П. Хорлоо - Мальчик из Гоби
«Где бы ни было озеро, там всегда мы будем вдвоем, слышишь, любимая!»
С этими словами он умер. И девушка тоже умерла от горя. Души их превратились в лебедей, и с тех пор лебеди всюду следуют друг за другом и любовь их бессмертна.
Нина молча выслушала легенду, но, вместо того чтобы успокоиться, совсем загрустила. «Ах, что я наделала, глупая!» — выругала я себя и тут же постаралась исправить ошибку.
«Тебе нравятся монгольские песни?» — спросила я Нину.
«Нравятся. Спой, пожалуйста, если не трудно», — попросила Нина, и я спела ей свою любимую песню.
— А какая песня была у вас самой любимой? — прервала вдруг бабушку Нарангэрэл, до сих пор не проронившая ни звука.
— Она называлась «Милый Юндэ́н». Я ее очень любила когда-то.
— Бабушка, спойте ее, пожалуйста, прошу вас! — взмолилась Нарангэрэл.
— Ну что ты, внученька! Твоя бабушка уже давно не поет. Когда-то, когда мне было двадцать лет, тогда, конечно, другое дело.
— Тогда скажите слова, а я попробую подобрать мелодию, ладно? — не отставала Нарангэрэл.
Бабушка улыбнулась и тихо запела:
Мой милый — красавец, мой милый — умен,
Решительны, быстры шаги у него.
Коса за плечами,[40] на шее шарф,
Из хошуна Далайва́на[41] мой милый Юндэн.
Он любит меня, а чтоб жарче любил,
Душистой травой я омыла лицо.
Мой милый — красавец, мой милый — умен,
Решительны, быстры шаги у него.
Бабушка помолчала, словно вспоминая что-то далекое, а потом продолжала:
— Ну вот, мы с Ниной добрались до опушки леса и остановились. Дамдин не разрешил нам ехать днем. Вот мы и провели целый день в лесу, а когда село солнце, двинулись дальше.
Скоро мы уже миновали перевал у разбитого дерева и поехали вдоль леса, по северному склону горы. Вдруг, откуда ни возьмись, мимо нас опрометью промчался козленок антилопы, а за ним и сама антилопа. Нинина лошадь испугалась, шарахнулась в сторону и понесла. Седло под Ниной съехало набок, сама она готова была свалиться наземь. Хорошо, что мне удалось перехватить повод, а то бы быть беде!
Я помогла Нине слезть с коня — он все еще прядал ушами и раздувал ноздри — и усадила ее на зеленый бугорок у самых деревьев.
«Ну, как себя чувствуешь?» — с тревогой спросила я.
«Плохо, — застонала Нина. — Что-то со мной стряслось, нехорошо мне». И она опять застонала.
Я испугалась: «Беда-то какая! Ведь она ждет ребенка».
Я сняла с лошади попону, постелила ее на землю, усадила Нину. Ее лицо кривилось от боли.
«Очень больно?» — растерянно спросила я.
«Ужасно… Просто нет сил!»
«Как же быть?»
«Не знаю. Решай сама!»
Вся ответственность лежала теперь на мне.
Между тем стало заметно темнеть. Я стреножила Нининого коня и подошла к ней.
«Вблизи, наверное, есть аил. Поеду посмотрю и скоро вернусь».
Нина облизала сухие губы — видно, ей очень хотелось пить — и спросила испуганно:
«Но ты недолго?»
«Нет-нет, я быстро и попить тебе привезу», — сказала я и, вскочив в седло, поскакала туда, где, по моим предположениям, непременно должны были быть люди.
IV. Ночь
— Скоро стало совсем темно. Представляю, что чувствовала Нина, оставшись в одиночестве. Должно быть, она то и дело оглядывалась по сторонам, прислушивалась к каждому звуку. На небе одна за другой загорались звезды, в лесу раздавались какие-то звуки. Воображение, конечно, рисовало ей всякие страсти, те, от которых волосы становятся дыбом. Да тут еще всхрапывающий, пугливый, рвущийся прочь конь. Я очень беспокоилась за нее и потому не стала задерживаться в аиле, который действительно оказался не так далеко. Захватив кувшин с хярамом, я помчалась назад.
При свете луны голова Нины, покрытая белым платком, сверкала, точно снег.
Я соскочила с коня и подбежала к ней, поправила ее спутавшиеся волосы: они выбились из-под платка и лежали прядями на ее лице.
Я вытащила из-за пазухи пиалу и налила в нее хярам. Потом приподняла голову Нины и стала поить ее. Жадными, большими глотками Нина мигом осушила пиалу.
«Как хорошо! — вздохнула она. — Сразу легче…»
«Подожди! — обрадовалась я. — Выпьешь горячего чаю — совсем полегчает. Нам повезло, я нашла аил. Привезла тебе дэл. И кушак — пояс для беременных женщин. С ним очень удобно ездить верхом, вот увидишь».
Светало. Я помогла Нине надеть дэл из голубой чесучи, обшитый по вороту парчой, подпоясала ее широким зеленым поясом. Нина улыбнулась.
«Ну, как я выгляжу?» — спросила она.
«Тебе очень идет… — похвалила я. — Ты стала настоящей монголкой. Твой Василий, пожалуй, тебя не узнает».
«И вправду не узнает», — отшучивалась Нина.
«Конечно! А сделать тебе еще прическу такую, как у меня, так вообще никто не скажет, что ты не монголка».
Длинный дэл и в самом деле шел высокой и стройной Нине. Она была в нем нарядная и очень красивая…
Бабушка замолчала и принялась прихлебывать чай из чашки, стоявшей с ней рядом.
Нарангэрэл сидела не шелохнувшись.
V. В аиле Яндана
— Мы двинулись в путь и около полудня подъехали к аилу, расположенному в зеленой пади, неподалеку от большого тракта. Три юрты, небольшие загоны — вот и все хозяйство. Мы направились к аккуратной маленькой юрте, покрытой белой кошмой, и спешились. В загоне блеяли овцы, из тоно струился дымок, войлочный полог над дверью был поднят. Не успели мы подойти к юрте, как оттуда высыпала целая ватага ребятни: одни в штанах и рубашках, другие — только в штанах, третьи — голышом.
Оставив потных коней у коновязи, мы с Ниной вошли внутрь. На почетном месте на маленьком красном сундуке стояли перед бурханом медные чашечки с жертвенной водой, горела большая лампада. Справа, вдоль низкой деревянной кровати, на которую были набросаны дэлы, лежал войлочный ковер со старинным орнаментом. Напротив, на подстилке из невыделанной кожи, стояла всевозможная утварь.
Мы с Ниной сели у кровати.
«Ну как, доченьки, устали с дороги?» — спросил нас Яндан — старший в аиле. Это был почтенный старик в потертом коричневом дэле. Он сидел в глубине юрты, на самом почетном месте, и набивал в трубку табак.
«Не очень…» — начала было я, но, взглянув на Нину, тут же осеклась.
Сразу было видно, что она очень устала, лицо осунулось, покрылось какими-то красными пятнами.
«Она, как видно, не привыкла долго сидеть в седле, верно?» — сказала хозяйка юрты, мешая ковшом в котле.
Потом она достала две большие деревянные чашки и, наполнив их горячим душистым чаем, заправленным молоком, передала по очереди Нине и мне.
«Вот, выпейте горяченького. Сразу забудете про усталость».
Она подвинула к нам деревянный столик, поставила на него тарелку с сушеным творогом и кусочками сыра.
«Молодая еще, — покачал головой Яндан, тоже прихлебывая чай. — Ничего, привыкнет. — И, помолчав, добавил: — Хорошо, что у нас не слышно пока о белых. Так что не волнуйтесь, спадет немного жара, и поедем».
«Вы тоже поедете с нами?» — удивилась я.
«А как же? Конечно, поеду».
Яндан помолчал, а потом вдруг спросил Нину:
«А по-монгольски ты говорить умеешь?»
«Она по-монгольски знаете как говорит, только держись!» — похвалила я Нину.
Но та, покраснев до корней волос, возразила смущенно:
«Что вы! Я еще плохо говорю…»
«Нет, ты хорошо говоришь, я вижу», — поддержал меня старик.
«Ей, по-моему, столько же лет, сколько нашей старшей дочери», — вставила свое слово хозяйка юрты.
«Да, они, похоже, ровесницы. Но есть между ними разница. Наша гостья далеко от родины. Ей, наверное, нелегко».
Яндан рукавом дэла вытер капельки пота, выступившие у него на лбу. А Нина — доброта Яндана придала ей смелость — спросила:
«У вас много детей?»
«Трое сыновей, две дочери. Старшие уже живут своими семьями. Первая дочь, пожалуй, твоих годов. Тебе сколько лет?»
«Двадцать четыре».
«Ну вот, я так и знала — конечно, они сверстницы!» — улыбнулась хозяйка.
«А твои родители где сейчас?» — поинтересовался Яндан-гуай.
«В Иркутске», — вздохнула Нина.
«А это далеко отсюда?»
«Точно не знаю. Думаю, пять-шесть сотен верст».
«Да, далеко. Пожалуй, столько же, сколько от нас до Бо́гдо-хурэ́».[42]
Хозяйка снова наполнила Нинину чашку и сердито посмотрела на старика:
«И чего ты пристал к людям? Дай им попить чаю!»
Но Яндан-гуай еще больше подался вперед, в нашу сторону:
«Постой, — сказал он жене. — Говорят ведь, что лучший способ познакомиться с человеком — душевная беседа. Никто никого не может упрекнуть в том, что кто-то хочет расспросить человека, что он видел, где побывал…»
