Нина Артюхова - Избранные произведения в двух томах: том I
Что-то темнеет справа. Неужели это вода?
Нужно держаться левее…
Что случилось?
Почему он сделал такой большой шаг? Резкий холод охватывает ногу до самого колена.
Все стало непрочным и мягким. Валенки тяжелеют и наполняются водой.
Тонкие, мутно-белые льдины мягко обламываются одна за другой и с тихим бульканьем погружаются в черную воду.
Сережа ложится на живот и пытается ползти на локтях и коленях.
Это похоже на страшный сон.
Все колеблется под ним, не на что опереться…
XXIЖарко натопленная русская печь. Мерцающее пламя гильзы освещает бревенчатые стены. Большая высокая кровать с полосатым матрацем.
Над кроватью — картина-коврик. На картине синее небо, голубая река. За рекой — белый дом с белыми колоннами и сине-зеленые деревья. По реке плывут два белых лебедя.
Белые лебеди, кровать с полосатым матрацем да ухваты около печки — это остатки мирной жизни. Все остальное военное.
Автомат на стене. На столе — полевая сумка и развернутая карта. Над картой склонился капитан с черными усами. Огонек колеблется, коптит, по стенам блуждают беспокойные тени.
Из-за перегородки то и дело слышится хриплый, простуженный голос:
— Связь! Связь!
Шаги и стук у двери:
— Товарищ капитан, разрешите доложить: тут парнишка пришел и какого-нибудь начальника спрашивает.
От двери с каким-то стеклянным звоном шагнула маленькая белая фигурка.
Валенки, рукава и полушубок спереди, до самой груди, были гладкие, твердые, ледяные. Плечи и шапка мягкие, пушистые от снега. Мальчик поднял на капитана яркие синие глаза и проговорил, тяжело дыша, останавливаясь после каждого слова:
— Майор… Курагин… тяжело ранен. В сарае. Около Дубровки…
Он огляделся и хотел подойти к печке, но поскользнулся и упал на пол с тем же ледяным стеклянным звоном.
Все подбежали к нему.
— Скорее снимите с него все это! — крикнул капитан.
Мальчик отстранил рукой красноармейцев.
— Я сначала скажу. — Он взял с пола уголек и провел им черту на полу: — Шоссе. Деревня. Лес. Колодец. Сарай — здесь.
Он поставил на полу черный крестик и потерял сознание.
XXIIСережа сидел на лавке, поджав под себя ноги в больших валенках и завернув длинные рукава гимнастерки. Он был закутан в огромный мохнатый полушубок.
Перед ним стояла дымящаяся паром миска со щами.
Ему хотелось поскорее, как-нибудь помимо рта, вливать в самую свою середку горячую жидкость.
Холод выходил из его тела постепенно, толчками.
Сначала стало тепло внутри, холод и боль от него отступали, сгущаясь, к рукам и ногам.
Когда они остались, наконец, только в самых кончиках пальцев, это было так больно, что хотелось кричать.
И вдруг Сережа почувствовал себя свободным от этой боли.
Пальцы горели, двигались, как живые, можно было не думать, забыть о них.
Боец вынимал ухватом из печки Сережины валенки и осматривал, боясь припалить.
— Все равно не высохнут, товарищ лейтенант.
— Ничего, поедет в этом. А все-таки посуше немножко… Заверни вместе с его вещами. — Лейтенант с румяными щеками и вздернутым мальчишеским носом повернулся к Сереже: — Ты скажи спасибо, что мороз еще не силен, без ног остался бы.
Потом начинал расспрашивать в десятый раз:
Так ты говоришь, тяжело?
— Да, думаю, что очень.
Лейтенант старался утешить себя:
— Здоровый он, может, и обойдется. У нас врач хороший. Сейчас же переливание крови и все такое.
Сережа с благодарностью смотрел на лейтенанта: так хотелось верить, что все обойдется.
— Ведь мы его, Сережа, убитым считали… Вечером сообщили из батальона, что он, раненный, на перевязку поехал, а перевязочный пункт разбомбило… Ординарец и автоматчик, что с ним вместе были, убиты, а майора, сказали, даже тела не нашли, только рукавицу его около воронки — и кровь на ней…
— Товарищ лейтенант, а меня возьмут?
— Как же не возьмут, когда я сам туда еду? Уж я-то тебя не оставлю. Что же ты? Ешь!
— Спасибо, не могу больше.
Лейтенант положил перед ним несколько кусков сахара.
— Не надо, спасибо.
— Как так не надо? Я тебе еще сюда в узел завернул — для сестренки. Ведь вы теперь ниоткуда не получаете? Мыло у вас есть дома?
— Есть.
— Жаль! Я бы тебе дал.
Он наспех пошарил на полке.
— Консервы еще положу. Очень вкусные… Увози ты, Сережа, свою сестренку в город! Ты думаешь, немцы до города дойдут? Ни за что не дойдут. Мы их дальше не пустим. Мы тут укрепились хорошо. В Москву их не пустили, и мы не пустим. Да еще зима начинается. Ты готов?
Он прислушался.
— Это за нами, кажется. Поехали.
Вошел капитан, отряхнул снег с рукавов и шапки. Подозвал к себе лейтенанта и тихо сказал ему:
— Вы там не задерживайтесь: им дан приказ отходить на Бельково.
XXIIIБледное, желтовато-серое небо. Желтовато-серый утренний снег… Носилки… Бледное лицо, почти такого же цвета, как снег и зимнее небо.
Лейтенант, не стесняясь нисколько, размазывает варежкой слезы на румяных щеках. Любочка крепко держит Сережу за руку: ей страшно, что он уйдет куда-нибудь опять.
— Он все говорил, говорил… Очень много рассказывал. А потом заснул и все молчит… Он спит, Сережа?
Сережа сказал:
— Спит, — и прикоснулся губами к белому лбу.
Лейтенант спросил:
— Сережа, как же ты решил? Не поедешь с нами? Хотя куда же вас потом?
— Нет, нет, ведь мне нужно в город. Мы сейчас все вместе собираемся.
— Ну, прощай! — лейтенант крепко, по-взрослому, стиснул его руку, кивнул Любочке и побежал за носилками.
XXIVСанки были очень удобные, легкие на ходу, с широкими полозьями, сделанными из двух лыж.
И узел был небольшой. И Любочка была совсем небольшая, хотя и закутанная во все теплое.
Но у Сережи болел каждый мускул, руки и ноги стали тяжелыми, неуклюжими, он не был уверен, сможет ли он вообще без всяких санок дойти до совхоза. Одна надежда, что это только вначале так трудно двигаться, а потом разойдется.
— Любочка, ты сможешь идти пешком? А то давай оставим узел, а ты садись на санки.
Любочка ответила с упреком:
— Что ты, Сережа! Разве можно оставить узел, ведь там моя кукла! Я пойду пешком.
Сережин узел был самый маленький.
Иван Кузьмич, хоть и больной, тащил за собой чуть не целые розвальни.
Федя и Нюрка тоже везли много. Но они были долговязые, неуставшие, здоровые.
Их мать последней вышла из дому, тревожно постояла у крыльца — не забыла ли чего. Поголосила немножко, вспомнив про Марусю, но сразу замолчала, увидев, сколько вещей набрал ее лохматый дед.
— Да ты с ума сошел, старик?!
Но она знала, что он все-таки сделает по-своему, и даже почти на него не шумела.
Она пошла впереди со своими санками, за ней Иван Кузьмич, за ними ребята. Сережа и Любочка шли последними. Альба переступала по снегу и относилась к путешествию с явным неодобрением.
По большой дороге идти было нетрудно, но когда свернули в поле на узкую стежку, запорошенную метелью, санки стали проваливаться в рыхлый снег, все пошли медленнее.
Сереже и Любочке идти было легче всех — по протоптанной дороге. Но когда они прошли полтора или два километра и Сережа увидел, как спотыкается Любочка, он остановился, с решительным видом снял узел и положил его на снег. Сунул туда руку, пошарил, вынул Любочкину куклу.
— На, держи крепче. — И посадил Любочку на санки.
Федя и Нюрка тоже остановились, чтобы передохнуть, и посмотрели друг на друга.
Нюрка большими прыжками промчалась по снегу, огибая Сережины санки, подхватила оставленный узел и молча приладила его к своим вещам. Потом все так же молча и такими же скачками подлетела к Любочке, подхватила ее под мышки и усадила сверху на Федины санки.
— Не упадешь?
Сережа хотел протестовать, но Федя сказал ему:
— Ты сам-то дойди. Посмотри на себя.
Перед совхозом был широкий овраг. Нужно было спуститься в него и перейти. Потом дорога поднималась и некоторое время шла вдоль его высокого края. Когда подходили к оврагу, Нюрка сказала:
— Смотрите, кто-то идет.
По дороге на той стороне шел человек с мешком за плечами. Казалось, что он идет по краю высокой снежной стены. Вся его фигура, даже ноги, четко вырисовывались на фоне неба.
Издали он был совсем игрушечный. Черный на белом, он был похож на маленькие смешные фигурки из мультипликационных фильмов и двигался так же, как они, маленькими, быстрыми шажками.
А когда они перешли ручей и стали подниматься наверх, человек этот, ставший высоким и бородатым бухгалтером совхоза, бежал по склону оврага вниз, им навстречу, размахивал руками и кричал:
