Рафаэль Михайлов - Тайной владеет пеон
— Ты больше ничего не скажешь, команданте?
— Только одно: не попадись сам.
Карлос и Хосе спускаются в монастырский двор.
— В местном музее, — раздается голос гида, — вы увидите работы замечательных мастеров — Катанья, Мерло, Зурбарана, Монтуфара. Говорят, что, когда Томас де Мерло умирал и духовник поднес ему крест, он оттолкнул его и в ужасе закричал: «Это подделка! Дайте мне настоящее искусство!» Родные принесли ему крест с ажурной резьбой; он прижал его к груди и с глазами, полными счастья, шепнул: «Отец мой, это сам Катанья. Теперь мне не нужен ваш бог, у меня есть свой».
Вольная импровизация гида нравится слушателям; строчат в своих блокнотах американцы, а один даже наставляет на гида глаз фотоаппарата, но гид закрывается рукавом.
— Я даже не из Антигуа! — кричит он.
— Правильно делает, — шепчет Карлос Хосе. — Нашему связному не стоит оставлять случайным людям свой портрет.
— Связному?
Хосе удивлен, и Карлос уводит его в густую аллею.
— Удивляться придется многому, Хосе, — замечает он. — Что касается Педро — так зовут нашего гида, — то операция по cпасению семьи Аррьоса поручена главным образом ему. Снестись же с сеньорой он не сможет. Это сделаешь ты. — Карлос заметил человека, развалившегося на каменной скамье. — А теперь мне нужно побеседовать с одним парнем.
Хосе ушел, а Карлос присел на край скамьи.
— Убери ноги, Грегорио. — предложил он. — Мы одни.
Грегорио Кинтана неторопливо уселся и с хитринкой в глазах сказал:
— Поздненько вы прибыли, ваша светлость. Кофейные кустики отцветают.
Карлос ответил серьезно:
— Раньше начинать не имело смысла, Грегорио. Мы их пощипали на севере, ударили в Сакапа, выворотили наизнанку в столице, сейчас как раз время молотить отсюда. Рассказывай, — что у вас веселого?
А веселого было мало...
Американцы сыграли с Гватемалой злую шутку. Отлично зная, что от сбыта кофе зависит жизнь десятков тысяч его сборщиков, они с 1 июля прекратили кофейные закупки под предлогом расширения торговых связей с европейскими странами.
О тонкие дипломаты, о ловкие мошенники! Вспомните, — не вы ли, услышав, что прежнее демократическое правительство Гватемалы завязывает торговые связи с Восточной Европой, закричали о «проникновении коммунизма» на американский материк? Вы выставляли напоказ свою бескорыстную помощь, — где же она?
Почему теперь миллионы мешков с ароматнейшим кофе валяются под знойным солнцем? Ради чего десятки тысяч батраков трясли стройные кудрявые деревца, ссыпали в огромные чаны плоды, очищали от мусора, отмывали, дробили жесткую оболочку, освобождая зерна, сушили их на раскаленных солнцем черепицах, фасовали, грузили и перевозили? Не ради того ли, чтобы мистер Доллар, заложив руки в карманы и покачиваясь на толстых каучуковых подошвах, диктовал владельцам кофейных участков грошовые цены? Почему же вы теперь не убедите простого гватемальского рабочего, что ваша демократия отличная штука?
Долго рассказывал Грегорио. А кончил по-крестьянски, присказкой:
— Я слыхивал, как открыли кофе. Сказывают, египетские монахи поселились в горах[71] и сильно удивились веселью коз. А козы ощипали все ягоды с кустов. Тогда и монахи принялись за ягоды и вместо сна предались пляскам и песням. Кофе на радость открыли, а оно горе принесло. Мы его во второй раз откроем, сеньор Молина, на радость рабочему человеку.
— Пойдем к твоим людям, — предложил Карлос. — Повтори им то, что мне рассказал. Хорошие слова. Умные. Пусть плантации выступят сегодня же. Лозунг? «Кто выращивает кофе, — назначает цены!» Лучшего я пока не знаю.
Оставим на время этих людей, читатель. Они знают, куда идут и что будут делать. Последуем лучше за Хосе Паса. Он пока не знает ни куда идти, ни что делать. Он чувствует себя чужим в этом мертвом городе, где каждый дом смеется над прохожим зияющими проемами в стенах, изуродованными масками фасадов, где из густой травы на тебя смотрит страшная львиная голова, оторванная грозной стихией от мраморного туловища царя джунглей.
А фонтаны — сколько фонтанов! Десятки, нет—сотни! Кого только они не изображают! Людей и богов. Четвероногих и пернатых. Фонтан со скульптурой женщины воздвигнут напротив старинного дворца с тяжелыми арками. Хосе не знает, что дворец принадлежал наместнику испанского короля, а на площади перед дворцом, как раз возле скульптуры, на потеху знати затевался бой быков и казнили узников. Тихо нынче в Антигуа. Но так ли это?
У Хосе зоркий глаз. Он подмечает не только руины. Он видит каморки людей, похожие на птичьи гнезда, — они где-то в стенных проемах и под сводами могучих арок. Он видит целую улицу заштопанных и залеченных домов, целый проспект лачуг из жести, глины и хвороста. Он видит палатки в парках и соломенные навесы на склонах гор. Люди есть. Живые, настоящие люди. Постучись к ним, скажи, кто ты, — и они откроют перед тобой свою дверь и, может быть, свое сердце.
Но если тебе еще нет четырнадцати, а на подпольной работе ты первый год, если ты должен спрашивать, а отвечать не можешь, — с чем придешь ты к людям, как достучишься до них?
Высокая, очень худощавая женщина в косынке, расписанной красными цветами по черному полю, с трудом накачивает воду из колодца. Хосе молча подходит, неуклюжим движением отодвигает ее и берется за насос. Ручка скользит легко и плавно, деревянные ведра быстро наполняются прозрачной, родниковой водой.
— Хочешь испить? — спрашивает женщина.
— Хочу донести ведра, — отвечает Хосе.
— Ты вежливый сеньор, — улыбается владелица ведер.
По дороге Хосе, как бы невзначай, спрашивает:
— Мне нужно найти дом Аррьосов, хозяйка. А я никого не знаю в Антигуа.
— В нашем доме таких нет, — отвечает женщина. — Да и в Антигуа таких нет. Я бы знала. Давно здешней стала.
Она задумывается.
— А эти... Аррьосы... Давно они в Антигуа?
— Не знаю, сеньора, — растерянно говорит Хосе. — Они должны жить здесь. Им... трудно отсюда выбраться.
— Так бы и говорил с первого раза. — Голос женщины печален, и слова она роняет тихо. — Здесь несколько домов под надзором. Пройдешь Каса дель Капуцино, дом с черепичной крышей — американцами куплен. Наискосок брадобрейня будет — там и спроси. Брадобреи — они больше нашего знают.
— Спасибо, сеньора.
— Спасибо за ведра, сеньор.
Брадобреи играют в кости. Хосе не замечают. Вопросов его даже не слушают. Играют с азартом, с ревом, с хохотом. Раз нет клиентов, — остается игра. Что им молодой сеньор! Тогда Хосе решается на смелый шаг. Он выходит и тотчас возвращается. С порога несется:
— Мастер, бриться!
Мастера, роняя кости и толкая друг друга, бегут к своим креслам. Полотенца так и пляшут в их руках. Какое кресло вас больше привлекает, сеньор?
Черт возьми, с сеньора много не обреешь. Но, может быть, ему угодно постричься? Тоже нет?
— Тогда зачем же, глупец, вы нас отвлекли от работы? — со сладкой угрозой в голосе спрашивает приземистый круглый мастер.
Хосе выше его на полголовы, ему легко сбить толстяка с ног и заставить его говорить почтительнее. Но у него дело. Он говорит весело и убежденно:
— Мне сказала одна женщина с Улицы Птичьих Гнезд, — так Хосе сам окрестил улицу, — она сказала, что в брадобрейне настоящие люди: они помогут в беде.
Маленький толстяк принял значительный вид.
— Да. Мы настоящие люди, — скромно подтвердил он. — Так что у тебя за беда?
Хосе сказал, что приехал издалека и ищет дом, где живет сеньора Аррьос с детьми. Ему очень нужна эта сеньора.
— Мы не знаем этого имени, сынок. — сказал старший из мастеров, — но если бы ты описал ее наружность...
Хосе полез в карман и достал фотографию — ту, что ему вручил Карлос Вельесер. Очень молодые глаза, к которым так подходило слово «материнские», смотрели с лица пожилой женщины, с лица живого и улыбающегося. И все же чувствовалась в этом чеканном испанском облике затаенная грусть, боль, может быть, сдерживаемый крик.
Старший из мастеров коротко сказал:
— Убери карточку, сынок. За этой женщиной слежка. Вторая улица по левой руке. Дом без крыши.
— Забудь, что у нас был, — поспешно прибавил толстяк.
Старший смерил его презрительным взглядом.
— Я думал, ты только в кости играешь без риска. Не будь я Катарино Сальгеро, если не помогу мальчишке. Идем, сеньор. Я тебе не помешаю?
Мастер сбросил с себя белый халат и, придвинув кресло вплотную к зеркалу, вышел вслед за мальчиком.
— Тебе повезло, — сказал ему дорогой Катарино. — Я сто раз проходил мимо этого дома... На дом не смотри, на окно напротив смотри! В нем появится веселая девушка. Она обязательно будет смеяться. Не верь ее улыбке. Как-то я взобрался возле дома на дерево и навел на нее бинокль. У девчонки под рукой два телефонных аппарата. Тут что-то не то, сынок. И часовому у соседнего дома нечего сторожить. Там щебень да пепел. Он сторожит день и ночь. Вот и прикинь, против кого все это работает. А женщина бьется одна — с тремя детьми. Подлецы, они ее как в клетке держат.
