Жан Лафонтен - Басни
Учителю ближайшего села
И слышанным при случае беседам).
Но в ту минуту Устрица одна
Раскрылась вдруг, на солнышке зевая;
Зефир ласкал ее, тихонько обвевая,
Дышала воздухом и нежилась она,
Бела, жирна и аппетитна.
Крыса и Устрица
И Крыса молвила тогда:
"Я пообедаю сегодня очень сытно,
Полакомлюсь теперь иль никогда!"
И шею вытянув, исполнена надежды,
Она приблизилась, но вмиг
Ее удар неслыханный постиг:
Закрылась Устрица; таков удел невежды!
Нам этой баснею дано
Нравоученье не одно:
Во-первых, те, кто незнаком со светом,
Дивятся иногда ничтожнейшим предметам;
А во-вторых:
Кто сети ставит для других,
Сам попадает в них.
О. Чюмина.
Лафонтен переработал в этой басне сюжет, заимствованный из сборника Абстемия (прим. к б. 24).
152. Пустынник и Медведь
(L'Ours et l'Amateur des jardins)
Хотя услуга нам при нужде дорога,
Но за нее не всяк умеет взяться:
Не дай Бог с дураком связаться!
Услужливый дурак опаснее врага.
Жил некто человек безродный, одинокий,
Вдали от города, в глуши.
Про жизнь пустынную как сладко ни пиши,
А в одиночестве способен жить не всякий:
Утешно нам и грусть и радость разделить.
Мне скажут: "А лужок, а темная дуброва,
Пригорки, ручейки и мурава шелкова?"
"Прекрасны, что и говорить!
А все прискучится, как не с кем молвить слова".
Так и Пустыннику тому
Соскучилось быть вечно одному.
Идет он в лес толкнуться у соседей,
Чтоб с кем-нибудь знакомство свесть.
В лесу кого набресть,
Кроме волков или медведей?
И точно, встретился с большим Медведем он,
Но делать нечего: снимает шляпу,
И милому соседушке поклон.
Сосед ему протягивает лапу,
И, слово за слово, знакомятся они.
Потом дружатся,
Потом не могут уж расстаться
И целые проводят вместе дни.
О чем у них и что бывало разговору,
Иль присказок, иль шуточек каких,
И как беседа шла у них,
Я по сию не знаю пору.
Пустынник был неговорлив;
Мишук с природы молчалив:
Так из избы не вынесено сору.
Но как бы ни было, Пустынник очень рад,
Что дал ему Бог в друге клад.
Везде за Мишей он, без Мишеньки тошнится
И Мишенькой не может нахвалиться.
Однажды вздумалось друзьям
В день жаркий побродить по рощам, по лугам,
И по долам, и по горам;
А так как человек медведя послабее,
То и Пустынник наш скорее,
Чем Мишенька, устал
И отставать от друга стал.
То видя, говорит, как путный, Мишка другу:
"Приляг-ка, брат, и отдохни
Да коли хочешь, так сосни;
А я постерегу тебя здесь у досугу".
Пустынник был сговорчив: лег, зевнул
Да тотчас и заснул.
А Мишка на часах -да он и не без дела:
У друга на нос муха села.
Он друга обмахнул,
Взглянул,
А муха на щеке; согнал, а муха снова
У друга на носу,
И неотвязчивей час от часу.
Вот Мишенька, не говоря ни слова,
Увесистый булыжник в лапы сгреб,
Присел на корточки, не переводит духу,
Сам думает: "Молчи ж, уж я тебя, воструху!"
И, у друга на лбу подкарауля муху,
Что силы есть-хвать друга камнем в лоб!
Удар так ловок был, что череп врознь раздался,
И Мишин друг лежать надолго там остался!
И. Крылов.
Заимствовано из Бидпая (прим. к б. 140) и Локмана (прим, к б. 19). На русский язык, кроме Крылова, басня переведена Сумароковым ("Друг и Невежа") и Хвостовым ("Медведь и Огородник").
153. Два друга
(Les deux Amis)
Два друга некогда в Мономотапе жили,
Имущества, казны и в мыслях не делили.
Друзья, рассказывают, там
Не уступают в дружбе нам.
Однажды полночью, когда друзья объяты
Глубоким были сном и мрак скрывал палаты,
Один из них, дрожа, соскакивает вдруг
С постели, будит сонных слуг
(А все покоилось в объятиях Морфея).
Другой товарищ тут, от страха цепенея,
Хватает кошелек, и вмиг, вооружен,
К нему: "Чего ты прибегаешь,
Когда кругом покой?!. Ты, кажется, смышлен:
Ведь ночью спят, а ты плутаешь;
Иль проигрался в пух и прах?
Вот кошелек. Иль с кем повздорил? Тщетный
страх,
Кинжал при мне!" "О нет!-приятель отозвался,
Не это и не то, благодарю... Но мне
Ты нынче грустным показался
Во сне,
И я встревожился: а вдруг на самом деле
Так будет наяву. И я скорей с постели!
Проклятый сон вина тревог моих..."
Скажи, читатель, кто из них
Любил сильней? С задачею такою
Едва ль покончишь вдруг.
О, что за клад-сердечный друг!
Он в сердце вашем сам заботы открывает,
И вашу скромность он щадит.
Сон, мелочь всякая, пустяк его страшит,
Когда о друге он мечтает.
П. Порфиров.
Из Бидпая и Локмана, как и предыдущая басня.
154. Ягненок и Поросенок
(Le Cochon, la Chevre et le Mouton)
Мужик в телеге вез Ягненка
И Поросенка.
Куда же?.. в ряд мясной!
Вот Поросенок развизжался,
Как будто бы мясник с ножом за ним уж гнался,
Кричит: "Увы! увы!"-"Проклятый сын свиной!"
Сказал Мужик ему. -Когда ты перестанешь?
Ну, что Ягненок не кричит?
Смотри, как он умен-молчит".
"Нет, глуп! - прервал визгун. - Меня-то не
обманешь!
Он думает, что шерсть с него лишь состригут;
А я могу ли быть в покое?
Я знаю, с поросят щетины не берут,
Так верно уж меня убьют,
И на холодное пойду иль на жаркое.
Ах, не сносить мне головы!
Увы! увы!"
Полезно иногда для нас и заблуждаться,
Когда несчастия не можно отвратить.
К чему и дальновидным быть?
Что прежде времени нам сетовать и рваться?..
Измайлов.
Заимствована из басен Эзопа. Тот же сюжет у Афтония (прим. к б, 137) и Локмана (б. 19). Лафонтен говорит в басне, что действующих лиц ее везли, конечно, не Табарэна смотреть. Этот Табарэн был театральный шут некого Мондора, продавца бальзама и мазей, открывшего в начале XVII в. театр в Париже. Комические и неприличные фарсы, которые давались в этом театре, имели колоссальный успех, увеселяя двор и город. Табарэн сделался такой знаменитостью, что "шутки" его были напечатаны и выдержали шесть изданий ("Recueil general et fantaisies de Tabarin"). На русский язык басня переведена, кроме Измайлова, Сумароковым ("Свинья, Овца и Коза").
Ягненок и Поросенок
155. Тирсис и Амаранта
(Tirsis et Amarante)
Г-?е де Сильери
Эзопа бросив, я давно
Мечтал Боккачио отдаться;
Но снова божество одно
Желает наслаждаться
Стихами басенок моих.
Как отказать? - Судите сами,
Нет отговорок никаких:
Ведь вздорить с божествами,
С богинями нельзя ж,
Когда они красой пленяют
И волю, и рассудок наш.
Ну, словом, пусть теперь все знают:
То - Сильери! Ей стих мой мил;
И просит вновь она меня мольбой упорной,
Чтоб серый Волк и Ворон черный
Стихами вновь заговорил...
Кто скажет: "Сильери",-все скажет.
Едва ли кто из всех людей
Ей в предпочтении откажет,
И отказать возможно ль ей?
Но возвратимся к делу снова.
Порою темен ей смысл басенок моих:
Умы высокие иного
Подчас не понимают в них.
Попробуем создать два-три повествованья,
Понятных ей без толкованья.
В них пастухов введем и станем рифмовать,
Что Волки с Овцами поведают опять.
Раз с Амарантой речь юнец Тирсис заводит:
"Ах, если б некое, как я, ты знала зло,
Что в восхищенье нас приводит!
Ничто сравниться с ним доныне не могло.
Позволь же рассказать о нем; а ты, внимая,
Доверься мне душой своей:
Могу ль я обмануть тебя, к тебе пылая,
Из чувств нежнейших у людей?"
Тут Амаранта отвечала:
"Как называется то зло?"-"Любовь!.."
"О да, Словечко чудное... Так назови сначала
Все признаки его: что чувствуют тогда?"
"Мученья; но зато царей все наслажденья
При них скучны, смешны. Забыв себя, мечтой
Уносятся в леса, в уединенье;
Блуждая, сядут над рекой,
В ней видят не себя, а образ дорогой,
Все тот же, без конца мелькающий пред ними.
Для прочего тогда становятся слепыми...
Вот, на селе пастух живет,
Чье имя, голос, вид краснеть уж заставляет.
Иная, вспомнив, лишь вздохнет,
Не знает почему, а все-таки вздыхает;
Страшится видеть и... и видеть вновь желает".
Тут Амаранта в тишине:
"Ах, ты про это зло рассказываешь мне.
Оно не ново: я его как будто знаю..."
Тирсису думалось, что цели он достиг...
"Вот это,-молвила красавица в тот миг,
Я к Клидаманту ведь питаю".
Едва не умер тут от горя и стыда
Пастух, нежданно пораженный.
Так иногда
Бывает в жизни обыденной:
Иные, думая подчас себе помочь,
Пособят лишь другим, как мой пастух
точь-в-точь.
П. Порфиров.
В начале басни Лафонтен намекает на свои "рассказы", из которых многие были подражанием Боккаччо. Изданные в 1674 году, они были запрещены полицейским приказом. - Мадемуазель Габриель-Франсуаза-Брюляр де Сильери, которой посвящена басня, была племянница герцога Ла Рошфуко) автора "Правил" (прим. к б. 11); в 1765 году она вышла замуж за маркиза де ла Мотт-о-Мэн.
