Уле Маттсон - Бриг «Три лилии»
— Всяко может быть, — безразлично произнес Пат. — Выбирать не приходилось. Для золотоискателя самое главное, чтобы никто не совал носа в его дела… Нашел коробку?
Миккель долго рылся, но отыскал наконец нужную коробку.
— Дай-ка ее сюда, посмотрим, — сказал Пат.
Он открыл коробку. В одном углу стояло два пузырька с ярлычками, на которых были нарисованы череп и кости.
— Это от краснухи и одышки, — пробурчал Пат. — Неужели я потерял самое главное?
Он поискал еще и достал что-то вроде длинной толстой спички. Пат обмакнул ее в кружку на столе и сказал:
— Ляписутапис. Давай сюда бородавки.
Туа-Туа нерешительно протянула руку. И Пат стал тереть бородавки палочкой. Потом вытащил из кармана зеленый лоскут, величиной с собачье ухо.
— Американский пластырь, — объяснил Пат и залепил им бородавки. — Вообще-то он для огнестрельных ран, но и от бородавок тоже помогает. Ляписутапис. Через пять месяцев можешь снять.
— Не… не раньше? — пролепетала Туа-Туа.
— Раньше не стоит, — ответил Пат. — Теперь, Бетси, когда я заляписовал твои бородавки, выкладывай начистоту: что говорила зовутка, когда вы вошли, а я спал?
— Она сказала, что я что-то скрываю, но это вранье! крикнул Миккель и покраснел.
Пат раскурил погасшую было сигару и горестно поглядел на свои ногти.
— Что ж, если ты от меня что-то скрываешь, Миккель, твое дело.
— Я ничего не скрываю! — вскричал Миккель. — Я правду говорю! Мало что наболтает какая-то старая табакерка!
— Не забывай, что это зовутка, — поправил его Пат.
— А что она знает?
— Все! — сказал Пат.
— И про отца — жив ли он, тоже? — спросил Миккель.
В сарае сделалось тихо-тихо. Пат вытянул голову, словно ему вдруг стало невмоготу дышать.
— Что ж, — сказал он наконец, — давай спросим.
Миккель сжал кулаки, в глазах защипало от слез. Час пробил: мазурик не мазурик, отец остается отцом. А у кого нет отца — тому на душе так тяжко, так тяжко…
— Давайте, — согласился Миккель.
Пат уже дунул в зовутку и поднес ее к уху. Глаза его сузились, губы были плотно сжаты.
— Что она говорит? — шепнула Туа-Туа.
— Что вопрос нелегкий, — ответил Пат. — Но она попробует. Тшш-ш, опять что-то говорит.
Лицо Пата покраснело, затем побелело, опять покраснело. Он облегченно вздохнул и отложил зовутку в сторону.
— Говорит, что жив, — сообщил он.
— А… а домой вернется? — Миккель запинался от волнения.
Пат кивнул:
— Только не знает точно, когда. Говорит, это от тебя зависит.
Миккель хотел что-то сказать, но Пат прикрыл ему рот рукой.
— Тш-ш-ш, опять заговорила, — шепнул он и осторожно поднес зовутку к уху. Он слушал так внимательно, что даже рот приоткрылся. — Не может быть… — шептал Пат. — Нет, правда? За отставшей доской в северной стене?
Глаза Туа-Туа и Миккеля встретились: «Судовой журнал!»
Миккель снова хотел сказать, но Пат замахал на него рукой. Он все еще слушал.
— Да, да, сейчас же проверю, — произнес он. Потом отложил зовутку и вздохнул. — Разве так у нас что получится с золотом? Вы же от меня все скрываете! Зовутка говорит: «За отставшей доской в северной стене лежит книга». Что за книга, Бетси?
— А какие на кораблях бывают, — объяснила Туа-Туа. — Ее вешают на стену на веревке и пишут туда про шторм, про то, как питьевую воду забирают, и все такое.
Пат кивнул и сообщил, что слыхал про такие книги. Он сам в море плавал. Один раз ходил на шхуне «Трубач», другой раз — на пароходе, который вез лес в Австралию. А еще, давным-давно, плавал на старом бриге под названием «Три лилии».
Он закурил новую сигару.
— Что с тобой, Бил? — Он выпустил дым на Миккеля. Ишь, как побелел! Али захворал?
— «Три лилии»?! — повторил Миккель шепотом.
— Но это еще до того, как я стал золотнишником… продолжал Пат. — Ты уверен, что не захворал, Бил? — Пат даже встревожился.
— Отец… мой отец был на этом корабле! — через силу вымолвил Миккель.
Пат страшно удивился:
— На «Трех лилиях»? Неужели? Хотя это могло быть еще до того случая… А как он выглядел?
Миккель описал фотографию на стене.
— Мне было всего три годика, когда он ушел в плавание. Это было за год до того, как мама померла.
Пат мрачно жевал сигару. Лукавинка исчезла из его глаз.
— Так что я его почти не знал, — закончил Миккель.
— Понятно, — кивнул Пат, потом произнес задумчиво: Петрус Юханнес Миккельсон… Светлые волосы, бритый, голубые глаза, на левой щеке бородавка. Он… конечно, он.
Туа-Туа стиснула руки коленками и боялась дышать.
— Был с нами такой у Дарнерарта, — продолжал Пат и прикурил опять от свечи. — Шалопай, каких мало.
— Знаю, — сказал Миккель.
— А коли разобраться, то вовсе не плохой человек, — заметил Пат. — И везло же ему всегда. Взять хоть тот раз, у Дарнерарта, когда корабль пошел ко дну. Ураган, волны как дом! Трах — задняя мачта пополам, а потом волна как налетела справа и весь груз с палубы смыла! «Все в шлюпку!» — кричит капитан. Только спустили шлюпку, а ее волной о борт — и вдребезги. Я тогда матросом был, младшим на корабле. Стою, растерялся, ну и меня тоже в море смыло. Во-от такая волна, больше дома! Конец, подумал я, все, и в тот самый миг увидел Миккельсона. «Эгей!» — кричу и чуть не захлебнулся. В такую волну лучше не кричать.
— Отца… тоже смыло? — спросил Миккель, запинаясь.
— Ну да, одна голова торчала. Потому что та волна всех до единого унесла. Я уж тонуть стал, но тут он ухватил меня за шиворот. После я ничего не помню. Очнулся уже на берегу, где смотритель маяка Дарнерарт отпаивал меня чем-то горячим.
— А Петрус Юханнес Миккельсон как же? — спросила Туа-Туа.
— Он рядом сидел, смотрел шлюпку. «Намокла, — говорит, — немного внутри».
— Но ведь шлюпку разбило? — удивился Миккель.
— Большую — да, — подтвердил Пат. — А наша цела осталась.
Миккель ничего не понимал. Туа-Туа и того меньше.
Пат откинулся и выпустил огромное облако дыма.
— Понимаете, дакс, — заговорил он. — Когда корабль тонет, капитан о чем первым делом подумает? О судовом журнале! Так и в тот раз. Капитан, как увидел, что бригу конец приходит, так и скомандовал: «Петрус Юханнес Миккельсон! — кричит. — Живо в мою каюту за судовым журналом!» Петрус Юханнес, понятно, ответил «Есть!» и бегом вниз, с опасностью для жизни, потому что корабль все больше на левый борт кренился. В общем, сумел он в каюту пробраться и вернулся с судовым журналом. Он его сунул в клеенчатую сумку, чтобы не намок. Тут-то и налетела та волна и швырнула его в море. Но он не выпустил журнал, и хорошо сделал. Потому что корки были деревянные и толстые, как доска. На этой книге мы и выплыли с Миккельсоном вместе. Ну вот, лежу я, значит, на берегу и дышу, как загнанный конь. И только я открыл левый глаз, слышу Миккельсон говорит сам с собой: «Береги эту книгу, Миккельсон, она счастье приносит». Потом он встал, встряхнулся и пошел на маяк Дарнерарт выпить кружечку пива. С тех пор я его больше не видал.
Глава пятнадцатая
ЧТО ГОВОРИЛ ПЕТРУС МИККЕЛЬСОН ВО СНЕ
Долго стояла тишина. В каморке стало темно от дыма.
Миккель прокашлялся.
— Но… но он жив сейчас? — осторожно произнес он.
Пат кивнул.
— Ну да, книга его выручила. Он ее с собой взял. Через год, когда я ходил в Австралию, один негр рассказал мне, что Петрус Юханнес Миккельсон нашел в Клондайке золотой самородок с кулак. А все из-за той деревянной книги, уверял негр. Он с ней никогда не расставался, потому что деревянные книги приносят счастье. Негр говорил, что он ее клал под голову, когда спал. Этот негр все знал про Миккельсона, потому что был у него поваром в Клондайке и спал рядом с ним на нарах. Знал даже, что он говорил во сне по ночам.
Миккель боялся пошевельнуться: вдруг он проснется и окажется, что все это сон.
— И… о чем же он говорил во сне? — прошептал Миккель.
Пат закурил новую сигару и сообщил, что Миккельсон говорил разное, но больше всего сокрушался о том, что бросил своих. Целые ночи напролет ворочался, покоя себе не находил. И все твердил: «Бездельник ты был и мазурик, Миккельсон. Ничего, вернешься домой, все иначе пойдет».
— Почему же он домой не поехал? — спросила Туа-Туа.
Пат закрыл глаза — казалось, он перенесся куда-то далекодалеко. Потом протер глаза рукавом и пробурчал, что всегда-то они у него слезятся от сигарного дыма.
— Почему ж он домой не поехал? — повторил Миккель.
— Почему не поехал, говоришь? — Пат вздохнул, — Понимаешь, тот негр говорил, что Миккельсон хотел сначала побольше золота намыть, чтобы было на что дом построить на Бранте Клеве, когда вернется. За тем и дело стало. Негр уверял, что Миккельсон уже совсем было ехать собрался, когда получил весть, что жена чахоткой заболела и умерла. От горя он чуть ума не решился. Больше негр ничего сказать не мог, потому что нанялся на пароход. Там я и встретился с ним. Правда, негр рассказывал еще, что в последнюю ночь Миккельсон хуже прежнего во сне говорил. Лежит головой на деревянной книге и все какое-то имя бормочет.
