Бранка Юрца - Родишься только раз
— Быстро вы управились, — сказал он, позевывая. — Или это я долго проспал?
Мы вышли во двор. Фонза потер руки, хлопнул в ладоши и закричал:
— Отличная работа! Прокачу вас! Слово есть слово!
Мы с Кириллом мигом очутились на заднем сиденье. Шофер сел за руль, но мы все еще не верили, что и взаправду проедемся по городу на машине.
Ребята устремили на нас завистливые взгляды. Фонза откинул верх, потом снова сел за руль, потом что-то дернул раз, другой, третий, потом крепко выругался, но машина не запела.
Таксист продолжал чертыхаться, но мы с братом не теряли надежды и просто замирали от счастья на своем заднем сиденье.
Однако в глубине души таилась смутная тревога — запоет мотор или так и останется безмолвным?
Фонза извлек из-под сиденья большую заводную ручку и принялся заводить мотор. Он уже весь взмок от напряжения, когда наконец мотор заурчал.
Фонза подмигнул нам, быстро сел на свое место и стал маневрировать по двору.
— Куда ехать? — спросил он через плечо.
— Вперед! — скомандовала я и засмеялась.
Ребята распахнули широкие ворота, и машина, выехав со двора, покатила по нашей улице. Я от радости замахала руками.
Мимо бежали железнодорожные рельсы. По ним шел поезд из Каринтии.
— Куда ехать? — опять спросил шофер.
— Вперед!
Шофер дал гудок, как пишут в школьной хрестоматии, и повел машину дальше по нашей улице. Мы с братом встал на ноги и замахали пассажирам в поезде.
Мы уже подъезжали к Франкопанской улице, самой оживленной в нашем городе.
— Куда теперь?
— Дайте два гудка! — приказал Кирилл.
Шофер дал два гудка, как пишут в школьной хрестоматии, и начала сворачивать вправо.
Пешеходы остановились. Шофер дал еще два долгих гудка, и „форд“ выехал на Франкопанскую улицу.
— Вперед! — крикнула я.
Шофер просигналил еще раз и поехал было по правой стороне, но многочисленные велосипедисты и мотоциклисты очень скоро оттеснили его чуть ли не на середину улицы.
Мы приближались к перекрестку. Опять надо было куда-то сворачивать, и Кирилл крикнул:
— Направо!
Фонза дал два гудка и стал делать поворот. Я с гордостью взирала на пешеходов, воображая, будто всех их оторопь берет при виде черного блестящего лимузина. Фонза дал еще два долгих гудка, до странности похожих на сигнал тревоги.
Теперь мы ехали по широкой улице. Впереди тащились крестьянские подводы. Фонза просигналил, предупреждая, но те и не подумали посторониться, и он загудел снова, на этот раз более продолжительно. Еще немного — и мы уже на мосту через Драву.
Мы с братом встали. Мы махали пешеходам, шедшим по тротуару, махали возницам и даже лошадям, махали велосипедистам, махали всему свет и всем, кто только мог нас видеть.
А наш добрый черный „форд“ уже катил по Каринтийской улице, по той самой улице, которую я исходила пешком бессчетное число раз. Сейчас я неслась по ней с ветерком, и вот уже позади остались Марибор и Камница, прилепившаяся к крутым Кабанским горам.
Мы ехали по долине Дравы. Справа шло ущелье, слева — вытянутое плечо Похорья, под которым текла холодная и шумливая, такая дорогая нам Драва. За нами вздымался столб белой пыли. Встречный ветер трепал мне волосы.
Нас с Кириллом вез Фонза, сын Петковихи, лучший шофер из всех, каких я когда-либо знала.
По одежке протягивай ножки
Гардероб мой был так скуден, что мне почти не приходилось задумываться над тем, что надеть. Я любила свои платья и носила их с удовольствием. Благодаря маминым заботам они всегда были чистыми и без дыр.
Обувь на мне буквально горела. Раз в месяц мама относила мои башмаки к сапожнику, и он ставил на них новые подошвы. Шутка ли сказать! Поэтому все у нас дома радовались, когда я весной снимала ботинки и до поздней осени ставила их в шкаф. Но больше всех радовалась я сама, ведь так хорошо было всюду бегать босиком: и в школу, и по двору, и по лужам, и по траве.
Однажды, придя домой в обеденный перерыв, отец таинственно объявил:
— А у меня для вас приятная новость!
Мы с Кириллом вскинули на него глаза, полные нетерпеливого любопытства. Это было против обыкновения, потому что за обедом наш папа всегда был не в духе, и мы старались держаться от него подальше. Но сейчас его густые клочковатые брови не хмурились, ему явно хотелось увидеть, как мы просияем.
— Садитесь, пострелята! У меня для всех вас приятная новость.
Мы уселись за стол. Отец не спеша раскурил трубку и выпустил дым.
— Новость вот какая: мы пойдем делать покупки в рассрочку, другими словами, без денег.
Денег у нас никогда не было.
И он стал объяснять, что мы пойдем в магазин, наберем разных разностей, а потом постепенно будем выплачивать. Целый год.
Каждый из нас получит все, что его душа пожелает. Все будет, как в сказке.
На службе отцу выдали справку о том, что он является надзирателем в королевской тюрьме, что имеет ежемесячное жалование и может платить в рассрочку.
Целую неделю мы радовались так, словно жизнь была вечным праздником. А когда я, потеряв терпение, начала было выкладывать отцу свои желания, он прервал меня на полуслове:
— Вечером, дочка, вечером, когда все будем в сборе.
Вечером отец сказал:
— Прошу к столу, потолкуем о рассрочке. Пора уже…
Я устроилась напротив отца. Он взял лист бумаги, разделил его по вертикали на четыре графы и в каждой графе написал:
БРАНКА КИРИЛЛ МАМА ПАПА.
Чтоб получше видеть, как будут заполняться графы, я взобралась с ногами на стул, встала на коленки и оперлась локтями о стол. Брат последовал моему примеру.
Папины глаза улыбались. Он курил трубку и так дымил, что вся кухня пропахла табаком и папиным хорошим настроением. Ему так хотелось хоть раз обрадовать нас по-настоящему, хоть раз выполнить все наши желания.
Мама даже не присела. Она готовила ужин и время от времени недоверчиво косилась в нашу сторону.
— Так, — начал папа. — Все мы здесь значимся. Теперь говорите, кому чего хочется, а я буду записывать ваши желания.
Мы с братом переглянулись и плотно сжали губы, чтобы не рассмеяться. Но это нам не помогло. Ровно через секунду мы уже громко и заливисто хохотали.
Мама укоризненно покосилась на нас и сдержанным, холодным голосом заговорила:
— Чего еще выдумал! И так концы с концами не сводим. Как будем расплачиваться?
Папа пустил в маму дым и тоже засмеялся:
— Не думай о этом. Как-нибудь выкрутимся! Каждый месяц понемножку.
— То-то и оно! Я, дорогой мой, именно об этом и думаю! — сказала мама с ласковым ехидством.
Папа, как и следовало ожидать, не остался в долгу. Он бы в хорошем настроении и не хотел его портить.
— Тогда ты думай о том, как мы будем расплачиваться, а мы помозгуем над своими желаниями. Ну как, ребятки?
— Я хочу платье! — заявила я, перебрав в уме все, чего мне очень недоставало.
— А я рубашку! — чуть не выкрикнул брат.
И отец записал наши желания в соответствующие графы.
— Мне нужны чулки, — сказала я.
— А мне носки, — сказал Кирилл.
— И зимнее пальто, старое уже мало.
Желание было слишком дерзким, и я тут же пошла на попятный.
— Может, я еще в старом похожу?
— Нет нет! — решительно возразил папа. — Мы все знаем, что ты выросла. Слава богу, что подросла. Пальто мы тоже запишем. А тебе, Кирилл?
Кирилл выпалил как из пулемета:
— Зимнее пальто!
Папа и это записал, а потом, все более оживляясь, спросил меня:
— Какое пальто, Бранка?
Я посмотрела на папу, он на меня.
— Зеленое!
— „Зе-ле-но-е“, — по слогам повторял папа, водя карандашом по бумаге, а затем сделал приписку: „С меховым воротником“.
Кирилл пожелал иметь куртку.
— Папа, куртку! Серую!
— Ты что дурачишь ребят? — подала голос мама. — Слушать противно эдакий вздор.
Папа пропустил ее слова мимо ушей и спокойно поинтересовался:
— Ну, а чего хочется тебе?
— Хватит! Ты уже столько всего понаписал, пора и меру знать!
— Мать, ты ведь вроде нашего роду-племени, — заметил отец, обводя всех нас лукавым взглядом.
Мамины синие глаза засверкали, лицо ее просветлело, она тоже поддалась нашему общему настроению.
— Чего мне хочется? Чего мне надо? Мне нужно все для дома! Вот что мы должны купить в первую очередь! — вздохнула она.
— Да, да, — поддакнул папа, — про дом-то мы совсем забыли. Стало быть, надо сделать еще одну графу — ДОМ.
Мама облокотилась на стол и начала перечислять:
— Пиши — простыни! На наших уже и заплаты негде ставить. Дальше — четыре шерстяных одеяла. Покрываемся старыми пальто! Дальше — занавески! Чтоб никто по ночам не пялил глаза на наши окна!
Папа, кивая в знак согласия, записывал все подряд. Последними в графе „ДОМ“ значились ложки и ножи.
