Рафаэль Михайлов - Тайной владеет пеон
Еще один удар: Хусто знал французский. Мигэль знает по-французски два слова: «миль диабль» — «тысяча дьяволов». Но он сейчас ответит старой хрычовке!
— Миль диабль, донья Франсиска, — режет Мигэль.— Когда вы, наконец, перестанете пичкать нас своими иностранными словечками? Все знают, что вы можете безостановочно трещать на четырех языках.
Он сейчас крайне груб — Мигэль. Но выхода нет. Линарес заливается. Аида прячет улыбку. Тетка Франсиска краснеет и благодарит Хусто за высокую оценку ее познаниям.
Кажется, первый экзамен он выдержал. Что еще отколет тетка?
— А я ведь приехала за тобой, Хусто, — продолжает донья Франсиска. — Поместью нужна мужская рука. Хозяйство разваливается. Мы прочли о тебе в газете...
Мигэль лихорадочно думает. Что ответить? Не уезжать же ему из столицы!
— Как старший в семье и доверенное лицо отца, — небрежно замечает донья Франсиска, — ты мог бы, если дела задерживают тебя в столице, выдать мне папель сельядо[66] на управление поместьем.
Вот сейчас Мигэль разделается с нею раз и навсегда.
— Донья Франсиска, — строго и внушительно говорит он. — Я бы просил вас не касаться этой щекотливой темы — наследства Орральде, — поместье ни на кого не будет переписано. Вы сегодня же покинете столицу и передадите мои распоряжения управляющему.
Полковник и Линарес обмениваются удивленными взглядами: мальчик на их глазах становится мужчиной; из него выйдет толк. Аида горда, что сидит рядом с таким мужественным и независимым человеком. Она кладет руку, усыпанную бриллиантами, на локоть мальчика, но Мигэль вежливо отстраняет ее и обращается к шефу полиции.
— Сеньор Линарес, я благодарю вас за доставленный сюрприз. — Гости хохочут, с нахлебниками здесь не церемонятся. — Но мой сюрприз будет для вас не менее ценным.
Бер Линарес, Леон и Мигэль проходят в кабинет, и здесь Мигэль делает свой ход конем:
— Я поклялся отомстить за отца, сеньоры, и я не теряю времени даром. Болтаясь по улицам, я подслушал разговор двух босяков и, кажется, смогу показать вам, откуда разлетаются по столице листовки.
— Ты шутишь, Хусто! — крякает Леон.
— Ты повезешь нас сейчас! — Линарес всматривается в мальчика: он не верит, его агенты ловки, но и те не нашли гнезда листовок. Впрочем, чего только не бывает на свете!
— Можно и сейчас, — соглашается Мигэль. — Несколько рекомендаций тетке, и я к вашим услугам, сеньоры полковники.
«И кто только научил меня так выражаться? — думает Мигэль. — Я к вашим услугам, сеньоры полковники... Прежде я брякнул бы проще: «Пошли, что ли, помидоры лопать, пока они не треснут!»
Мигэль, держась от тетки на приличном расстоянии, просит срочно ему переслать крупную сумму и отправить рабочих на сплав леса. «Лес — наше богатство», — повторяет он чужие слова. Опекун прерывает их разговор.
— Линарес ждет в машине. Очередная неприятность. Если хочешь,— едем с нами.
Уже в машине, из разговора офицеров Мигэль понимает, что их сорвало с обеда. Президент, верный своей «освободительной» миссии, решил освободить гватемальцев не только от земли, но и от художественной литературы. Видимо, он решил, что книги могут стрелять сильнее американских пушек. В городе Эскуинтла в тюрьму свозились сотни крестьян, у которых армасовцы обнаружили книги об истории страны, ее рабочем движении или даже обыкновенные буквари.[67] «Списки Армаса», вылетающие из президентского дворца, как пробки из бутылок с шампанским, требовали изъятия из библиотек и сожжения сотен книг и изданий.
Чудесные легенды и рассказы лучшего гватемальского писателя Мигэля Анхеля Астуриаса были обречены на замалчивание только потому, что Астуриас, писатель и дипломат, отказался признать новое правительство.
Стихи прекрасного гватемальского поэта Отто Рауля Лейбы, за которым охотились лучшие сыщики Армаса, подлежали уничтожению, — ведь поэт призывал любить гватемальскую землю, которой Армас торговал оптом и в розницу.
Роман французского свободолюбца Виктора Гюго «Отверженные» призывал к борьбе с тиранией и тоже был причислен Армасом к топливным ресурсам.
Армасовцы, подобно саранче, налетали на книжные киоски и магазины, библиотеки и склады, выволакивали плоды человеческого гения, громоздили их в кучи и, как в худшие времена гитлеровской Германии, устраивали костры.
Площади пылали.
Но не это беспокоило офицеров. Случилось непредвиденное. Когда была разграблена крупнейшая библиотека города и сотни людей, сбившись в страшном оцепенении на маленькой площади, наблюдали, как длинные языки пламени подползают к книгам и журналам, — на белокаменной стене дома, выходящего на площадь, началась демонстрация фильма.
1933 год. Гитлеровцы устраивают костры из книг. Горят труды Карла Маркса, стихи Генриха Гейне, романы Лиона Фейхтвангера. А коричневые призраки со свастикой продолжают бегать между кострами, приготавливая новые штабеля топлива. Разве не то же самое происходит нынче здесь, на американском континенте, после второй мировой войны и разгрома фашизма, в стране, которая, по заверению мистера Даллеса, становится «витриной западной демократии»!
Армасовцы забегали, как неистовые. Они с удовольствием взорвали бы экран, но экрана, как такового, не было: была стена дома, а дом принадлежал иностранному посольству; они с готовностью взорвали бы проектор, но он находился на крыше здания, и подступы к чердачному окошку были заминированы.
А зрители все прибывали и прибывали. Вот уже старые немецкие кадры сменились американскими: плантаторы южных штатов линчуют негров, которые потянулись к образованию. Хроника подступала все ближе и ближе к границам Гватемалы.
Толпа стояла притихшая, серьезная, гневная.
— Почему вы не обстреляете аппаратную? — закричал прибывший Линарес.
— Шеф, мины могут разнести здание, — отрапортовал агент.
— Где минеры?
— Они приступили к работе.
— Дубины! Ослы! Ротозеи! Если через четверть часа это безобразие не прекратится, я загоню вас всех в концлагерь.
Киноаппарат действовал отлично, но безобразие прекратилось: армасовцы погасили костры и свернули свою книжную деятельность. Громкий смех толпы, который был страшнее выстрелов, сопровождал паническое бегство факельщиков.
История уступила место современности. Глубокое «Ах!» разнеслось над толпой. Люди увидели крестьянина, прижимающего ком земли к губам. Затем с балкона президентского дворца замахал Кастильо Армас.
А потом пошли в наступление рисунки Рины Мартинес. Армас получает чек от Ла Фрутера. Армас пересекает границу верхом на американском после. Армас разрезает, как пирог, землю республики, подавая иностранным компаниям самые пышные куски. Армас гоняется за студентами верхом на «военном руководстве курсов Генштаба в Канзасе». Армас в женском чепце, из-за спины архиепископа, стреляет в армию. Армас посылает воздушные поцелуи разогнанным парламентариям.
— А весело было сегодня в столице, — сказал сеньор Малина, обращаясь к Хосе Паса.
Он не знал, что на другом конце площади эти же самые слова язвительно произнес сидящий в машине шеф полиции.
— Едем к твоим листовкам, Хусто, — предложил он.
Киоск, в котором действительно нашлись листовки и не было людей, уже не мог обрадовать.
— Ты молодец, Хусто, — сказал Линарес. — Мы оставим здесь все как есть. Может быть, птички и прилетят.
Он подал шоферу знак трогаться и, обернувшись к мальчику, повторил:
— Мы с тобой поймаем Кондора, Хусто. Ты успел сегодня больше, чем все мои агенты, вместе взятые. Отныне ты будешь значиться у меня под первым номером.
И он хрипло рассмеялся.
А только несколько дней назад шеф полиции послал своего агента на лесные выработки узнать, что там стряслось с Хусто Орральде!
21. КАРНАВАЛ НАЧИНАЕТСЯ
Капитан Фернандо Дуке еще раз встретился с Карлосом Вельесером. Они спорили долго и горячо, и часто капитан повторял:
— Мне кажется, нам не очень по дороге. Хочу лишь восстановить престиж армии.
Прощаясь, Вельесер сказал:
— Если еще раз хотите убедиться в лицемерии Армаса, поезжайте в Чикимула или Сакапа.
Два эти городка, пограничные с Гондурасом, служили интервентам опорными базами. Пообещав распустить свои наемные войска, президент на следующий же день послал в эти пункты прямо противоположный приказ: роспуск «отрядов освобождения» приостановить. Подпольщикам удалось перехватить депешу, но в армии о ней пока не знали. Капитан Дуке раздумывал, как отнестись к совету своего собеседника, но, по случайному совпадению, его вызвал к себе заместитель начальника штаба, старый друг отца, запер дверь кабинета на ключ и, убедившись, что их не могут подслушать, с горечью сказал:
