Нина Артюхова - Избранные произведения в двух томах: том I
— Ну что ж, — улыбнулась мама, — очень хорошо придумали.
Лена стала рассказывать подробно о собрании и о том, кто кем будет.
— И Витька — руководитель? — расхохотался Саша. — Можно себе представить! Нет, Ленка, ничего у вас не выйдет. Вставать, как на работу, к восьми часам и целый день с чужими сопляками возиться? Надоест всем через неделю и бросите.
— Нет, не бросим.
— Нет, бросите. Хочешь пари? — он протянул руку.
Лена покраснела.
— Давай! На что хочешь давай!
— Хорошо! Через неделю у вас никакого детского сада не будет!
— Будет!
— Мама, разними!
VIЛена шла решительными и твердыми шагами. Справа от нее утиной перевалкой выступала Томочка. Слева прыгала Зина, похожая на осу в желтеньком платье с черненькими разводами.
— Так прямо ему скажешь? — замирая, спрашивала Томочка.
— Так прямо и скажу… — голос Лены становился деловым, торжественным и прочувствованным. — Так и скажу: «Пал Палыч! Разрешите нам устроить детский сад! Малыши отбились от рук. Чуть-чуть даже под поезд не попали. Мы устроим детский сад. Они не будут беспризорниками, и мы не будем баловаться на территории!»
— И про сторожку? — спросила Зинка.
— И про сторожку. Так прямо и скажу: «И дайте нам сторожку».
— Прямо в контору? — ахала Томочка.
— Прямо в контору.
— Прямо в кабинет директора?
— Нет, — насмешливо ответила Лена, — кабинет директора будет направо.
— До чего ж ты храбрая, Леночка!
Девочки прошли вдоль огорода и мимо Томочкиной террасы. Вот уже и контора недалеко.
И вышло так, что решительные шаги Лены, утиная перевалка Томочки и прыжки Зинки стали понемногу замедляться.
В особенности Томочка начала вести себя как-то очень беспокойно: она отставала от подруг, вертела головой по сторонам и вдруг радостно сказала:
— Теленок отвязался! Вы, девочки, идите, а я сейчас. А то, пожалуй, еще в огород зайдет!
И убежала трух-трухом на своих толстых ножках.
— Пойдем, Зинка, — гордо сказала Лена. — Ну ее! И без нее справимся!
Зинка была откровеннее Томочки. Подойдя к дверям конторы, она как-то вся съежилась, торопливо сказала:
— Знаешь, Лена, ты уж иди одна. Я его боюсь! — и умчалась вприпрыжку.
Лена выпрямилась, проверила, крепко ли сидят бантики на косах, обскребла подошвы сандалий о железку на нижней ступеньке крыльца и, покашляв, прочистила горло.
Из конторы вышел дедушка Николай.
— Что, Пал Палыч в конторе сейчас? — спросила Лена.
— Нет, он на парники пошел… Да ты разве не слышишь? — усмехнулся дедушка Николай.
Действительно, громовый голос Пал Палыча послышался со стороны парников.
По-видимому, там что-то было не в порядке.
Молоденькая работница таращила глаза на директора и растопыренно держала в руках две лейки, с носиков которых струйками стекала вода.
— Тебе директор завода говорит, а ты ему: «Э!» — последним упреком послышался голос начальства. Пал Палыч зашагал к конторе.
Пал Палыча боялась на заводе не одна Зинка.
В нем и до войны пороху было много. Его жена, бабушка Лексевна, говорила, что он нервный. После нескольких месяцев на фронте и тяжелого ранения пороху очень и очень прибавилось.
Пал Палыч ходил на костылях, одна нога его была толсто забинтована. На левой щеке был глубокий шрам, отчего казалось, что с этой стороны он всегда улыбается, даже когда сердитый — это было особенно страшно.
Пал Палыч приближался, у Лены пересохло во рту. Сейчас он нашумит на нее — ребятам в контору и на завод заходить не разрешалось.
Но Лена ответит ему твердо и спокойно, уверенная в своей правоте. Войдет, решительная и деловая, в большую комнату, где сидят бухгалтер и счетовод. Остановится только перед самой дверью, на которой написано: «Кабинет директора», и скажет, что пришла по делу, что она может подождать здесь сколько угодно, что она не торопится, но что пускай он примет ее, когда у него будет время.
А потом она войдет в кабинет, произнесет свою коротенькую задушевную речь, и Пал Палыч поймет, что это не баловство какое-нибудь и что сердиться нельзя.
Откуда-то вынырнул Витька и удивленно спросил Лену:
— Ты что?
— Я иду поговорить с Пал Палычем, просить его разрешения для детского сада, — с достоинством ответила Лена.
— Так он же позволил!
— Когда?
— Так я же спросил его сегодня утром за чаем: «Дедок, можно нам детский сад сделать?» — и он сказал: «Можно».
— А… сторожка?
— И про сторожку он тоже сказал: «Можно, только чтобы не баловать у меня!» — Спросил только: «Откуда вы ребят для детского сада возьмете? Ведь всего-то у нас этой мелюзги полтора человека». А я сказал: «Нет, не полтора, а четыре с половиной». Он говорит: «Кто же половина-то?» А половиной можно считать Коленьку, потому что он еще ходить не умеет!
Все Ленино напряженное деловое настроение как-то вдруг испарилось, исчезло куда-то. Зачем было волноваться? Рано утром, еще в постели, беспокойно ворочаясь с боку на бок, придумывать умные слова?
Лена с негодованием и презрением посмотрела на верхнюю губу Витьки, сказала:
— Эх ты!
И пошла прочь от крыльца конторы.
VIIОкно сторожки было широко открыто. На полу солнце золотым квадратом. Разбегалась и пенилась вода по доскам, звонко стекала в ведро с тряпки. Пахло мокрым деревом.
Засучив рукава, подоткнув и без того коротенькие подолы, низко опустив головы и поминутно сталкиваясь высоко поднятыми задками, директор детского сада № I и уборщица того же учреждения с пыхтением и усердием мыли пол.
— До чего же я люблю мыть запущенные полы! — говорила Томочка, локтем отодвигая прядь черных волос, спустившуюся на лицо. — Дома мой, не мой — все равно ничего не заметно!
— Угу! — ответила Лена.
Она подняла разгоряченное лицо и гордо посмотрела на резкую границу между немытым еще полом и маленьким кусочком чистого.
Мыть полы Лена научилась только этой зимой, под руководством Томочки: в Москве был паркет, и мыть не приходилось.
— Мы по скольку досок будем, Томочка?
— По четыре.
И снова яростно заработали тряпки, широкими полукругами гоня перед собой мутную воду. Зинка сидела на подоконнике, сухая и чистенькая, и болтала ногами, напевая что-то.
Мыть полы она не любила нисколько, но зато она приготовила большой букет и пристраивала его на окно в банку из-под консервов.
К обеду сторожка была приведена в полный порядок. Даже ступеньки крыльца стали почти белыми.
Над дверью прикололи кнопками страничку, вырванную из тетради, на которой было написано чернилами: «Детский сад № I при Горбачевском картофелетерочном заводе».
Пониже висела другая страничка с надписью:
«Добро пожаловать!»
Собственно, написано было не «пожаловать!», а «пожаловат!» Надпись неосторожно разогнали во всю бумагу, в конце нужно было пожертвовать или мягким знаком, или восклицательным. Восклицательный, разумеется, был нужнее, а без мягкого можно было обойтись.
Когда мимо сторожки прошел Саша, он посмотрел на приколотые записки и сказал с презрением:
— Эх вы, халтурщики! Уберите это убожество! Завхоз, принеси мне красных чернил и бумаги какой-нибудь плотной… ну вот не меньше чем такой длины, — он раздвинул руки.
Витька жалобно сказал:
— Да откуда же я?..
— Завхоз ты или нет? Бюрократизм развели… Где же от тебя польза? А ну, беги бодрее! Одна нога здесь, другая там!
Сдав экзамены и перейдя в восьмой класс, Саша стал работать в колхозе. Держался он очень важно, как большой.
Сегодня было воскресенье, он ходил по двору с видом отдыхающего премьер-министра, и маленькие мальчишки заглядывали ему в глаза с почтительной покорностью.
Завхоз оказался на высоте положения: через какие-нибудь двадцать минут он уже стучался к Николаевым и протягивал Саше пузырек с краской и узкий, но длинный лист бумаги.
Основной мебелью в квартире Николаевых было большое количество пола.
В кухне стояли две скамейки и стол Сашиной работы. Но стол этот был и кухонным, и обеденным, и рабочим, и письменным — один за все про все.
Мелкие полочки на бревенчатых стенах — для посуды.
Высокая и большая сараевидная спальня. В ней три кровати, то есть не кровати, конечно, а козлы с досками.
Направо и налево от двери — две «городушки» из чемоданов и корзин, прикрытые занавесками.
Когда Саша спрашивал, где же, наконец, его синие трусики, мама отвечала:
— В чемодане, в левой городушке.
Если же нужно было достать что-нибудь из продовольствия, разрывали правую городушку.
Саша, увидев на столе приготовления к производству блинов из серого крахмала (в отличие от «кулебяк» они назывались «бяки»), преспокойно разложил в спальной на полу бумагу, линейки, карандаши, кисточки и баночки с чернилами.
