Бранка Юрца - Родишься только раз
Мама ушла. Я облачилась в черные сатиновые шаровары и майку и обула самодельные тапочки.
Сестра Стана дала свисток. Мы построились в шеренгу. Я была последней в шеренге, но меня это не огорчало — лишь бы заниматься физкультурой.
Сестра Стана объявила нам, что теперь мы орлицы, сестры тех орлов, что парят под облаками, над горными вершинами, совсем близко от бога. Мы должны гордиться тем, что стали орлицами. И напоследок воскликнула:
— Салют!
— Салют! — крикнули мы в ответ.
— Отныне это ваше приветствие. Всюду здоровайтесь так! И дома тоже! Даже на улице! — сказала сестра Стана, сверкнув своими черными глазами. Вспыхнувший в них огонь зажег и воодушевил нас.
Уже с порога кухни я закричала:
— Салют!
Брат бросил на меня изумленный взгляд и вызывающе ответил:
— Привет, девчонка!
„Привет!“ — так здоровались соколы. Мама, готовившая ужин, не проронила ни слова.
— Салют! — громко повторила я.
Кирилл принял вызов.
— Привет! Привет! — громко воскликнул он.
А я долдонила свое:
— Салют! Салют! Салют!
Мы уже готовы были сцепиться, но тут вмешалась мама.
— Еще чего выдумали — ссориться из-за того, как поздороваться! Чтоб дома здоровались, как все нормальные люди: „Добрый день!“, „Доброе утро!“, „Добрый вечер!“, „Покойной ночи!“. И чтоб ничего другого я больше не слышала.
Я очень любила гимнастику, хотя и была последней в шеренге. Когда же сестра Стана командовала: „Направо оборот“ и еще раз „Направо!“, я сразу становилась во главе шеренги и все другие шли за мной.
Мы прыгали через рейку, кувыркались, вертели обручи, прыгали в длину и в высоту, через козла и через коня.
Сестра Стана спросила, состоят ли наши братья и сестры в дружине орлов. Я покраснела. Сердце мое забилось — сказать про Кирилла? Сказать, что он вступил в дружину соколов?
— Мой брат сокол! — выпалила я.
— Бранка, это нехорошо, что твой брат водится с соколами. Попробуй его перетянуть к орлам.
— Хорошо.
Наш Кирилл, по выражению сестры Станы, был крепким соколиным орешком. Я не верила, что сумею увести его от соколов, но все же решила попытать счастья.
— Кирилл!
— Чего тебе? — Он поднял на меня глаза.
— Кирилл, переходи к орлам!
— Я? К орлам? Ты, Бранка, случаем, не рехнулась?
— Подумай, Кирилл!
— Бранка, ты думаешь, что ты орлица?
— Да, орлица…
— Ты сова! Совы и сычи — вот вы кто! Совы и сычи — ночные разбойники, — дразнил меня брат.
— Я орлица! Орлица!
— А я сокол! Соколенок!
Обуянная гневом, я бросилась на него с кулаками, но он мигом вытянул вперед ладони, принимая на них все мои хлипкие удары. А потом воздал мне сторицей.
В другой раз я принялась дразнить его уже с кухонного порога:
Соколята, обезьяны
Носят красные кафтаны!
Кирилл выслушал меня до конца и запальчиво крикнул:
— А ну-ка, повтори!
Так на же тебе, негодник! Получай! Я орала во все горло. Но Кирилл и на этот раз не остался в долгу:
Эй, орлы, эй, орлы, поднимите свои уши
И апостол Петр на небо живо втащит ваши души![5]
Кирилл и впрямь твердый орешек, настоящая соколиная косточка! Пусть же узнает об этом сестра Стана!
Мама в который уже раз рассказывала, как учитель в Крапиве описывал ребятам итальянцев.
— Итальянцы маленькие, говорил он, и шажки у них мелкие, такие мелкие, что я при всем желании не могу вам этого изобразить. Лучше я вам рукой покажу, как шагают итальянцы.
Мама вытянула большой и указательный пальцы, и они быстро забегали по столу.
Мы с Кириллом держались за бока от смеха Вдруг он перестал смеяться и насмешливо спросил:
— А как шагаете вы, орлы?
— Как?
— А вот как! Можешь полюбоваться!
И он заходил по кухне торопливыми семенящими шажками. Я готова была лопнуть от злости.
— А как ходите вы, соколы?
— Как?
— А вот как!
И я зашагала широким размашистым шагом, так смешно раскорячив ноги, что мама и брат так и закатились. Мне же было не до смеха. Меня душили слезы ярости.
На сборе орлов мы стояли полукругом в белых фартуках и в белых панамках.
Посмотрите, посмотрите, —
Пели мы, подражая движениям прачек, -
Посмотрите, посмотрите,
Как растет у нас в корыте
Пена, пена, пузыри,
Мы стираем, мы стираем
От зари и до зари!
Я вернулась со сбора. Кирилл, видевший наше выступление, заявил, что это умора, а не гимнастика. Орлы никудышные гимнасты, а уж орлицы…
И он принялся нас передразнивать. Вытянул руки, сжал кулаки, правый кулак рывком засунул под левую мышку левый — под правую. Эти нелепые движения он делал так быстро, что я видела только бессмысленное мелькание рук.
Кирилл так насмехался над нами, что я не выдержала. Яростно кинулась я на брата, начала колошматить его кулаками по спине. Он спокойно стоял на месте, а глаза его говорили, что он даже не чихнет от моих смешных колотушек.
Я надулась и отошла в сторону.
Сестра Стана поинтересовалась, перешел ли мой брат к орлам. Я сказала, что не перешел и никогда не перейдет. Он сокол, и никаких гвоздей!
По правде говоря, к этому времени монахини меня сильно разочаровали.
Я перестала ходить на гимнастику, а потом перешла к соколам.
С ними я участвовала в ежегодных физкультурных парадах.
Публичные выступления соколов были нашим праздником, праздником всего города. Мы шли колонной. Впереди в полной парадной форме соколов гарцевали на рослых вороных жеребцах наши вожаки. На их фуражках развевались соколиные перья.
Мы громко пели наш гимн:
Взвейся знамя соколов,
Все вперед пойдем,
Бой еще не кончился
За отчизну вольную
И родимый дом…
И дальше:
Горица, Триест, Риека,
Были нашими от века!
В то время до нас доходили худые вести. Итальянские фашисты сожгли в Триесте словенский Народный дом. Непокорных словенцев затаскивали во дворы и подъезды и вливали им в рот керосин и касторку. В Крапиве всех школьников обязали учить итальянский язык…
Между орлами и соколами росла, развивалась, цвела и давала плоды огромная вражда, темная, как вода в марте.
Примерно в это же время немцы и их подпевалы основали в Мариборе спортивный клуб „Рапид“, который стал в нашем городе первой организацией гитлеровцев.
Как мы собирали каштаны
Каждую осень мы с нетерпением ждали, когда созреют каштаны. Мы радовались им ничуть не меньше, чем белки и сурки. Именно каштаны скрашивали нам долгую унылую осень.
День, когда мы всей семьей ходили на Похорье за каштанами, был для нас праздником. Брат и родители брали сумки, а я освобождала для каштанов свой школьный ранец. Уже у подножия нам встречались могучие каштаны, растущие среди кривых буков и тонких трепетных берез. Солнце уже высушило оболочки на их плодах.
— Созрели! — говорил отец. — Мы пришли как раз вовремя.
Мы поднимались по лесистому склону, пробираясь сначала сквозь заросли папоротника, потом шагали по ковру из рыжих игл, вдыхая крепкий запах смолы, вытекавшей из царапин на коре, и отшвыривая валявшиеся там и сям шишки, и наконец шли по шуршавшим под ногами сухим листьям.
Дувший над лесом ветер стряхивал с веток последние листья, сгибал верхушки сосен и гнал по небу облака. Но каштаны не роняли своих колючих шишек.
Отцу не нравились каштаны, которые мы подбирали по пути. Нам же не терпелось поскорее начать сбор.
— Этот оберем! — предлагала я.
— Смотрите, какой он толстый! — подхватывал брат.
— И красивый!
— И каштаны на нем уже поспели!
Но папа только головой качал.
— Из-за такой мелочи я не полезу на дерево! Пошли дальше! Найдем получше! Чтоб хоть капельку походил на настоящий!
Наш папа знал толк в каштанах. Ему в жизни довелось видеть настоящие, те самые, что родом из Италии, и поначалу он хотел во что бы то ни стало отыскать их здесь, на Похорье. Но сколько мы ни бродили по здешнему лесу, на эти настоящие так ни разу не набрели.
— Этот горох пускай грызут белки и сурки, барсуки и кабаны — ведь и они хотят жить, — ворчит себе под нос папа и наконец останавливается у каштана, достойного его благосклонного внимания.
Он разувается и по шершавому стволу лезет на самую верхушку. За ним карабкается Кирилл. Мы с мамой задираем голову и смотрим на крону, на раскидистые ветки с длинными резными листьями, на каштаны, еще не скинувшие свои оболочки, и на отца, который кажется нам снизу великаном.
