Николай Гарин-Михайловский - Инженеры (Семейная хроника - 4)
Нашли его помолодевшим, поздоровевшим и таким жизнерадостным, каким уже давно не видали.
Пошли за дядей Митей, который в это время был в городе, и, слушая Карташева, и мать и дядя постоянно крестились.
- Ну, слава тебе, господи, слава тебе!
Когда мать услыхала, что он уже помощником начальника дистанции, получает уже по двести рублей в месяц, она встала, прошла в спальню и долго там молилась, стоя на коленях перед образом.
Возвратившись, она горячо поцеловала сына в лоб и сказала:
- От всей души тебя поздравляю и не сомневаюсь, что мой сын будет и умный, и дельный, и будет украшением своей корпорации. Теперь сделай своей матери подарок: подари мне двести рублей.
- Я хотел вам больше подарить! - рассмеялся Карташев.
- Больше не надо. Дай свой портфель - я сама возьму.
Она взяла из портфеля, возвратила портфель сыну, а двести рублей держала в руках.
- Когда ты был безнадежно болен, я пообещала из первого твоего жалованья послать эти двести рублей на Афон, и сегодня они будут посланы.
Маня дергала носом и, протянув руку к матери, лукаво сказала:
- Лучше дайте мне...
- Нет, нет, - решительно сказала мать.
- Конечно, не отдавайте, сестра, - поддержал ее и дядя, - и я и от себя еще дам.
Он тоже вынул двести рублей.
- Тогда я закажу также на Афон, на эти двести рублей, образ с тремя святителями: Пантелеем, Дмитрием и Артемием, и этот образ, - обратилась она к брату, - мы подарим не ему, а жене его. Согласен?
- Так ведь он кухарку же собирался взять себе в жены! - рассмеялся дядя и, обняв племянника и целуя его, сказал: - Сердце мое, как люблю я тебя.
А мать сказала:
- Это уж его право выбирать себе жену; кого возьмет, та и будет моей дочерью.
- Да, жалко, жалко, что Деля теперь не видит тебя, - сказала Маня, она, кстати, тебе кланяется.
- Спасибо, - сказал Карташев и посмотрел на часы. - Мне надо ехать в город.
Он рассказал, что привез письмо главному уполномоченному Полякова, инженеру Савинскому, и что хочет его сейчас же отвезти, заехав предварительно в магазин купить себе летний костюм.
Дядя Митя сделал большие глаза, почтительно наклонил голову и сказал:
- Помяните мое слово: блестящую карьеру сделает.
Дядя Митя пользовался в родне репутацией очень умного человека и сердцеведа.
Матери были очень приятны слова брата.
Карташеву тоже была приятна эта похвала. Он усмехнулся и сказал:
- Говорят, что я тоже похож на Бертензона.
Доктор Бертензон, еврей, был старинный домашний доктор Карташевых, и в памяти его остались как-то шутливо сказанные слова отца, что мать его увлекалась Бертензоном.
- Глупости говоришь, - сказала мать, и Карташеву показалось, что она смутилась.
А дядя весело прибавил:
- Если твоя мама, смотря в свое время на него, высмотрела и его пронырливый ум для тебя, так и слава богу, и благодари ее за то...
- Ну, господа, вы оба глупости заговорили.
- Да так же, сестра, всегда бывает - от большого ума всегда на малый сходят.
- Хочешь, вместе едем, Маня?.. - предложил Карташев.
- Едем, - весело согласилась сестра.
- Отлично, поезжай, - сказала мать, - и поторгуйся за него.
- Ну, как живешь? - спросил сестру Карташев, сидя с ней на извозчике.
- Живем, - ответила сестра и насторожилась.
Наступило молчание, и сестра спросила:
- Ты что это вдруг заинтересовался моей жизнью?
- Я, во-первых, всегда интересовался, но раньше я тебе совершенно не сочувствовал, а теперь сочувствую.
- Гром и молния! Что ж это значит?
- Да я сам еще не знаю. Видишь, я все время, с гимназии еще, уперся лбом, что все это только мальчишество, плод, так сказать, незрелой мысли. Ну, а в этот месяц я встретил такую массу людей, которых очень уважаю и которых упрекнуть в незрелости мысли никак нельзя. С рабочими изо дня в день целый месяц прожил их жизнью, их мыслями. Все это как-то отвело меня от стены, и может быть, и я сам отстал и уже сам являю из себя плод незрелой мысли. Я и хотел с тобой поговорить. Если у тебя есть что почитать, я с удовольствием прочту.
- Приятно слышать, во всяком случае, - сказала, помолчав, сестра. - Две брюшюры есть, я дам их тебе.
- Можешь ты мне в кратких словах передать сущность вашего ученья?
- Могу, конечно... Земля принадлежит крестьянам, народу. Народ, темная масса, этого не сознает и отдает себя в кабалу. Пробудить самосознание в этой темной массе, сделать ее хозяином в государстве, где она составляет девяносто процентов населения, - вот основная задача партии. Правительство, конечно, против этого и ведет с нами борьбу. Эта борьба все больше и больше обостряется, и на этой почве страсти с обеих сторон разыгрываются. Все больше и больше приходим мы к заключению, что, при полной нашей бесправности, мы не можем вести мирную оппозицию. Пока что-нибудь успеешь уяснить неграмотному крестьянству, тебя уже схватят и сошлют на каторгу. Ну, тогда уж сам собою ставится вопрос: на каторгу так на каторгу - было бы за что! Репрессия идет очень быстрыми шагами вперед; может быть, и казни начнутся, тогда опять - раз казнь - было бы за что! И каракозовская попытка может повториться в более широких размерах. Я лично не сочувствую всему этому ужасу, да, собственно, и все наши - тоже, но роковым образом само собою это идет все дальше и дальше, и хотя страшно уродливо, но логически вытекает одно из другого. Некоторые из наших считают уже теперь бесполезной работой хожденье в народ и высказываются только за политическую борьбу, за борьбу с правительством и самодержавием путем, конечно, единственным, который имеется в распоряжении партий, - путем террора, убийства тех, кто особенно стесняет жить, действовать, проводить свои взгляды.
- Такая борьба, ты думаешь, приведет к успеху?
- Что к успеху приведет - в этом нет никакого сомнения. Ты же знаешь мировую историю, и не из другого же теста и мы, русские, сделаны; но когда будет успех, конечно, нельзя сказать. Россия так громадна, так разнообразна и в ядре своем так некультурна, что сказать что-нибудь определенное вряд ли можно. Лично я так смотрю: и я, и ты, и все мы - грибы своего времени. Этим временем и определяется свойство грибов, и в этом отношении и я и ты, мы стихийные силы, которые должны руководствоваться прежде всего инстинктом. Этот инстинкт толкает и создает в конце концов общечеловеческую историю.
- Ты, значит, считаешь, что партия только в начале своей деятельности?
- Конечно.
- Но, ты говоришь, уже раскол есть?
- Что ж из этого? Раскол - это работа мысли, и его бояться нечего.
- У вас сношения с заграницей есть?
- Есть. Если слишком сильны будут репрессии, то центр тяжести может опять, как при Герцене, перенестись за границу.
- А Герцен уже потерял значение?
- Да, на социальной почве он слаб. Его заело в значительной степени славянофильство, уверенность, что мы, русские, из другого теста созданы. Он носится со своей общиной, как ячейкой будущей социальной формы, забывая, что у нас эта община такой же пережиток, каким в свое время она была и на Западе. Наша община прежде всего фискальная, служащая интересам только правительства, и в той форме, как она существует, по-моему, источник только всякого мрака. В этом вопросе я, впрочем, расхожусь почти со всеми. По-моему, единственный Глеб Успенский не вводит себя в обман относительно общины. И видишь, раз дело перейдет на политическую борьбу, тогда само собой все эти вопросы отойдут на задний план.
- Ну, а деньги у вас есть для борьбы?
- Насчет денег - трудно!
- Я хотел тебе сделать подарок, но не знаю, деньгами или подарком.
- Деньгами, конечно! - весело рассмеялась Маня.
- Я тебе дам пятьсот рублей.
- Ты с ума сошел! Больше пятидесяти не возьму.
Карташев стал убеждать, и Маня скоро согласилась.
- Давай! - сказала она. - Все равно так же пропадут, отдашь первому встречному или украдут...
Карташев вспомнил Леонида и рассмеялся.
- Ты знаешь, с твоим кружком очень жаждет познакомиться один инженер, Борисов. Очень дельный и умный человек. И чистая душа, это сразу чувствуется. Он и деньгами, наверно, поможет. Я как-нибудь его привезу.
- А он не выдаст нас?
- Ну, что ты, бог с тобой! Он хочет работать, и я уверен, что он мог бы быть большой силой.
- Ну что ж, вези!
- Вот, если бы ты за него замуж вышла - то-то парочка была бы!
- Ну, ну... Если не хочешь, чтоб он сразу мне опротивел, о замужестве не говори.
Подъехали к магазину готового платья с большим зеркальным окном.
Карташев нашел для себя легкий чесунчовый костюм, похожий на костюм Сикорского, и был очень доволен.
- Ты знаешь, - сказала ему Маня, выходя с ним из магазина, - у тебя даже манера говорить и голос переменился, - нет, ты мне теперь положительно нравишься!
Карташев чувствовал себя Сикорским, а еще больше Пахомовым, делая такие же резкие, размашистые движения, то сдвигая, то раздвигая брови, бросая отрывочные фразы.
