Бранка Юрца - Родишься только раз
— Это проще простого. Нужно только брыкаться и отгонять от себя воду!
Дольфи помогал мне в моих „брыкательных“ упражнениях. Он держал меня за купальник, а я отчаянно колотила по воде и руками и ногами. Вода была приятная, не холодная и не теплая, не очень глубокая и не слишком мелкая. Она разве что мутнела от нашей возни и барахтанья.
Вдруг Дольфи отпустил меня. От неожиданности я сразу забыла все собачьи движения и начала погружаться в реку. Ну и нахлебалась же я воды!
Высунув из воды мокрую голову, я увидела смеющегося Дольфи. „Ну погоди, негодник!“ — в бешенстве подумала я, сжимая кулаки. Но только я собралась воздать ему должное, как он шарахнулся в сторону и прямо по воде махнул прочь. Я бежала за ним, обдавая его фонтаном брызг. Тогда он плюхнулся в воду и поплыл.
— Дольфи плывет! — закричали ребята.
Гнев мой сразу прошел. Дольфи поплыл!
Дольфи плыл и плыл. И — чудо! — у нас на глазах пловец внезапно сменил стиль — теперь он плыл не по-собачьи, а точь-в-точь как лягушка.
Учение продолжалось до тех пор, пока на окрестные луга не опустился серый туман.
Каждый божий день чуть не дотемна плескались мы в Песнице и наконец добились своего. К концу лета мы так хорошо плавали, что дерзнули перебраться на Драву.
Обычно мы отправлялись купаться сразу после обеда и возвращались домой под вечер. Все время мы плавали на Драве вниз по течению, в сторону города. В городе мы выходили на берег и шли назад пешком. А потом — опять в воду.
Быстрая, холодная Драва вызывала у нас и страх, и восхищение. Ее стремительное течение увлекало меня за собой, и мне поневоле приходилось плыть.
Как-то во время купания, вглядываясь в противоположный берег, я с горечью думала о том, что мне никогда не переплыть эту широкую реку.
Однако тем же летом я ее переплыла!
Брат переплыл ее днем раньше. И чувствовал себя героем. Как я ему завидовала!
На следующий день я тоже поплыла к середине реки. Кирилл увидел, как я плыву наперерез бешеному течению, и бросился за мной вдогонку.
— Хватит, Бранка! Плыви назад! — кричал он сквозь волны.
— Нет! — крикнула я в ответ.
— Ты с ума сошла! Я плыву назад!
И Кирилл повернул к берегу, а я продолжала разрезать Драву.
— До свидания, Кирилл!
Он ужасно злился, но все равно опять поплыл за мной. Представляю, с каким удовольствием надавал бы он мне сейчас тумаков и подзатыльников.
— Дура! Чокнутая!
— Я переплыву Драву!
— Ты?!
— Я!
— Бранка, назад!
— Погляди на меня!
— Я скажу маме с папой.
Кирилл повернул назад, а я по-прежнему плыла к середине стремительной реки.
Сказать по правде, я немножко трусила. Только бы не выбиться из сил.
Но я победила!
Правый берег был еще далеко, левый не ближе. Позвать на помощь? Ни за что на свете!
Наконец берег стал приближаться, теперь я знала, что доплыву до него. И доплыла!
Когда я выходила на берег, коленки у меня тряслись, губы были синее сини, но сердце так и пело от радости.
Как мы пришивали пуговицы
Как ни экономно вела мама хозяйство, ей никак не удавалось дотянуть до конца месяца. Мы всегда с нетерпением ждали первого: в этот день отец приносил получку.
Мы с братом просили у мамы денег, нисколько не думая о том, где она их возьмет. Для мамы дни безденежья тянулись как вечность, как жизнь в неурожайный год.
Сто раз давала она себе зарок не занимать и тем не менее вновь и вновь ступала на этот тернистый путь.
— Делать нечего, пойду, — вздыхала она в конце каждого месяца. — По совести говоря, бить меня надо за то, что влезаю в долги.
Деньги она одалживала или у Скоков, которые приходились нам родней, или у хозяйки дома — Петковихи.
К Скокам мы обычно отправлялись втроем: мама, брат и я. Изредка мы наносили друг другу родственные визиты, однако Скоки навещали нас реже, нежели мы их. Они в нас не нуждались, а нам без них хоть в кулак свисти.
Франце Скок преуспел в жизни гораздо больше, чем мой отец. Он служил в полиции, и семья его не знала нужды. Жили они в барском доме за Дравой. Квартира у них была несравненно лучше нашей, и там, разумеется, не водились тараканы. И обставлена она была куда как хорошо. Кругом чистота и порядок. Нашу маму просто оторопь брала при виде всего этого благополучия.
Мы садились за стол, и на нем тотчас же появлялись разные разности. У нас для всех было одно угощение: ячменный кофе с молоком и с черным хлебом, здесь же подавали горячий шоколад и печенье, которое таяло во рту.
Маме неудобно было сразу же заводить разговор о деньгах, ради которых мы, собственно, и пришли.
Двоюродные сестры, моя мама и Малия Скок, переберут, бывало, всю родню с Краса, поговорят о детях и погоде, которой мы никогда не были довольны, и только под конец, перед уходом, мама дрожащим от волнения голосом просила взаймы.
Красивые карие глаза кузины делались круглыми. Изобразив на лице удивление по поводу того, что у нас так скоро кончились деньги, она в который уже раз похвалялась:
— Слава богу, мы жить умеем. Денег нам хватает, но лишних не водится. Хотя погоди, я сейчас посмотрю, может, на твое счастье…
С этими словами Скоковиха удалялась в комнату, а мама в сердцах ворчала.
— Любит она меня учить! Будто я сорю деньгами. Будто я мотовка какая!
Скоковиха возвращалась, неся на ладонях деньги.
— Бери, — говорила она, без всякого стеснения коря себя за легкомыслие и неосмотрительность. Они-де копят на машину, и ей хотелось бы знать, когда мама вернет долг.
— Первого. Можешь не беспокоиться. Я всегда держу свое слово. Ты меня знаешь. Скажи, когда я тебя подвела? — уверяла ее мама, уже берясь за дверную ручку. Голос у нее срывался, губы подрагивали, а на лбу сверкали росинки пота. И дышала она так, словно ей не хватало воздуха.
— Уж так и быть, — вздыхала Скоковиха, — только в другой раз старайся обойтись тем, что имеешь!
По дороге домой мама была как неживая, будто эти деньги умертвили в ней все, кроме одной неотвязной мысли: „Почему Скоки могут одалживать, а мы не выходим из долгов?“
Это был заколдованный круг, из которого мы никак не могли выйти.
Первого числа отец приносил получку, и мама разносила ее, как ветер высевки. У отца вычитали за хлеб, молоко и продукты, которые мы забирали в тюремной лавке, а также за наши подметки. Обувь нам чинили заключенные в тюремной мастерской. Мама платила хозяйке за квартиру, возвращала долг Скоковихе, и от получки оставался пшик.
Месяц тянулся нестерпимо долго, казалось, ему не будет конца.
— Когда же наступит первое? — горестно вздыхала мама.
Ей претила показная доброта ее родственницы Скоковихи, а еще больше ее вечные поучения, и она стала одалживаться у нашей хозяйки — Петковихи.
Но Петковиха брала проценты, и поначалу мама сердилась и негодовала, но со временем привыкла к этому и уж больше не возмущалась.
К Петковихе она ходила без свидетелей. Хозяйка никогда не отказывала, но, ссужая деньги, как шарманку, крутила свои добрые советы:
— Ежели одеяло тянуть, оно скоро порвется. Лучше ноги подожмите, чтоб не замерзнуть.
От этих наставлений маму бросало в дрожь и краску.
Женщина гордая, она не могла спокойно слушать слова, унижающие всю ее семью.
— Хорошо ей, — ворчала мама, возвращаясь от Петковихи с деньгами в руках. — Сидит себе на печке, деньги сами к ней так и текут. А от нас они только утекают, тают, как вешний снег.
Отец приносил получку, и все повторялось сначала.
— Хватит с меня этого сраму, — сказала она как-то после очередного нранравоучения. — Больше я ей не поклонюсь!
Мы с братом обратились в слух.
Интересно, что же такое придумала наша мама — ведь она слов на ветер не бросает.
„Как же мы будем?“ — вопрошали наши глаза.
— Найдем работу, — сказала мама так твердо и уверенно, что у нас сразу отлегло от сердца. — Будете помогать.
Мы обещали, живо представляя себе, как спасаем маму от всех забот и унижений.
Мама нам поведала, что фабрике „Доктор и К“ нужны надомники и мы там получим работу.
С этой минуты мы с нетерпением ждали того дня, когда пойдем за работой. Так бы и полетели на эту огромную фабрику, где нас ждет заработок.
В Мариборе в то время, как грибы после дождя, росли текстильные фабрики. Государство широко открыло двери иностранному капиталу, и прядильные и ткацкие станки, уже списанные в Европе, потекли к нам из Чехии, Австрии и Германии.
У нас было много безработных, и иностранные капиталисты надеялись получить здесь большие барыши.
Итак, в один прекрасный день мы отправились на фабрику с тележкой.
— Вам куда? — спросил вахтер у фабричной проходной.
— Мы за палатками, — ответила мама. — будем пришивать пуговицы.
