Симон Соловейчик - Ватага «Семь ветров»
На перемене Паша подошел к ней. Он тоже не понимал, что случилось, почему Лариса отказалась сидеть с ним и не глядит на него — чем он виноват?
Лариса ему и словом не ответила. Только достала из портфеля и протянула тетрадь.
— Хочешь, оставь ее себе? — предложил Паша.
— Не хочу. — Лариса отвернулась. Похоже, что навсегда.
Но вечером того же дня, раскрыв освященную Ларисину тетрадь, Паша Медведев, «морячок», писал:
«Здравствуй, моя милая, милая, милая Лариска! Все равно я тебя люблю по-прежнему, и на душе у меня так хорошо! Ларисочка, моя хорошенькая, я люблю тебя еще больше, чем раньше! Только что пришел от Саши. Мы у него печатали фотокарточки, пока не испортился проявитель.
Сделали шестьдесят фотографий. Сорок из них — твои, в том смысле, что на них снята ты. Большинство из них получилось просто замечательно! Теперь, что бы ни случилось, ты останешься со мной навсегда. Эти фотографии всегда будут напоминать мне о тебе, и я еще сильнее буду любить тебя. Какой же я счастливый человек! Эх, как я летал в тот день, в те минуты, на какой высоте! Даже выше седьмого неба!»
Глава восьмая
Громославка
Но хватит о любви! Поговорим об оружии!
В девятом без буквы классе есть отличные знатоки оружия: Леня Лапшин, Гена Щеглов и маленький Толя Зверев. Толя обладает феноменальной памятью на исторические события. Он может перечислить все корабли, участвовавшие в Цусимском бою, и назвать имена всех семи бояр Семибоярщины.
Как-то готовились провести коммунарский день и заговорили об оружии в Отечественной войне.
— Оружие? — сказал Толик. — Начнем со стрелкового: Мосинская трехлинейная, автоматы Дегтярева, Шпагина, Судаева, два револьвера — наган и ТТ, три пулеметаМаксим, Дегтярева, станковый Горюнова. Затем два авиационных: ШКАС…
Все смотрели на Зверева, как на фокусника.
— ШКАС, — небрежно пояснил Толя, — Шпитальный, Комарицкий, авиационный скорострельный; ШКАС — он с тридцать шестого года был на вооружении, очень большая скорострельность, тысяча восемьсот выстрелов в минуту, и второй, УБ, универсальный Березина, была еще модификация УБТ, универсальный Березина турельный, он стоял на Пе-2, Ту-2, Ил-2, Ил-10…
Тут уж и Миша Логинов не выдержал:
— Турельный — это как?
— Турельная защита, шарнир такой, туда-сюда, стоял в плоскостях и электроспуск, — не задумываясь объяснил Толя.
Настоящее знание не тогда, когда ты знаешь что-нибудь, а тогда, когда на любые вопросы ответить можешь.
Не было предела, на котором Толя Зверев ответил бы «не знаю». При этом он говорил с таким видом, будто и все люди знают решительно всё, никогда не удивлялся чужому незнанию, а тут же брался объяснять, если его спрашивали, и замолкал, если не спрашивали. При том, что он мог говорить быстро, много и очень сложными фразами, никто в классе его почти никогда и не слышал, потому что никому его знания прежде, до коммунарских дней, были не нужны.
— А кто из вас слыхал про речку Мышкову? — спросил Алексей Алексеевич.
Оказалось — никто, даже Толик Зверев!
Каштанов покачал головой.
— Будь моя воля, я бы этой речке памятник поставил бы. Не там, на Мышковой, а в Москве! Памятник речке Мышковой…
Говорили они в кабинете истории. Каштанов подошел к полке, достал книги, толстые альбомы с картами.
— Войну, особенно такую, как Отечественная, можно и нужно пережить по крайней мере дважды. Пережить ее солдатом… Тем солдатом неизвестным, что у Кремлевской стены похоронен… Или тем, про кого в песне: «До свидания, мальчики… Мальчики! Постарайтесь вернуться назад…» Но еще войну надо пережить полководцами — на другом, на высшем уровне, чтобы понять размах, значение, смысл… Вот тогда будет знание истории, когда и солдатом пройдешь, и полководцем. Ну, кто записывается в полководцы? — Каштанов протянул стопку отобранных книг. — Здесь все про речку Мышкову… Работы советских историков, немецких… Кто в полководцы?
— Дайте, а? — Леня Лапшин схватил всю стопку сразу.
— Я за тобой, — сказал Костя Костромин.
— Я следующий, — сказал Миша Логинов.
— Я тоже посмотрел бы, — небрежно сказал Толик Зверев.
Каштанов был доволен. Вот как они с Еленой Васильевной продвинулись! Совсем другие разговоры в классе пошли! Стало естественным — сидеть вместе и разговаривать об оружии в Отечественной войне и о том, отчего война началась и как протекала. Лапшин, Щеглов и Зверев теперь не шепчутся, как прежде, по углам, а привлекают внимание. Без них теперь во многих случаях не обойдешься. Но больше всего нравилось Алексею Алексеевичу, что получилось это само собой. Любимое каштановское «само собой» получилось! Не пришлось проводить нравоучительных бесед, ругать технарей за то, что отделяются от класса, провозглашать девизы типа «научился сам — научи товарища». Само собой! Нужда в технарях появилась! И ведь в каждом теперь есть нужда, значит, каждый может почувствовать себя человеком.
— Похоже, мы по верной тропинке бредем, Алена, а? — говорил Каштанов жене. — Ты как думаешь?
— Похоже, — соглашалась Каштанова.
И они принимались мечтать о том близком времени, когда совсем не будет у них никаких неприятных чрезвычайных происшествий, когда ребята начнут заниматься в полную силу, когда все станут доброжелательными друг к другу, — и это произойдет, разумеется, само собой. Они будут заниматься только одним: подсказывать ребятам задачи из общей жизни и всячески развивать стремление к общественному творчеству.
* * *Толя Зверев все на свете знал. Гена Щеглов все умел делать руками. Но вождем этого маленького кружка был Леня Лапшин — наверно, потому, что его ничем нельзя было удивить. Он во всех положениях умел сохранить чувство абсолютного своего превосходства: «Ну дурачье же… Лопухи… Пеньки…» Он еще больше утвердился в этом своем мнении, когда на общешкольном комсомольском собрании Фокина оставили в комсомоле: на восьмиклассников, составлявших большинство, произвело впечатление то, что Саша Медведев довольно скоро выписался из больницы и особого зла на Фокина не держал. «А чего от них ждать?» — с презрением сказал Лапшин друзьям.
Между прочим, по сравнению с Леней, всех остальных и вправду если не в «пеньки», то в бездельники записать можно. У Лени каждая минута на учете. Тренировки четыре раза в неделю по пять часов, бегает он. И еще у него радио, вообще все виды техники, и надо ему массу технических журналов просмотреть. И еще он со старшим братом овчарку Джерри дрессирует, по науке, серьезно, и другой такой собаки в городе нет — хотя Леня не очень любит собак, кусаются они. В этом деле не собака Лене важна, а наука дрессировки: все, что наука, Леню интересует. Он книги Алексея Алексеевича взял сразу, потому что не популярные какие-нибудь издания, а толстые научные тома — значит, дело. Леня терпеть не мог, когда говорят не по делу, у него от этого лихорадка начиналась, дрожь его била.
История речки Мышковой с первых же ее страниц показалась Лене потрясающей. Он расспросил родителей, спросил у брата, спросил у тренера и у ребят из спортсекции — никто про речку Мышкову не слыхал.
Да тут открытием пахнет! Он сделает открытие в истории Отечественной войны!
Еще и тем хороша была речка Мышкова, что нигде о ней прямо и с исчерпывающей полнотой не написано. События надо восстанавливать по абзацу, по факту, по строчке, сличать показания разных авторов, уличать их во лжи или неосведомленности (а уличать — это Леня любил). Тут надо следователем быть, вести перекрестные допросы!
Леня задыхался от возбуждения. Как же так? Решающее, величайшее, ключевое сражение в мировой истории — и никто о нем не знает подробно?
Что сражение на Мышковой было величайшим и решающим — в этом Леня не сомневался, это он сразу понял.
К тому же Леня Лапшин всю жизнь занимался только величайшими делами.
— Значит, так, — бормотал он ночью в своей комнате, раскрывая на нужных местах книги Каштанова — «Сталинградская битва», «Великая победа», «Поход на Сталинград». — Значит, следующее… Вот здесь наши окружили Сталинград… Кольцо окружения… Паулюс в нем… Вот так Дон, — Леня нарисовал линию Дона, — а к нему две ступеньки, два притока…. Если от Сталинграда смотреть — Мышкова и Аксай… Как буква Е без нижней палочки получается… Вертикальная — Дон, а горизонтальная — Аксай и Мышкова, а выше и правее окруженный нашими Сталинград… А Гитлеру что нужно? Нужно своих освободить, прорвать кольцо окружения… Возможно ли это? А почему и нет? Надо только взять два рубежа до Сталинграда — Аксай и Мышкову… А дальше до самого Сталинграда никаких препятствий… Значит, так… Значит, следующее…
Леня достал чертежную бумагу и нарезал ее карточками, десять штук. Десять дней сражения, на каждый день он новую схему составит, иначе не разберешь, что произошло на самом деле. На карточках он написал: 12 декабря, 13 декабря, 14 декабря… А год Леня и обозначать не стал.
