Анатолий Петухов - Сить - таинственная река
— Втяни носом воздух!
Гусь сделал вдох. Маска плотно вдавилась в лицо.
— Хорошо! — Витька вставил трубку в хомутик и повернул загубник ко рту Гуся. — Возьми вот эти сосочки
зубами. Так! Закрой рот и дыши через трубку. — Ровно дыши и глубоко... Ну вот. А теперь сними маску, поплюй на
стекло — не снаружи! — хорошенько протри пальцами и сполосни!
— Сполоснул.
— Смочи лицо и надень маску. Возьми трубку в рот. Вот и все. Сначала попробуй лежать на воде. Лежи и
дыши.
А плыть просто — шевели ногами: вверх-вниз, вверх-вниз... Руками грести не надо, руки должны быть
свободны...
Лежать на воде вниз лицом оказалось удивительно легко. И дышалось тоже хорошо. А видимость-то какая! На
дне каждый камушек, каждая песчинка видна. Вправо и влево тоже далеко видать. Вон проплыла стайка мальков.
Сам того не замечая, Гусь шевельнул ластами, и дно стало уплывать назад, а мальки все ближе и ближе. Не
поймешь, то ли окуньки, то ли плотички или язики, какие-то серенькие рыбешки с желтыми глазками и
прозрачными кисейными плавничками. С мизинец рыбки, не больше. Гусь глянул на свою руку и поразился —
рука большая, пальцы толстые. Он снова перевел взгляд на мальков. Где там с мизинец — меньше, вдвое меньше!..
«Плавать-то, оказывается, и в самом деле очень просто, — удивился Гусь, — Знай, шевели ластами. А если
попробовать нырнуть? Вода зальет трубку? Нет, нырять — потом...»
Он тихо плыл вдоль берега, изумленно разглядывая неузнаваемый, такой необычный мир. Вот густо
разрослись водоросли. Какие? Гусь не знает. Листья продолговатые, курчавые и блестящие, желто-зеленого цвета.
А там что светится? Глаз?! Гусь замер. В траве стояла щука.
Не очень большая, даже совсем не большая, но в первое мгновение она показалась Гусю чуть ли не такой,
какую подстрелил Витька.
«Ух ты!.. Вот бы ружье!..» — мелькнула мысль.
Чем ближе подплывал он к щуке, тем она становилась меньше. Кажется, до нее уже можно дотянуться рукой...
Большая желтая рука с растопыренными пальцами будто сама по себе медленно потянулась к рыбе. Щука
шевельнула плавниками и вдруг молнией сверкнула в гущу водорослей.
«Ого, как сиганула!» — удивился Гусь.
Причудливо, необычно и по-своему красиво выглядели под водой коряги. Вот лежит дерево. Оно затонуло
целиком, с корнями и сучьями. Извитые черные корни торчат в разные стороны, как щупальца гигантского спрута,
а ствол, почти сплошь облепленный посверкивающими ракушками, напоминает туловище огромного крокодила.
Крона дерева — кажется, это сосна — густо оплетена водорослями, шелковисто-тонкими и изумрудно-зелеными.
Гусь двинулся вдоль ствола к корням, и тут из-за дерева неожиданно выплыл табунок полосатых окуней, и каких
окуней! Нет, они были не крупные, но сколько красок, блеска! Оранжевые брюшные плавники, золотисто-
зеленоватые бока, переходящие к спине в коричнево-зеленые. А полосы — они сизые, с просинью. Никогда не
думал Гусь, что обыкновенный окунь так красив!
В этом мире удивительной красоты он забывал все: и обиду на ребят, которые потянулись к Витьке, и
выдуманное прозвище «Лягушечник», и себялюбивое стремление устроить ничего не подозревающему Витьке
пакость, и пугающий рассказ случайного старика о таинствах Пайтова озера. Все ушло, растворилось, остался
лишь этот диковинный мир тишины и игры красок, который до сих пор был неведом и недоступен и вдруг, будто по
волшебству, открылся его глазам.
Гусь утратил всякое ощущение времени. Он чувствовал, как волнами проходит по телу озноб, и, пожалуй,
зубы у него начали бы стучать, не сжимай он ими резину. Гусь повернул к берегу. Он плыл до тех пор, пока грудью
не коснулся песка...
После обеда Витька давал урок плавания Сережке, а потом плавал сам. На этот раз он подстрелил пару
некрупных щук да язя.
Когда солнце повисло над лесом, ребята поплыли на луду. Еще издали они заметили, что неподалеку от кола,
которым была отмочена каменная гряда, вода временами рябит, хотя стоял полный штиль.
— Отчего бы это? — спросил Сережка.
— Окунь малька гоняет! — ответил Витька, которому раньше не раз приходилось рыбачить с отцом на
Сорежском озере, где было несколько хороших луд.
К колу подплыли тихо-тихо, зачалились и молча, осторожно, стараясь ничем не брякнуть, взялись за удочки. И
вдруг точно дождь пошел — из воды вокруг лодки веером стали выскакивать крохотные рыбешки. В следующую
минуту вода разом закипела — окуни с чмоканьем и бульканьем кидались за мальками; иногда над водой
показывались их горбатые спины и растопорщенные колючки плавники. И вот уж Сережа вытащил одного окуня,
за ним почти одновременно подсекли рыб Витька и Гусь.
Старый бор, окутанный мраком, казался таинственным и немного жутковатым. Бронзово поблескивали
отсветами огня желтые стволы сосен, над соснами сверкали звезды, а по низу была разлита сплошная темь. И в
ней, этой теми, что-то непрестанно шуршало, потрескивало; изредка пронзительно и коротко, будто спросонок,
вскрикивала ночная птица — козодой.
Было в этих таинственных звуках что-то такое, отчего не хотелось громко разговаривать и двигаться тоже не
хотелось, и ребята сидели неподвижно, устроившись поудобнее.
Гусь все еще держал в руках подводное ружье, которое до этого рассматривал долго и тщательно. Но теперь
он смотрел в огонь: он понял, что самому такого ружья не сделать, потому что нет ни дюралевых трубок, ни
прочных упругих резин. Да и не о ружье он думал в эти минуты. Он пытался представить себе, как будет жить в
городе, вдали от родной и таинственной Сити, вдали от этого озера, поразившего красотой и обилием рыбы, вдали
от тихой Семенихи и от леса, в котором знакома каждая тропка, каждый укромный уголок, — пытался и не мог.
Теперь, после пережитого одиночества, он впервые почувствовал, что тысячами незримых нитей связан с этим
краем, где прошло не то что бы очень радостное, но вольное детство.
— Слушай, а когда ты школу кончишь, здесь останешься? — спросил Гусь у Витьки.
— Конечно.
— Ну! Интересно... И что будешь делать?
— Как — что? Работать. Охотиться буду. Вот денег заработаю за лето, и отец мне ружье купит. Двустволку.
Сам сказал.
— Жди, купит!..
— Честно! Он, если пообещал, сделает.
— Все равно, век охотиться не станешь... Да и сбежишь ты из колхоза. Кончишь восьмой класс или
десятилетку и сбежишь. Куда-нибудь учиться...
— Сюда мы сколько шли? — серьезно, по-взрослому спросил Витьке. — Часа четыре? В общем, километров
пятнадцать, не больше. А я, чтобы в какой-то безрыбной речонке поплавать, каждую неделю за двадцать
километров пешком из города топал!.. Или на Сорежское озеро с отцом ездили. Шестьдесят пять на попутных
машинах и одиннадцать пешим... Да я из-за одной Вязкой старицы или вот из-за этого озера и то в деревне остался
бы! А лес еще... Лайку заведу — отец разрешит, я уж говорил с ним...
Гусь чувствовал, что Витька говорит искренне. И он верил, что у Витьки будет осенью ружье. И лайка будет.
— Конечно, тебе легко рассуждать. В городе нажился. Подводное снаряжение есть. А у меня ничего нету...
Был Кайзер, и того этот ворюга-пьяница убил...
— А ты знаешь, откуда у меня подводное ружье, ласты, маска? Думаешь, отец купил?.. Да я прошлый год
после шестого класса два месяца летом в Плодопитомническом совхозе работал. Сорок девять рублей получил. А
снаряжение двадцать три рубля стоит.
Сережка, внимательно слушавший этот разговор, сказал:
— Я и то надеюсь заработать.
— И заработаешь, — поддержал его Витька.
— Ладно, хватит бахвалиться, — неожиданно оборвал этот разговор Гусь. — Уже светать начинает...
Сережка и Витька огляделись. Ночная темнота, в самом деле, поредела, звезды померкли, в бору начали
проступать отдельные деревья. Гусь встал, взял котелок.
— Вскипятим чайку и двинем на луду... А потом по холодку и домой доберемся, — сказал он и отправился за
водой.
Сережка проводил Гуся долгим взглядом и стал поправлять костер. Он думал о том, что после гибели Кайзера
Васька сильно переменился. Ни былой удали, ни страшных рассказов, ни командования. Вот и за водой пошел
сам...
«Или это из-за Витьки?» — думал Сережка, которому такая перемена в Гусе была чем-то приятна и в то же
время немножко тревожила.
Никогда еще Гусь не приносил домой столько рыбы. Дарья развязала мешок и ахнула. Она оторопело
смотрела на окуней, потом будто испугалась чего-то, закрыла мешок и к сыну:
