Симон Соловейчик - Ватага «Семь ветров»
— Наконец-то! — сказала биологичка Раиса Федоровна Костина. — А то прыгаешь тут, как первоклашка! — И в самом прекрасном настроении, какое редко бывало у нее за все тридцать пять лет работы в школе, она пошла на первый в этот день урок, в девятый класс.
И тут ждала ее радость! Ученики встали при ее появлении без обычных понуканий и пререканий!
— Вот так и должны вести себя ученики девятого класса, — сказала Костина, — без никаких разговоров!
Она подошла к столу и обмерла: в тонкой вазочке цвели красивые тюльпаны, первые в этом году… Класс замер, наслаждаясь эффектом, а Раиса Федоровна слегка испугалась: почему такая тишина? Ей даже показалось на мгновение, что у нее сегодня день рождения, но она об этом почему-то забыла. Она не могла знать, что в эту минуту и во всех классах школы ахают учителя, обнаружив цветы на своих столах, и все теряются в догадках, по какому случаю, и первоклассники невразумительно объясняют своей учительнице, что сегодня дежурит старший девятый класс, и всем, а не только Костиной кажется, будто у них сегодня день рождения.
Раиса Федоровна очень разволновалась из-за цветов, ей давно цветов не дарили, но она взяла себя в руки и строгим голосом сказала:
— К доске пойдет…
— Я! — вскочил Володя Козликов.
Все замерли.
— Ну что это. Козликов, — сказала Раиса Федоровна, — ученик должен открывать рот с поднятием руки, а не кричать с места… В девятом классе пора бы это знать!
Козликов послушно и упрямо поднял руку, положив локоть на парту, как учили его в первом классе, и держал так руку до звонка, но Раиса Федоровна не хотела ее замечать.
А на перемене начался каскад чудес!
«Колхоз» Клавы Керунды тоже был встречен музыкой, и потому девочки, сами не заметив, как это случилось, втянулись в общую суматоху. Они помогли Ане и Наташе расставить цветы в школьной столовой и теперь обслуживали малышей с вежливостью официанток и строгостью гувернанток при благородных семействах. По школьному радио учителей пригласили покинуть свои кабинеты и собраться в холле первого этажа, где им обещан был небывалый сюрприз. Когда все пришли и оркестр был наготове, Миша Логинов объявил:
— Уважаемые товарищи! В каждом театре обязательно имеется галерея артистов. Такие красивые все на этих портретах! А чем наша школа хуже театра? Чем наши учителя хуже знаменитых артистов? Короче говоря — Паша!
Паша Медведев дернул край простыни, заменявшей покрывало, и на месте старого нудного стенда «Ими гордится школа» открылся длинный ряд фотопортретов всех учителей, директора, завхоза и всех нянечек до швейцара тети Наташи включительно. По знаку Гали Полетаевой устроители галереи провозгласили:
— Девятый дежурный приветствует вас! Красивы вы в профиль, красивы анфас!
Оркестр играл туш беспрерывно, учителя разглядывали свои портреты, и не было ни одного недовольного, Паша и Саша Медведевы всем сумели польстить своими фотографиями, выполненными в хорошо оборудованной мастерской возле сцены.
Второй урок у девятиклассников был история. На этот раз Козликов решил не терять времени.
— К доске хочу! Отвечать! К доске! — вопил он, высоко подняв руку.
— Вот беда, — сказал Каштанов. — И я хочу… отвечать. Может быть, уступишь мне кафедру, Володя? А завтра я тебя спрошу.
— Ну никто не вызывает! Я жаловаться буду! — вскричал Козликов.
— Я согласен, это произвол, — сказал Каштанов, — но что делать, Володя, а? Терпи!
И Каштанов приступил к своей речи. Неизвестно, готовил ли он ее, или сказал экспромтом, но только слушали его в полной тишине, хотя говорил Каштанов о трудных вещах.
Каштанов говорил о том, что мы иногда употребляем понятия, не вполне понимая их смысл, и в качестве примера привел понятие о политическом образовании. Какого человека стоит называть политически образованным и почему это так важно — быть политически образованным человеком?
Он говорил, что слово «политика» греческого происхождения и означает «государство» и дела, относящиеся к государству, имеющие государственное значение.
— Для политически темного, безграмотного человека, — говорил Каштанов, — государства как бы и не существует. Такой человек знает только лично знакомых ему людей, свою работу, свои удовольствия и заботы. Он просто не замечает существования государства. Напротив, человек политически грамотный чувствует жизнь государства, вдумывается в нее, ищет свое место в этой жизни. Государственные дела очень волнуют такого человека, и потому про него говорят, что у него развито политическое чувство. На это вы обратите внимание, — сказал Каштанов. — Есть политическая деятельность, политическая мысль и политическое чувство. Оно-то уж доступно каждому и в полной мере.
— Естественно, — продолжал Каштанов, — что у одних людей политическое чувство развито меньше, у других — больше, так всегда было и всегда будет. Но интересно, что в одни времена политическое чувство захватывает огромные массы людей, а в другие времена наступает охлаждение; интерес к государственным делам отчасти утрачивается. В связи с этим меняется и общее представление о том, что такое образованный человек. Давайте пройдемся с вами по векам, — говорил Каштанов. — В позапрошлом, восемнадцатом веке, чтобы считаться образованным человеком, надо было знать языки, литературу, философию. К концу девятнадцатого века картина изменилась: теперь образованным, мыслящим человеком стали считать того, кто интересуется естественными науками. Кого же считают образованным в нашем, двадцатом веке? Заметим, что это век самых бурных политических потрясений, начатых Октябрьской революцией. Наш век называют атомным веком, веком научно-технической революции или еще как-то, но, — сказал Каштанов, — на мой взгляд, следует назвать его веком политики, политических бурь. Поэтому в нашем, двадцатом столетии, по преимуществу политическом, трудно назвать образованным человека, не имеющего политического образования, политического чутья.
Каштанов говорил негромко, неторопливо, прохаживаясь перед доской и не глядя на учеников, — он не имел привычки взглядом приковывать к себе внимание и говорил всегда только потому, что ему самому было интересно то, что он говорит. Он уже давно научился использовать время на уроках для развития собственных мыслей, для их проверки и уточнения, и потому, хотя и казался спокойным, на самом дало всегда немножко волновался на уроке, словно он не в классе и не учитель он, а, скажем, адвокат на судебном процессе и каждый раз говорит новое для себя и важное для подзащитного. И если читатель, настроенный особенно скептически, не поверит, будто ученики могли выслушать с вниманием такую долгую и такую отвлеченную речь учителя, то будет нелишним напомнить, что для ребят подобные речи учителя Каштанова были не в новинку, они уже не одну такую речь выслушали, привыкли слушать и научились следить за ходом развивающейся мысли.
Наконец Каштанов перешел к главному: где и как получаем мы политическое образование? Тут он, конечно, нс преминул подчеркнуть значение истории она помогает нам понимать государственную жизнь, государственную необходимость.
— Но достаточно ли знания истории и вообще чтения соответствующих книг? Нет, — говорил Каштанов, — политическое образование совершенно невозможно получить без политической деятельности. Только тот, кто сам попытается организовать какое-то объединяющее людей дело, сможет сам убедиться в том, насколько это трудно. Только тот, кто научится добиваться успеха и там, где успех не во всем зависит от него лично, сумеет развить в себе политическое чутьё. Иначе его суждения всегда будут поверхностными, пристрастными. Он будет судить о жизни превратно, он будет думать, будто в политике все можно, стоит лишь кому-нибудь захотеть, и пройдет мимо самых существенных движений мира. И во многих ситуациях, даже если природа дала человеку ум и талант, а школа — знания, он, такой человек, будет выглядеть недалеким и неумным, — сказал Каштанов в заключение. Потом подумал немного в тишине и добавил: — Я знаю, ребята, вы по-разному относитесь к тому, что называют общественной работой. Но заметим, что общественная работа — это и есть по существу политическая деятельность, поскольку она объединяет людей и отвечает сути государства, в котором мы живем.
Так закончил свою речь Каштанов, но лишь поздно вечером, вспоминая события дня и обдумывая их, он понял, что этой своей странной речью он отвечал самому себе, на глубокие свои сомнения отвечал.
Сомнения же были такого рода: а не занимается ли он, Каштанов, никчемным, мелочным делом? Его друзья и соседи по дому разрабатывают новые марки стали, проектируют и делают электроизоляторы; натянув на себя всевозможные одежды, лезут в горячую печь, чтобы починить ее… А он? Чем он занимается? Чему радуется? Что считает великим открытием?
