышей собираю, для заграницы, а таким делом только группировка может заниматься, против мафии идти — себе дороже… На следующей ступени дело шло без моего участия: ценный груз в спящем состоянии перевозили за много километров и подбрасывали в заштатное отделение милиции. После этого дорога ясная — дом ребенка, ведь родители думали, будто детишки утопли и в розыск не объявляли… Оставалось только проследить, куда именно их отправят, и через пару лет забирать уже подрощенных. Операция проводилась в возрасте двух-трёх лет, когда они хорошо, если своё имя помнят… Только вот усыновление пришлось оформлять за взятки, чтобы именно тех, кого надо отдали… Все сбережения на это выкинул, иначе ты бы с твоими деньгами на фиг не нужен был бы мне!
— Я тебе, кстати, тоже могу кое-что сказать. Ну ладно, первый набор — дело давнее, там на неразбериху во время развала Союза можно многое списать. А зачем ты последнего ухитрил? Ведь это — похищение чистой воды! И он даже года в детдоме не пробыл!
— Таким случаем нельзя было не воспользоваться. Представляешь, мать — берейтор, руки просто шёлковые. Приводят к ней табунного дончака — через месяц её работы он может детей катать! А, между прочим, лошадь, выросшая до четырёх-пяти лет в табуне — дикий зверь! Особенно жеребцов касается, если даже такую тварь кастрировать, всё равно, с человеком будет биться насмерть. Во-от… А мамаша Дмитрия добивалась полного послушания и кротости быстро и без хлыста, вообще без наказаний… И производитель… тьфу ты! папаша классный. Мастер спорта и мужик умный. Так что я на Дмитрия большие надежды возлагаю… Теперь — видишь? Ценишь? Между прочим, на содержание ребёнка уходит не больше сотни гривен в месяц. А каждый мой ученик готовит лошадь к продаже втрое быстрее, чем взрослый берейтор. И ещё…
Резко зазвонил телефон.
— Да, Оля… Сейчас выезжаем… Жди. — трубка легла на рычаги — Пошли, Костяй, Олю привезём. Она уже уложила спать учеников. Пошли-пошли, никто тебя не побьёт… х-ха… в моём присутствии.
У меня над головой хлопнуло закрывшееся окно.
Я попыталась встать, но мышцы занемели и я упала на мокрую землю.
«Они погибли, Рыжая… Автокатастрофа. Здесь, в Крыму. На Южном берегу…»
Чернота, густая, вязкая чернота. Бездонная чёрная пропасть… Я сижу в грязи, я вижу мокрый сад, где мы играли, рвали вишню и абрикосы, за спиной у меня — стена дома, где мы росли пять лет… А я падаю в пропасть и не могу задержать падение…
Где-то в этой черноте чавкает душ, орёт детдомовская воспитательница: «Все сняли трусы! Живо! Проверка на чистоту!»… А рука, которую Он часто клал мне на плечо, была такой тёплой, ласковой… Тётя Оля купала нас, маленьких, в большом жестяном корыте и, чтобы мы не капризничали, разрешала брать с собой любимые игрушки… А вот мы трясёмся учебной рысью на широкой спине Рубина и Он — наш любимый тренер! — советует: «Спину ровно! Что ты горбишься, как кошка на заборе?» И мы с Боргзом опрокидываем в кусты Крапивиху… Прыгаем высоченный тройник…
Почему так больно?!
Может, это разрывается сердце?
Наверное, так умирают… Ну и ладно.
Далеко от меня, в другом мире, завёлся мотор машины, скрипнули ворота — открылись, а потом закрылись.
Где-то живёт моя мама… Моя настоящая мама! И может быть, у неё на комоде стоит фотография маленькой девочки в траурной рамке — моя фотография.
Мама!
Мамочка моя!
Все люди на свете появились потому, что их родители друг друга любили. Пусть недолго, но любили. Мы родились потому, что так захотел Он. Он принял решение, что мы должны быть, принял за наших родителей. И вместо нас решил, кем должны мы стать. Первое поколение… Нас вывели как породистых животных.
Мы и наши лошади — как замок и ключ. Чистой крови скакуны и чистокровные спортсмены, мы созданы для того, чтобы вместе преодолевать высокие препятствия.
Мы созданы кентаврами — по чужой воле, по хладнокровному решению.
А я ещё радовалась нашему с Боргезом взаимопониманию, нашему полному слиянию. Оказывается, ни он, ни я не при чём.
Наша судьба была решена задолго до рождения, наш жизненный путь начерчен заранее обычным человеком, который пьёт водку, любит деньги, врёт, когда это выгодно.
Наверное, он точно дозировал строгость и ласку в обращении с нами, чтобы мы развивались по намеченной программе…
И то, что он меня называал «Рыжая», и говорил это слово немного протяжно, так, что замирало сердце — тоже было в программе!
И выгнал он с работы Витьку вовсе не потому, что заботился о нас — просто Анина любовь не входила в его программу!
И пообещал Машке, будто сможет она выбрать новую лошадь, не потому, что видеть не мог, как она превращается в куклу — просто если Машка не будет работать, драгоценный экземпляр «первого поколения» новой породы пропадёт впустую…
Я поняла, что не хочу и не могу больше жить.
А белый пёс повизгивал у меня над ухом и лизал большим тёплым языком лицо. В мыслях у него сквозило недоумение: почему человек сидит в грязи и не идёт домой?
Сеялся мелкий-мелкий дождик. Ночное небо слегка светилось — за тучами взошла луна. Черные кроны полуоблетевших деревьев были неподвижны.
Мне хотелось уснуть, а потом проснуться так, чтобы забыть про этот разговор.
Зачем я хотела знать правду? Зачем?!
Ведь в который уже раз получилось именно так, как я хотела: желала знать всё о своих родителях? — вот тебе правда, получи и распишись…
Веки сделались тяжёлыми от слёз, я не могла пошевелиться, глаза закрылись, я решила, что это уже умирание, потому что нельзя ведь жить после того, как узнаешь — такую! — правду… Она была как яд — всё прошедшее и будущее отравила предательством и ложью.
Угол дома сделался необычайно притягательным, об него запросто можно разбить голову…
Ведь дверь между жизнью и смертью не закрыта, только заперта, вполне годится как последний выход, когда ничего уже не светит…
Померещились ещё перерезанные вены, но тут я вспомнила, что Боргез привязан к большому камню у входа в пещеру на горе Биюк-Тау, он один, ему страшно и он будет долго и мучительно умирать от голода и жажды, если я сейчас умру от правды.
