Валерий Медведев - Флейта для чемпиона
— Ты работу Павлова о рефлексах читал? — спросил его Тарас.
— Я — о рефлексах Павлова?! — изумился Гусь.
— Как? Ты разве не читал? А тебе бы по роду твоей деятельности надо её знать… Понимаешь, у тебя между чужой вещью и бегом установилась временная связь…
— Временная? Какая ещё временная? У меня эта связь постоянная! — сказал Гусь и добавил многозначительно: — А насчёт этого портфеля с медалями, так я, может, вас разыграл всех, я, может, шутник… А вы… рефлекс, олухи! Ча-ча-ча!
— Гусь, а ведь ты интеллигентный человек, — сказал Тарас и хотел было нарисовать его в своем блокноте, но его окликнула Гуляева.
— Сидякин, копию трости Пушкина сделал? — спросила она Тараса.
— Сделал, — откликнулся он.
— В точности как у Пушкина будет?
— Точь-в-точь.
— А вес? — спросила Елена.
— Шестнадцать килограммов, как в аптеке.
— Смотри, не обвесь… — предупредила Елена.
— Не в магазине… А зачем я её делал? — заинтересовался он, доставая из-под низкой спортивной скамейки сделанную им в точности копию тяжёлой пушкинской трости.
— Сейчас мы её Ларионову преподнесём, — сказала Гуляева, — пусть она его вдохновляет… Ларионов! — позвала она Вениамина.
Ларионов подошёл к Елене.
— Вениамин, — сказала торжественно Елена, — прими от нашей судейской коллегии наш скромный подарок, — кивая на трость Пушкина и поясняя значение подарка: — Ноги ты тренируешь каждый день, руки меньше. Так вот, чтобы твои руки не отставали от ног, болельщицы женского пола дарят тебе копию трости Пушкина. — Елена взяла из рук Тараса Сидякина копию трости Пушкина и, с трудом приподняв её от земли, протянула её Ларионову.
Ларионов с почтением приподнял трость на согнутых руках и прочитал выжженную на трости надпись: "…и вдруг прыжок! И вдруг летит, летит, как пух от уст Эола!.."
— Большое спасибо, — сказал Вениамин, втыкая конец трости в землю, опираясь на рукоятку. — Теперь мои руки не отстанут от ног, а как насчёт головы? — спросил Ларионов у Елены.
— Что насчёт головы? — не поняла Гуляева.
— Что для головы, чтобы она не отстала от ног и рук?
— А для головы вот что, — ответила нерастерявшаяся Гуляева, Пушкин физически прожил мало, а морально будет жить долго, а некоторые юноши морально гибнут рано, а физически живут долго.
Всё это Гуляева произнесла каким-то не своим голосом и почти не двигая губами, как разговаривают на сцене так называемые чревовещатели. Гуляевой представилось, что именно так в Древней Греции разговаривали пифии, — жили в Элладе такие предсказательницы всяких неприятностей в будущем.
— А если я не оправдаю доверия трости Пушкина? — спросил Ларионов.
— Отберём, — сказала Гуляева уже своим всем знакомым гуляевским голосом.
"Красивый подарок! И многозначительный! — подумала Татьяна Цветкова, с интересом наблюдая всю эту сцену. — И дарят-то ведь для того, чтобы отобрать её с позором… А многая значительность подарка заключалась, по её мнению, в том, что всю эту красоту этого подарка не Гуляева придумала. Это Масюков придумал. Ларионов ведь теперь с этой тростью не расстанется. Потаскает, потаскает — и ноги протянет, и первое место не займёт, и бог знает, что ещё произойдёт на этом дворе. А этому Ларионову так и надо: ах он растакой, рассякой, разэтакий, а не замечает, что вокруг него творится…"
Тем временем Гусь, ненадолго прибравший к своим рукам трость Пушкина, приподнял её и сказал: "Хали-кали" — и затем уронил её от неожиданной тяжести чуть ли не на носок своего башмака.
И дождь, которого боялась Елена, всё-таки хлынул. Да ещё какой дождь! Обложной. Все попрятались. Кто куда. Татьяна Цветкова почему-то оказалась под навесом ближнего гаража рядом с Гусем. Они стояли невдалеке друг от друга и как-то враждебно молчали. От нечего делать Гусь достал из висевшей на плече сумки "Адидас" галстук и стал его разглядывать, так чтоб его могла разглядеть и Цветкова. Галстук был сшит из торговых марок всевозможных стран. Вообще-то галстук был красивый, но производил самодельное впечатление.
— Сам сделал? — спросила Татьяна.
— Сам, — фыркнул Гусь, — мейд ин оттуда!..
— В армии бы тебе послужить… В стройбате! — сказала неожиданно Таня. — Там бы тебя быстро сделали мейдом ин отсюда!
Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, как будто кто-то его просто выключил и включил яркое солнце.
Глава 4. КАРАУЛ! ЧЕМПИОНА ПОХИЩАЮТ!
После удачно выполненного очередного прыжка Ларионов стоял возле дерева, оно словно отряхивалось, сбрасывая с себя капли дождя. В ушах Вениамина ещё звучало слово: "Есть!" — что означало: высота два метра взята!.. Ещё было в душе ощущение полёта, то, что балетные артисты называют "баллоном" — ощущение зависания и замирания в воздухе, что-то вроде "остановись, мгновенье — ты прекрасно!.."
Вениамин надел куртку, сунул по привычке обе руки в карманы и внезапно нащупал в правом кармане какой-то листок. Затем он извлёк его из кармана. Это была новая записка. Ларионов развернул записку и прочитал:
"Я знаю, что вы любите классическую музыку. Жду вас сегодня на концерте симфонического оркестра в Большом зале консерватории. Билет прилагаю. Вы меня узнаете!" И подпись: "Таинственная незнакомка".
Испытывая чувство невероятного и беспричинного счастья, он просто стоял и просто ощущал это самое ощущение невероятного счастья, даже не пытаясь разобраться. Не было ничего такого, чтобы быть таким счастливым, хотя и прыжок был удачным, но не бог весть каким удачным, и дожди были такие в его жизни не раз, и записки он получал не раз вроде: "Ты мне изменил, но я тебя люблю", хотя он никому не изменял, потому что никого не любил…
Может, это было счастье прощания с каким-то прекрасным временем человеческого бытия?.. Или. может, напротив — это было счастье встречи с чем-то новым в жизни, чего он ещё не знал, но смутно догадывался. А может быть, его счастье в эту минуту было именно в том, что он не знал, почему он счастлив!..
Вдохнув жадно в себя тополино-горьковатый настой последождевого воздуха, Ларионов повертел записку в руках и сказал сам себе:
— Острые углы треугольника и более загадочного, чем Бермудский, — после этого он оглянулся.
Со стороны проходных ворот Стеллка медленно подходила к нему, пристально глядя ему в глаза.
— Я ведь тебе нравлюсь? — сказала она; он молчал. — А у меня вот никак не получается, чтоб ты мне тоже понравился… просто так… не по расчёту… Слушай, а ведь я могу и немного подождать?.. Ты ведь, говорят, скоро станешь чемпионом мира по прыжкам в высоту, и у тебя будет машина, деньги… Так что я, пожалуй, подожду немного. Пусть у меня первая любовь по расчёту будет, в кредит?.. А в общем-то, зачем мне ждать? У меня и сейчас есть прыгун с машиной, с деньгами, с богатыми родителями, с богатой бабушкой и с тёткой за границей…
— Прыгун, говоришь? В высоту? — с любопытством спросил Вениамин.
— В ширину… Рекордсмен мира по этому виду… Но мне кажется, что шире он уже не прыгнет… А ты, по-моему, действительно можешь прыгнуть выше всех! У меня нюх, — Стеллка заботливо разгладила ладонями линялые джинсы.
— Скажи, пожалуйста, а у тебя случайно нет сестры?
— Есть, — ответила Стеллка.
— А она похожа на тебя или нет? — спросил Ларионов.
— Как две капли воды — мы с ней близнецы… А тебе-то что? подозрительно сказала она.
— А вдруг я в неё влюблюсь с первого взгляда… — засмеялся Вениамин.
— Ну, это уже хамство, — рассердилась Стеллка. — Ему делают исключение, разговаривают с ним, а он…
Резко повернувшись, она пошла прочь со двора, такой походкой, какой прогуливаются манекенщицы, демонстрируя фасон нового платья. Затем остановилась, сделала ногой что-то похожее на фуэте (оборот вокруг себя!) и, картинно уставив руки в бок, крикнула рассерженно:
— Мы с сестрой близнецы, но она не такая красивая, как я.
— Ничего, — миролюбиво согласился Ларионов, — вот лишь бы не была такая пустая.
— От такого и слышу, — фехтовально отозвалась Стеллка.
В воротах на неё чуть не наткнулся Толкалин. Он нёс полную кошёлку яблок и всё время следил, чтобы они не вываливались.
Стеллка на ходу взяла яблоко. Леонид растерянно посмотрел ей вслед. Она откусила кусочек яблока, сморщилась, вернулась и положила яблоко обратно в кошёлку Толкалина.
— Кислые, — укорила она его и ушла.
— Лёнь… — позвал Вениамин. — Слушай, давай сегодня в театр не пойдём, пойдём в консерваторию. Бери Виту и…
— Нет уж, — наотрез отказался Леонид.
— Ну, не любишь ты симфонию, ну, знаю, — не понял его Ларионов. — Но надо же попробовать разобраться в этой музыке, я ведь тоже не сразу её полюбил.
— Кого ты полюбил не сразу? — насупился Леонид.
