Михаил Коршунов - Я слушаю детство
И, когда придет с завода Борис, вернется от знакомых дед, где он с утра играл в домино, перелезет через забор из Ватиного двора в свой двор Минька, потолки совсем высохнут.
И никто вообще не заметит, что бабушка в комнатах белила. Привыкли всегда чисто.
А бабушка и не обижается. Не заметили - и не надо. Она это делает не для показа, а для себя.
...Солнечный день.
Но бабушка придирчиво оглядывает небо - не запряталась ли где-нибудь хмара? Не случится ли дождь или ветер? Кажется, нигде хмары нет.
Тогда бабушка расстилает на земле простыню. Придавливает камушками, чтобы не заворачивалась.
Выносит подушки без наволочек. Подпарывает наперники и высыпает пух на простыню.
За зиму, по мнению бабушки, он в подушках слежался, отсырел. Пух возвышается на простыне горкой.
Бабушка садится на маленькую скамеечку, начинает его перебирать.
Пух греется на солнце, свежеет. Бабушка занимается им, а сама поглядывает на небо.
Подкрадываются к бабушке птицы, воруют пух. Особенно нахальных бабушка гоняет: машет на них концом передника.
- Я вам, жулики-бастрюки!
А жулики-бастрюки знай свое - тянут пух.
К вечеру бабушка вновь зашьет его в наперники, наденет наволочки. Подушки готовы.
Бабушка внесет их в дом. Но, прежде чем разложить по кроватям, каждую крепко подобьет с углов, чтобы пух вспенился и подушка застыла в тугом изгибе, с запахом солнца.
...Минька любил встречать бабушку с базара.
Уходила она на базар очень рано. Минька еще спал. Собирала сумку клала в нее кошелек с мелкими деньгами, носовой платок, пустую бутылку под растительное масло, банку под сметану. Надевала черный жакет, потому что утром еще прохладно.
Минька просыпался и, узнав, что бабушка ушла на базар, вскакивал, быстро умывался и спешил за калитку.
Как только бабушка покажется в конце улицы, он побежит навстречу. А она поставит сумку на землю и будет его поджидать.
В сумке обязательно найдется что-нибудь вкусное для Миньки. Он никогда ее об этом не просит, а она сама покупает.
Минька подхватывает сумку и торопится домой.
Сумка брезентовая, самодельная, с клапаном вроде как у пиджака на кармане. Ее сшил дед, когда работал кассиром и ходил в банк получать деньги.
Бабушка вслед кричит:
- Минька, сметану не расплескай!
Солнце уже пригрело. Бабушка сняла жакет. Обмахивает лицо платком.
Миньку одолевает любопытство, что бабушка купила на этот раз. Пастилу? Маковки? Жареные орехи в сахаре?
После базара бабушка долго разговаривает с соседями - обсуждаются цены, нынешний привоз продуктов, их качество.
Вдруг раздается шипение или бульканье: у кого-то в кухне что-то пригорело или закипело.
Это сигнал - все расходятся.
Минька, дед и Борис всегда стучали не в калитку, а в окно.
Бабушка услышит, где бы она ни была - в коридоре, во дворе или даже в сарае. Побежит к калитке.
Тогда начнет лаять Эрик. А может быть, и не начнет. Поднимет только голову. Он уже выучил: если стука в калитку не было, а бабушка бежит отпирать - значит, свои.
Часто бабушка бежала с тем, что было у нее в руках: половником, тарелкой с жидкой горчицей, которую она растирала, шпулькой с ниткой.
Возвращался поздно Борис. Откуда-нибудь с вечерницы.
Бабушка всегда первая услышит его стук. Накинет платье, подойдет к окну. Негромко скажет:
- Сейчас... - и заспешит во двор к калитке.
Минька не понимал, почему бабушка первая просыпается.
И только когда вырос и сам иногда стал поздно приходить, он понял: бабушка не просыпается первой, а не спит совсем. Она ждет этого стука в окно. Она волнуется, если кто-нибудь запаздывает.
Лежит одна в темноте. И никому не ведомо о ее беспокойствах, никто об этом ее не спросит. А она никогда не скажет, не попрекнет.
Стукнешь ночью в темное окно - и услышишь в ответ только негромкое: "Сейчас..."
Между бабушкой и Мурзуком были странные отношения.
То все тихо, мирно.
Бабушка сидит, выдергивает канву из вышивки. Нитки, не глядя, бросает на пол. Но они падают на Мурзука, потому что он пристроился рядом с бабушкой.
Мурзук не возражает. Ему нравится: нитками можно забавляться.
То вдруг - шум и крик.
Чаще всего это случается, когда бабушка бежит, торопится. Она наступает на Мурзука, и почему-то всегда поперек.
- Тебе что - места мало? - кричит бабушка. - Взял моду у порога лежать!
Мурзук, передавленный поперек, кричит на бабушку, возмущается.
Но бабушка бежит уже дальше. Ей некогда. Тогда Мурзук гонится за ней. Он скачет на трех лапах, а четвертой, свободной, лапой бьет бабушку по ее домашним войлочным туфлям.
Через минуту опять мир и тишина.
Бабушка крутит в сарае мясорубку, будет готовить котлеты. Мурзук сидит под мясорубкой. С винта ее капает ему прямо на затылок. Мурзук доволен: капли пахнут мясом.
То вдруг опять шум и крик.
Что такое? Оказывается, бабушка начала молоть головку лука. Мурзук в истерике выскакивает во двор. Пытается достать лапой до затылка, чтобы уничтожить эти паршивые луковые капли.
Но через минуту опять мир и тишина. Полное согласие.
Мурзук лежит у самого порога. Бабушка бегает поблизости. Вот-вот наступит на Мурзука поперек.
...Цыплячьи Горки. Бабушка ходит сюда, навещает знакомых.
Разговаривают они о письмах, которые получают от детей. Разбирают их поступки, хотя дети давно живут самостоятельно и у них у самих есть уже маленькие дети.
Иногда письма целиком читают вслух, а отдельные значительные места перечитывают по два, три раза.
Бабушка слушает знакомых, кивает головой. Она тоже принесла письмо, которое получила от Бориса. Борис опять в командировке на строительстве. Ей хочется его обсудить.
В таких случаях с бабушкой отправляется на Цыплячьи Горки Минька. Бабушка просит его пойти. Она хочет, чтобы он читал письмо Бориса. Минька читает быстро и громко - приятно слушать.
Они идут полями, где ветер раскачивает, словно выплескивает из берегов, синюю лаванду. Ее посевы растеклись по склонам и ложбинам Цыплячьих Горок. Теперь это уже не опытные участки, а поля промышленного значения. Бабушка срывает цветок лаванды. Смотрит, нет ли вредителей, разминает в пальцах, проверяет, не сухой ли он.
Бабушка родилась в селе на Украине. Знает и любит все сельское. Девочкой жала и молотила. Работала на сахарной свекле. Трепала лен и коноплю. Волочила гречку. Убирала кукурузу.
Поэтому, когда бабушка срывала где-нибудь в полях колос или стручок, лист кукурузы или цветочный бутон, то подзывала Миньку, показывала ему, учила понимать: хорошо живется этой рослине или плохо, здоровая она или больная.
И Минька брал из рук бабушки рослину, учился понимать ее.
...Часто бабушка рассказывала Миньке о гражданской войне.
Белые отступали к морю через Симферополь. Шли, пели песни:
Нет у нас теплого платочка. Точка.
Нет у нас теплого платка.
На улицы выкатывались лакированные коляски, запряженные рысаками. В колясках барыни в длинных кружевных платьях и в тюлевых перчатках. Встречали офицеров - стояли и махали им нераскрытыми веерами.
На что еще белые надеялись - неизвестно. Не было у них ничего - не только теплого платочка.
А потом по городу текло вино: оно лилось из винных подвалов, где разбивали стоведерные бочки.
Солдаты котелками и кружками черпали вино с мостовой и пили. Это, пожалуй, единственное, что у них еще было. Начинались погромы, стрельба, драки. Срывали злость и отчаяние друг на друге.
Перепуганные барыни в длинных кружевных платьях куда-то исчезли.
По городу бродили одичавшие пьяные собаки, пьяные лошади. Пьяными были даже птицы.
Про солдат бабушка говорила:
- Не могли они понять, где правда, а где ложь. Бежали из России. Жаль их было.
Минька возражал:
- Нельзя жалеть.
- Да, конечно, - соглашалась бабушка. - Но среди них много служило мальчишек. Совсем гимназистов. Их бы тогда выпороть, да некому. Мальчишек-то.
- Ну вот еще - пороть, возиться. Скажешь, бабушка!
- Спрос с них был еще не полный... Ну что с тебя спросишь или с твоего Вати? А они немного постарше были.
- Как что спросишь? - оскорблялся Минька. - Я и Ватя... Мы...
- Пещеры еще копаете...
Минька, красный и обиженный, стоял перед бабушкой, тяжело дышал. Не знал, что возразить на "пещеру".
Бабушка улыбалась, говорила:
- Подними, Минька, кепочку и выпусти пар.
Минька не видел, чтобы бабушка молилась. Икон и крестов в доме не было.
Если дед заводил свои шуточки над богом, бабушка молчала или покачивала головой, когда дед, по ее мнению, уж слишком расходился.
То, что религия - заблуждение, бабушка понимала. Но она была мягкой к людям, терпимой к их заблуждениям. Не переносила только кликуш.
Дед упрекал бабушку. Попы и монахи выводили его из себя. Он не переносил даже запаха церкви: Мог до того раскричаться на бога, что бабушка начинала утешать:
