Каникулы в Чернолесье - Егоров Александр Альбертович

Фигуры медленно приближались.

Парень, который стоял возле вагончика, замер в нерешительности. Он знал их. Он не боялся. Он просто не знал, что делать.

Он переместился на несколько шагов ближе к своей «Ниве», которая не без труда тянула наш вагончик, а сейчас скучала, крепко прицепленная к нему специальным буксирным устройством. И вот что произошло вслед за этим: стоило Матвею пройти эти несколько шагов, как серые фигуры все, как одна, повернули свои головы в касках. Они следили за ним. Они шли именно к нему.

Матвей попробовал перебежать в другую сторону. Призраки заметили его маневр. Повернулись и продолжили свое движение.

– Ч-чертовы сволочи, – выругался Матвей.

Я подумал, как это удивительно: я и сейчас иногда ругаюсь точно так же. Хотя даже не помню его голос.

Кажется, он принял решение. Бросился к своей машине. Склонился над буксирным устройством. Рванул рычаг, отключил какие-то электрические разъемы. Затем рванул дверь и уселся за руль.

Коротко проскрежетал стартер, и мотор завелся. Фары зажглись, и мутная тьма нехотя расступилась – но ушла недалеко. Небольшой автомобиль сдвинулся с места, вагончик остался стоять. Матвей резко рванул руль в сторону, развернул машину и остановился.

Призраки повернули свои морды – как мне показалось, с неудовольствием. Издали они грозились своими мечами и ружьями. Им оставалось проползти не более сотни шагов, и они подступили бы вплотную. Я уже видел, что за первым рядом солдат-мертвецов вырастает и второй, а за вторым – третий. Эти последние бойцы были поновее: они носили мундиры времен Второй мировой, рваные и выцветшие, зато со злобными значками вроде двойной молнии.

Снова хлопнула дверь прицепа, и на пороге появилась моя мама. Матвей опустил стекло водительской двери.

– Маша, останься с сыном, – сказал он. – Не бойся. Я скоро вернусь. Мне нужно… позвонить. По работе. Ты же знаешь, здесь телефон плохо ловит.

– Кому ты собрался звонить? – рассердилась моя мама. – Ты не можешь подождать до утра?

Она не видела призраков. Меня не зря называли полукровкой: моя мама была самой обыкновенной девушкой. Она даже не подозревала, какие чудеса ее окружают и какие опасности ей грозят. Она так и не узнала об этом до самого последнего дня. До этого самого дня.

– Не волнуйся, – сказал ей мой отец. – Я скоро вернусь. А ты иди в дом… погода меняется. Наверно, будет гроза.

Она взялась за ручку двери. Сделала вид, что возвращается, но не двинулась с места. Тогда он помахал ей – и мне. И через силу улыбнулся.

– Привезу Ежику что-нибудь вкусненькое, – сказал он. – Вернись в дом. Пожалуйста.

И он нажал на газ. «Нива», оставшись без прицепа, легко вырвалась из липкой грязи и покатилась прочь. Армия мертвецов, которую видел только я, бесшумно ринулась за ним. Их было много. Вблизи их лица казались расплывчатыми, как медузы в море. Они размахивали оружием, спешили, обгоняли и отталкивали друг друга. Кажется, среди них встречалась даже кавалерия. Их серые ряды тянулись и тянулись, редели и, наконец, иссякли.

Матвей увел их прочь и пропал навсегда. Они убили его. Ослепили, столкнули с обрыва и снова сгинули, будто их и не было.

Он увел их, иначе они убили бы нас всех.

Мне хотелось кричать. Я ничего не мог изменить. Я не мог переделать прошлое. Я не мог спасти своего отца, как он спас меня. Снова и снова это случается со мной, думал я – и скрипел зубами, как волк.

Меня выбросило из этой локации так же неожиданно, как я туда и попал.

– Теперь ты видел? – спросил Гройль.

Я кивнул. Слезы, кажется, так и не показались на моих глазах, и я был этому рад. Я не хотел плакать при нем.

– Теперь ты веришь?

Я снова кивнул.

– Показать тебе еще кое-что?

Я просто закрыл глаза.

Щелчок – и я снова был внутри. В том чертовом времени и в том чертовом пространстве. Мой сон повторился в точности.

Я лежал в своей кровати за прочной сеткой и прижимал к груди Пушистика. За окном висел предрассветный туман.

Я слышал, как кто-то ходит там, снаружи. Сухие сучья хрустели под чьими-то ногами. Фиолетовые тени скользили по стенам вагончика. Стекло покрылось изморозью, как если бы северные олени Санта-Клауса надышали на него с улицы, но я был уже большим и понимал, что в июле не бывает никакого Санта-Клауса.

Мне было холодно и страшно.

Кто-то остановился у двери. Взялся за ручку. Дверь подалась и понемногу начала отворяться. За ней клубился черный туман, и этот туман потихоньку втекал внутрь.

Я, который был тогда, дико заорал, и тот я, который был сегодня, услышал свой собственный детский голос.

На этом месте я всегда просыпался. Но не сегодня.

Над сеткой я видел того, кто вошел. Черная фигура с бледным лицом. Черный человек был закутан в бесформенный черный плащ. Черный капюшон скрывал лоб, но холодные глаза светились, как фары на моем игрушечном грузовике.

Я закричал еще громче. Он поднял руку, и у меня перехватило горло от ужаса. Я сжал белого щенка, будто он мог меня защитить. Пушистик еле слышно подал голос (в нем была устроена простенькая пищалка).

– Кто это? – спросил черный человек. – Дай мне.

Он протянул руку, и мои пальцы сами собой разжались.

Мой Пушистик в его руке казался маленьким и совершенно беззащитным. А этот черный медленно поднес его к глазам. Тщательно осмотрел и обнюхал (я видел, как его уродливые волосатые ноздри шевелятся, когда он втягивает воздух). Я решил, что он сейчас разорвет моего щенка или проглотит, и это было самым страшным переживанием в моей маленькой жизни.

Я хотел крикнуть «отдай» (я уже умел говорить), но от страха не мог произнести ни звука.

– Спокойно, маленький Сергей, – сказал черный человек. – Я заберу твою собаку на память… чтобы ты не забыл меня. До встречи, Сергей.

Он уже вышел за дверь, когда я тихо заплакал. Я плакал все громче и громче. Я звал маму, но она не возвращалась. Я знал, что она не вернется. Знал сейчас – но знал и тогда.

Я плакал, а наша старая видеокамера лежала на столе и записывала мой плач, пока у нее не сел аккумулятор.

Сегодняшний Гройль смотрел на меня так же пристально, как тогда, и снова я не мог понять, что означает его пронзительный взгляд. Я бы мог подумать, что он жалеет меня, если бы не знал наверняка, что это невозможно.

Гройль сунул руку в карман кожаного плаща.

– Я же обещал, что мы встретимся, – сказал он.

В его руке был потертый белый игрушечный щенок-хаски с голубыми глазами. Какой же он теперь крошечный, подумал я.

– Ты еще не понял, зачем я забрал его десять лет назад? – спросил он. – Ты когда-то любил этого щенка, как живого. И даже больше, чем живого. С тех пор в нем жила часть твоей души, как сказали бы те глупцы, кто в это верит. Таким образом, я присвоил эту часть души, дорогой мой Сергей. Это было нужно… хотя бы для того, чтобы мы снова встретились.

Он повертел щенка в руках. Поднес к губам и поцеловал в черный пластмассовый нос. Я вздрогнул.

– Верните, – попросил я. – Зачем он вам?

– Не спеши, дружок. Сперва обещай мне, что ты согласен на мои условия.

– А если… нет?

– Как это – нет? Ты сошел с ума? Смотри!

Щелчок – и передо мной снова включилась альтернативная реальность. Я даже успел подумать с неудовольствием, что этот Штарк превратил мою голову в какой-то телевизор, в котором сам же постоянно переключает каналы.

Но в этот раз перед моими глазами на самом деле включилась какая-то телепрограмма. На удушливо-синем фоне в кресле сидел такой же душный диктор, чем-то похожий на того пассажира в куртке, которого я встречал в поезде (пока я приглядывался, он стал еще более похожим). На воротнике его рубашки был прицеплен крохотный микрофон.

– А теперь, дамы и господа, смотрите прямое включение со съезда партии «Сила и Справедливость», – сказал он. – На трибуне наш любимый лидер, доктор Флориан Штарк!

Тут на экране появился тот, кого представляли так долго. Депутаты стоя рукоплескали ему. Я даже не слишком удивился: в этом видео из будущего Гройль надел дорогой костюм, не поленился убрать себе морщины на черепашьей шее и даже обзавелся красивыми очками в тонкой золотой оправе, как у профессора.