Глория Му - Детская книга для девочек
Геля, надо сказать, боялась. Очень боялась. Только не Павловской, а того, что в подвал с минуты на минуту вернется Щур.
Она все крутила и дергала цепь, и неожиданно – то ли оттого, что удачно сместились витки, то ли оттого, что у Гели от неимоверных усилий вспотели руки, – та поддалась, и левая кисть туго, но пошла наружу. А как только удалось высвободить одну руку, с другой цепь свалилась сама собой, почти и не звякнув в песке.
– И ничуточки я вас не боюсь! – выкрикнула Геля, чтобы потянуть время. – Вы старая, жалкая, мерзкая жаба!
Левой рукой она незаметно, но крепко обхватила кошку, а правой загребла песка и, не медля, швырнула в глаза злодейке.
Но Павловская была настороже. Страшный удар клюкой обрушился на голову девочки, все разом исчезло – подвал, жуткая старуха – и Геля провалилась во тьму.
Часть третья
Возвращение
Глава 1
Гелю плавно покачивало, словно она летела в самолете или плыла по теплому, ласковому морю. Где-то далеко внизу – на земле или под водой – копошились какие-то фигурки.
Она лениво сощурила глаза, и картинка приблизилась, стала четче.
На сером песке лежала девочка в грязном, измятом матросском платьице – будто спала. У ее виска расплывалось странное темное пятно. На груди у девочки в воинственной позе, вздыбив шерсть, прижав уши и оскалившись, стояла маленькая черная кошка, и старуха в лохмотьях уже занесла над ней окровавленную клюку.
– Это же я, – сквозь сонное оцепенение подумала Геля. – Значит, Люсинда все-таки меня бросила, и я умерла. А как же это я умерла, а все равно все вижу?
«Да потому что это не настоящая смерть, а клиническая, дура!» – пришел неизвестно откуда довольно грубый ответ, и Геля стала просыпаться, выныривать из ласковой, мягкой одури.
Она же стописят раз читала про такое в интернете! Душа отделяется от тела, и люди в состоянии клинической смерти видят будто со стороны себя, место ДТП или операционную, ах, неважно!
Врачи, конечно, утверждают, что это всего лишь галлюцинации. Мол, на переходном этапе между жизнью и смертью прекращается работа сердца и дыхания, и гипоксия – то есть кислородное голодание – вызывает всякие видения: ощущение полета (есть!), спокойствия и умиротворения (есть!), движения по темному туннелю к свету (пока нет).
Только все равно они врут, врачи эти. Теперь Геля точно знает. Она же вот отделилась и видит очень ясно все, что происходит с ее телом. И с ее кошкой!
Геля напряглась, стараясь закрыть зверька руками, защитить от удара. Кошка жалобно мяукнула и посмотрела вверх, прямо ей в глаза.
«Уходи! Пожалуйста, уходи!» – изо всех сил подумала Геля.
Рука лежащей девочки шевельнулась слабо, едва заметно, но старуха все равно увидела:
– А, тебе все мало! Ну, получай! – Клюка свистнула, рассекая воздух, но второго удара так и не последовало.
Голова Павловской странно дернулась, и старуха медленно, грузно обрушилась на пол. Песок взметнулся серым облаком, присыпав клюку, лохмотья и опрокинувшийся фонарь.
Струйка пламени побежала по песку, ярко осветила подвал, шарахнувшуюся от огня кошку и бегущего к ней, Геле, Щура.
«Это он бабку камнем, – подумала девочка, – а я сейчас очнусь, и все у нас будет хорошо!»
Но картинка внизу вдруг смазалась, а Гелю закружило, как котенка в стиральной машине, и потащило в какую-то черную, ревущую трубу.
Она отчаянно закричала:
– Щур! Силы Зла! Маааамочка!
Но неведомая, безжалостная сила все влекла ее неизвестно куда, крутила, сквозь рев доносились обрывки разговоров, шум ветра, рокот моторов и голоса птиц, все это сливалось в резковатую, механическую музыку, и Геля, наконец, поняла – да ведь она же фарфоровая пастушка, которая кружится-кружится-кружится…
Ах, мой милый Августин, Августин, Августин,
Ах, мой милый Августин, все пройдет, все…
Кто-то настойчиво, не попадая в такт, звал какую-то Ангелину, мешал кружиться.
– Вы… меня… сбиваете! – сердито сказала она, с трудом открывая глаза. – Не мешайте, понятно?
– Ну просыпайся же! Приходи в себя! – Перед Гелей мелькнула какая-то тень, и левой щеке стало больно.
– Ах, так вы драться! – Девочка тяжело шлепнула рукой по чему-то теплому и твердому. Сильно оцарапала палец. И проснулась.
Прямо перед ней, держась за щеку, сидела Люсинда Грэй. Ее прекрасные, изумрудные глаза светились то ли изумлением, то ли гневом. Геля медленно перевела взгляд на свою руку – на подушечке среднего пальца выступила капля крови. Потом посмотрела на Люсинду. В ушах у той были затейливые сережки. Вот оно что.
– Я вас стукнула? Я нечаянно… – едва ворочая языком, проговорила Геля и стала снова проваливаться в сон.
– Да что же это такое? Просыпайся! Просыпайся, Ангелина! – Фея яростно затрясла ее за плечи.
Геля неохотно открыла глаза. Голова была тяжелой, словно чугунной. Во рту пересохло.
– Тебе удалось? Ты покрыла Алмаз защитым снадобьем? – нетерпеливо спросила Люсинда.
– Да… А я думала, что вы меня бросили. Меня там, между прочим, чуть не убили…
– Конечно, я тебя не бросила! – оскорбленно воскликнула Фея. – Я же говорила, беспокоиться не о чем, я обязательно вытащу тебя пятнадцатого июня! – Но встретив недоверчивый Гелин взгляд, спросила: – Как, я не говорила про пятнадцатое?
Девочка отрицательно помотала головой.
– Мне было известно, что пятнадцатого июня Поля Рындина вторично получила травму головы и довольно долго находилась без сознания, – сказала Люсинда. – Я заранее подготовила сеанс связи на это время. Кома – не то, что обыкновенный сон; в этих случаях связь установить гораздо легче.
К Геле постепенно приходило осознание того, что она вернулась. Домой, в двадцать первый век. Перед ней стоял раскрытый ноутбук (сонолет, или как его там), расхаживала стриженная под мальчика женщина в джинсах.
Все. Вернулась. А это значит, что никогда больше не увидит…
– Вы совсем ничего не знаете о том, что произошло с Полей в тот день? – спросила она у Феи.
– Нет. Но я знаю, что у вас в семье сохранились воспоминания о том странном периоде жизни Аполлинарии Рындиной, – ответила Люсинда. – Ты порасспрашивай маму или бабушку.
– Угу, – кивнула Геля и снова задумалась. Ах, как глупо было так трусить, там, в подвале! Поля Рындина не могла погибнуть в двенадцать лет, ну никак! Ведь тогда ни бабушки, ни мамы, ни ее, Гели, не было бы на свете! И почему она раньше об этом не подумала? Но Щур? Как бы узнать, что случилось с ним?
– А ты сама ничего не хочешь мне рассказать? – спросила Люсинда.
Нет, Геля не хотела.
– Пойми, мне необходимо знать все обстоятельства! Признаюсь, сеанс связи прошел не настолько гладко, как должен был. Возникли технические проблемы, помехи странного, необъяснимого свойства, и, если бы ты рассказала мне, что именно произошло тогда с Полей…
Но девочка только упрямо качнула головой. Если она станет рассказывать о Щуре, о Силах Зла, то непременно расплачется. А Люсинда – последний человек в мире, при котором она станет лить слезы. Ну ладно, может быть, предпоследний. Только все равно. Пусть сама разбирается со своими техническими проблемами.
Фея сердито шевельнула тонкой бровью, однако настаивать не стала. Сказала:
– Хорошо. Тогда расскажи мне о Райском Яблоке.
– Оно очень, очень красивое, – оживилась Геля, но, заметив, как насмешливо дрогнули губы Люсинды, сухо закончила: – Я сделала все, как вы сказали.
– Но как же ты добралась до сейфа?
– Мне помогли.
На этот раз Люсинда Грэй разгневалась не на шутку.
– Я же предупреждала тебя – все, что касается Райского Яблока, тайна. Никто не должен о нем узнать!
– Не беспокойтесь. Тот, кто мне помог, не разболтает, – усмехнулась Геля, – это всего лишь кошка.
– Кошка?! Какая гадость, – поморщилась Люсинда.
– Гадость или нет, но без нее я бы не справилась. А откуда вы вообще узнали, что Алмаз хранится в доме Брянчанинова? И как он попал к генералу? Вот уж кто гадость.
– Могу себе представить. – Фея улыбнулась девочке немножко устало, но совсем по-хорошему, как товарищу, и Геля вдруг поняла, что обижалась на нее совершенно напрасно. Она совсем не бесчувственная и не злая, просто, наверное, ужасно волновалась из-за Алмаза. Шутка ли – вся Любовь мира. Фея тем временем продолжала: – След Яблока потерялся в Пекине. В августе 1900 года город был разграблен европейско-американо-японскими войсками, и, сама понимаешь, Алмаз мог оказаться где угодно. Я потратила почти восемь месяцев на бесплодные поиски, перерыла тонны документов и газет, пока не наткнулась на заметку в «Московском наблюдателе» от 16 июня 1914 года. В ней говоилось о том, что из дома почтенного генерала Н., ветерана китайской и японской кампаний, был похищен знаменитый Радужный Алмаз весом 64 карата, пекинский трофей его превосходительства. Бинго! – Фея звонко щелкнула пальцами.
