Людмила Пивень - Ферма кентавров
Когда мы по широкой дуге, полями, обогнули Бахчисарай, Боргез начал торопиться и здесь же перестали появляться призрачные всадники. Жеребец чувствовал, что с каждым шагом мы приближаемся к ферме, и мне приходилось сдерживать его. Хоть мы ехали по знакомым местам, я боялась пускать его кентером в темноте. А он — он слушался меня так, как не слушался почти никогда раньше. Это было как подарок и я не знала, чем за такой подарок отплатить.
Яблоневские огни я узнала издалека и даже заметила на горе зарево огней нашей фермы.
Мой золотой Боргез страшно расстроился, когда вместо того, чтобы двигаться к свету и теплу, мы повернули на Биюк-Тау.
На этой горе были пещеры, и в одной из них, неглубокой, вроде грота, я привязала к камню Боргеза и объяснила как могла, что бояться не надо и я скоро прийду. А сама расчесала волосы пальцами, вытерла кроссовки травой и пошла в село.
Если Владимир Борисович приехал, можно и нам с Боргезом возвращаться. Всё будет в порядке, тренер прикажет Костику расторгнуть продажный договор.
Если не приехал — попрошу Олега, чтобы спрятал нас в своём сарае.
А нет — уйду совсем. В лес. В горы. На Ай-Петри.
ГЛАВА 16
Я прошла по краю персикового сада и вышла к селу, почти точно на зады участка, на котором стоял дом Владимира Борисовича и тёти Оли.
Сначала-то я хотела отправиться прямо на ферму, высвистать из дому Машку и узнать, что случилось пока меня не было, но увидела светящееся за деревьями окно, подумала, как далеко и всё в гору идти до фермы… И перелезла через забор.
Тут же между кустами проскользнул белый зверь. Это был Веркес, третий среднеазиат, купленный Владимиром Борисовичем, родной брат Акташа и Дженни. Он, я чувствовала, приготовился прыгать, но вовремя учуял мой запах и теперь вовсю вилял обрубком хвоста.
Через густой неухоженный сад я пошла, не прячась. Просто в голову не пришло скрываться. Это же был и наш дом, мы жили здесь целых три года, играли в прятки за кустами красной смородины и крыжовника. Тут вот, на самом высоком абрикосе висели наши качели. Между чердаком, грецким орехом и яблоней натянуты были веревки для игры в Маугли… Давно уже убрали всё это, но сад я знала как пять пальцев и рада была окзаться в нём снова, хоть ноги вязли в сырой земле, она налипала на кроссовки, словно кандалы.
Освещённое окно было открыто, я хотела уже заглянуть и поздороваться, но тут звякнуло что-то стеклянное и послышался голос Костика:
— И тогда этот… цыплёнок недоношенный кинулся на меня с кулаками!
Мне стало неприятно, как будто на обеденный стол посадили скользкую жабу. Захотелось уйти, но Костику ответила не тётя Оля, а… наш тренер!
Он приехал!
— Ты должен понять, Мария пережила тяжёлое потрясение, психика у неё сейчас довольно неустойчивая…
— Понять?! Эта дрянь мне чуть нос не сломала!
Я внутренне запрыгала от радости. Молодец, Машка! Так ему и надо!
Костик продолжал, а я подобралась под окно, присела на выступающий фундамент и слушала:
— Эта маленькая сволочь корчит из себя ангелочка — самоубийство, сю-сю — му-сю! Но как дерётся, поганка! Ты их совсем распустил. Надо было совершенно по-другому воспитывать. Они кем должны тебя считать? — Бла-го-детелем! Ты их вытащил из детдома, кормишь-поишь, на лошадках катаешь… Они р-руки тебе должны целовать! А ты с ними цацкаешься — деньги каждую неделю выдаёшь, советуешься, когда шмотки покупаешь… Тьфу! И вот — имеешь результат: одна сбегает из дома, другая кидается на взрослого человека — причём из-за чего это всё? Из-за того, что я законно, понимаешь: за-кон-но! — продал свою собственность. А эту Свету надо в розыск объявить. Через ментуру. Неизвестно, что она натворит. Между прочим, ещё не факт, что жеребец сам по себе сбежал. Может, это её штучки. Игорь говорил, что видал, как на лошадь какой-то ребёнок забрался.
Ага, всё же конюх меня заметил… И Костик верно угадал.
— Ты, ты сам виноват… Договаривались же, раз и навсегда, продаём только вместе, по обоюдному, понимаешь, согласию. Что стоило тебе меня подождать? — голос у Владимира Борисовича был не обычным, я приподнялась и осторожненько заглянула в окно.
Как пахнет жареная картошка! У меня даже голова закружилась, а в животе появилась тоска. Владимир Борисович и Костик сидели за столом, покрытым розовой скатертью. На можжевеловой дощечке стояла сковорода, на которой ещё оставалась.. Кар-то-шеч-ка! Поджаристая, моя любимая… Рядом — тарелка с солёными огурцами и две прозрачные тонкие бутылки, одна почти пустая, другая — непочатая, заклееная узкой акцизной полосочкой. Водка.
Понятно… Я снова села — слушать дальше.
Костик горячо заговорил:
— Влад, пойми, такое предложение упускать было нельзя! Пятьдесят тысяч баксов! Мы никогда ещё так выгодно не продавали! Десять тысяч — максимум… Ну, чего тут говорить, сам же знаешь. И ты не представляешь, с каким трудом я этого Януша сюда затащил, он же корчит из себя черт-те-что, он говорил мне, что здесь, в Крыму, всех приличных лошадей знает, но ничего интересного для него нет. А посмотрел — и как влюбился в этого Боргеза, честное слово. Такое лицо я видел раньше только если мужик красивую бабу глазами провожал. Никого больше не хотел. Ты посчитай, мы купили этого коня жеребёнком за триста баксов, вложили — не больше двух тысяч, если даже считать содержание этой соплячки, Светы, которая за ним ухаживала. Всего-то! А тут — пятьдесят штук!
— Костяй, мы же договаривались, этих лошадей, основных, не продавать!
Меня так и залило тёплой радостью и любовью. Наш тренер всё понимает, значит, сейчас он поставит на место этого жирного… не могла даже слова подобрать, каким назвать Костика. Значит, мы сможем вернуться! Станет как прежде — тренировки, школа, уютные вечера в тёплой комнате, любимые книги…
Но Костик не оставлял попыток переубедить Владимира Борисовича:
— Я считаю: твой детдом — твои заботы, а у нас бизнес, не благотворительность! Вместо того, чтобы содержать кучку сопляков, дешевле было бы нанять пару-тройку жокеев…
Нет, Костик, наверное, всю жизнь торговать лошадьми будет — ничему не научится. Жокеи-то бывают только на скачках, и ещё — там, где тренируют скаковых лошадей.
Он продолжал:
— Но если ты хочешь возиться с мелкотой — ладно. Твоё дело, я тут не вмешиваюсь. Но какая разница — эти кони, те… Это — товар. Товар должен приносить что? — прибыль. И нечего размазывать слюни по картону.
— Ты ог-граничен, ты не чувствуешь… А тут понимать надо. Ты даже не представляешь, в какой убыток впал — мы впали в убыток! — когда продал ты Боргеза. Через пять лет надо было его продавать, не раньше. Тогда бы этот жеребец вдесятеро больше стоил бы, ну, если не вдесятеро — впятеро, точно.
Эти слова меня оглушили.
Значит, просто-напросто ещё время не пришло наших лошадей продавать… И такое говорит наш тренер!
А, может быть, он просто притворяется перед Костиком? Ведь это же деньги Костика вложены в дело. Тренер знает, что деньги — не самое главное в жизни, но вынужден своё мнение скрывать…
Костик в ответ уныло сказал:
— И что бы изменили четыре года? Ты разбаловал девчонок — это факт номер один. Через несколько лет они в своих лошадей ещё сильнее повлюбляются — факт номер два. И ещё — спустя четыре года они все станут совершеннолетними. А восемнадцатилетняя тёлка может та-аких дел наворочать! Это не сопливый тинэйджер, — американское словечко, которым сейчас обзывают школьников, Костик произнёс так, словно выругался.
— Нет, не понимаешь ты, а я сколько раз объяснял тебе, весь механизм рассказывал… Весной, или даже этой осенью я собираюсь наконец вывезти учеников на соревнования. Это будет наша заявка. Есть, конечно, в Крыму хорошие спортсмены, но выступают они нестабильно, у моих учеников перед ними абсолютное преимущество! Я уже несколько раз их заставлял проходить контрольные маршруты — сто двадцать высота, четырнадцать препятствий — все проходят чисто. Конечно, я имею в виду, на основных лошадях. Одну из которых ты продал! Пр-родал! Вот… Через пару лет мы выйдем на украинский уровень. А потом пойдём по коммерческим соревнованиям, по международным. Россия, Польша, даже Германия, чёрт возьми! Я уверен, каменно уверен, что на одних призах мы окупим наши затраты. Понимаешь, мир такого ещё не знает, пройдёт лет двадцать, спортсмены-телепаты будут не в новинку. Но мы будем — первые! И лет десять останемся единственными, если с таким преимуществом не разбогатеть — нужно быть полным идиотом. А ты что продал сейчас? Жеребца, напрыганного на сто двадцать. Кстати, чудом будет, если ты не повредил лошадям, когда поставил сто тридцать, это мы тоже примем во взаимный расчёт… Да, так вот, такую высоту любая лошадь прыгнет, даже деревенская кляча прыгнет — если её сильно бить. То есть продал ты мясо! А через четыре года, через пять лет, мы будем продавать лошадей международного класса, методику продавать! И поэтому нельзя такие глупости делать, и учеников морально травмировать тоже нельзя…
