Я. Кальницкий - Вокруг света в пятьдесят дней
— Тут у них порядки, знаешь, каки… совсем слабые! Не дает кассир билета. Выкладай, грит, двенадцать рубликов сорок копеечек. Придется, видно, клетку нашу расторговать…
Кур, гусей и поросят успели распродать только к полдню следующего дня. Два поезда на Москву пришлось из-за этого пропустить самым обидным образом.
Из вырученных двенадцати рублей семидесяти копеек двенадцать сорок Антошка заплатил за железнодорожный билет.
— Ой, смотри, не пропади, — забеспокоился отец. — Что у тебя осталось? Тридцать копеек — разве деньги?..
— А на что мне больше? Хлеб есть, мать полну торбу набила, воды попить — бесплатно словчусь. Чего еще? Только бы до Москвы добраться, а там суточные дадут. Читал, в билете сказано?
— А вдруг осечка выйдет, как здесь, с кассиром?
— Вот еще! То здесь, а то Москва. Разница, поди!
— Боюсь я все таки…
— Чего же?
— Да ведь кто знает… Как говорится: «Не сули журавля в небе, дай синицу в руки».
Антошка похлопал себя по карману, где у него лежал лотерейный билет, и уверенно усмехнулся:
— Ничего! Моя синица крепко сидит. Уже попалась в мои руки. Не выпущу.
И, наклонившись к уху отца, твердо сказал:
— В случае чего, если и в Москве, в Авиахиме, таких пыжей вроде кассира встречу, — я, знаешь, что сделаю? Прямо к Калинину пойду! Ей-богу!
— Ну? — с удивлением и ободрением посмотрел отец.
— А что же? Он в обиду не даст! Мое дело верное — выиграл.
Когда подошел поезд, Антошка, как с верным товарищем, простился с отцом и с некоторой робостью к большой, сложной машине, впервые видимой, которой на несколько дней нужно было вверить свою судьбу, забрался в вагон:
— Счастливо! — едва успел крикнуть отец.
Полетели за окнами поля, дороги, леса, села, города, поплыл мимо, все отставая и отставая, разноцветный ковер жизни, как в панораме, потянулась обширнейшая советская страна.
В Москву Антошка приехал утром на четвертые сутки. Сияло солнце, шум, стук, говор, лязг, звонки, — тысячи звуков оглушали непривычные уши. Город пестрел несчетными фигурами деловито спешащих людей, многоэтажные дома без конца и края высились со всех сторон. Антошка почувствовал себя маленькой песчинкой, попавшей в огромное, бурное, клокочущее море.
«Ну, держись, Антон!» — мысленно сказал он самому себе. — «Не теряй головы»…
Выйдя с вокзала на площадь, он осмотрелся. Движение людей, извозчиков, автомобилей, телег, трамваев было ошеломляющим.
«Куда итти?» — бился в мозгу напряженный вопрос. — «Сюда повернуть, или туда?» — перебегали глаза с одной улицы на другую.
Наконец, Антошка насмелился и спросил у прохожего в старом замасленном пиджаке:
— Дяденька, а где тут Авиахим находится?
Прохожий быстро повернул в его сторону голову и неохотно отмахнулся, как очень занятый человек:
— Не знаю. Мильтона спроси.
Ресницы Антошки часто замигали. «Какого мильтона?» — не понял он в первую минуту. Но переспросить уже было некогда: спина несловоохотливого прохожего мелькала далеко впереди среди идущих в разные стороны фигур, броситься же догонять его не хватило смелости.
Антошка беспомощно огляделся еще раз — и вдруг около трамвайной остановки увидел милиционера в белых нитяных перчатках, в пылающей малиновым цветом фуражке и ярко начищенных франтоватых сапогах. «Наверно у них тут милиционеров так зовут»… — сразу сообразил он и, преодолевая невольную нерешительность, направился к важно поглядывающему блюстителю порядка. Приблизившись на расстояние трех шагов, он почтительно снял свою деревенскую шапку и повторил тот же вопрос, что и прохожему.
— Шапку надень, — улыбнулся милиционер. — И объяснил самым подробным образом, как попасть в Авиахим.
— Садись в трамвай, — доедешь прямо, куда нужно.
— А дорого? — боязливо спросил Антошка, хорошо помня, что капитала у него только тридцать копеек.
— Гривенник.
— Это можно, — обрадовался Антошка и поспешно вспрыгнул на площадку остановившегося трамвая.
Вагон, как быстрая лодка, поплыл по непостижимой сутолоке Москвы.
— Вот тут. Слезай, — крикнул кондуктор на одной из остановок.
С большим волнением, с робостью и неуверенной радостью подошел Антошка к высокому дому, на котором толстыми золотыми буквами было написано «А в и а х и м». Сердце стучало часто и громко, как в запертой клетке молоток. Мысли летели вихрем, беспорядочным потоком.
Вот открылась широкая лестница. Пол вокруг нее блестел, как лакированный. Красный суконный половик, точно ковер, застилал ступени. Шаги на этом половике стали неслышными, беззвучными. Прерывисто переводя дыхание, Антошка поднялся в светлый, сверкающий зал, где за дубовыми барьерами сидели десятки что-то пишущих и считающих людей. Предъявил Антошка билет и голосом, которого сам не узнал — до того он был тонок и ломок — сказал:
— Кажись, выиграл?..
Подошли двое очень нарядных служащих. «Наверно, начальники», — подумал Антошка.
Сверили билет с печатной таблицей выигрышей, справились по каким-то книгам и бланкам. У Антоши даже сердце затрепетало: «А вдруг ошибка? Вдруг скажут — нет?..»
Но вот «начальники» заулыбались, закивали головами. К ним подошло еще несколько человек служащих. Антошку обступили, окружили.
— Молодец! — поздравляли и осматривали его со всех сторон. — Кругосветное. Ловко! Откуда?
Антошка рассказал, как достался ему билет, рассказал про газету, про кассира, про клетку с курами, гусями и поросятами и, как неоспоримое свидетельство своей настойчивости и смелости, показал на ладошке оставшиеся двадцать копеек.
— В гостиницу его! — распорядился веселый пожилой человек, вышедший из кабинета, оборачиваясь к почтительно расступившимся перед ним служащим. — Одеть, обмыть, обуть. Там у нас уже есть один мальчик — Микола Омельченко — из Украины приехал, — обратился он к Антошке. — К сожалению, ему не кругосветное досталось, а лишь во Францию и Италию. А то бы пустили вас вместе.
Этот день для Антошки был полон головокружительных впечатлений, каких раньше никогда не приходилось переживать. Его сейчас же повезли в гостиницу, где в номерах, снятых Авиахимом, остановились, съехавшиеся со всего Союза удачники, выигравшие то или иное путешествие. По дороге заехали в огромный, блестевший витринными стеклами магазин. Антошка едва успел прочитать богатую, широко размахнувшуюся по всему фасаду надпись: «М о с к в о ш в е й.» Сопровождавший Антошку сотрудник Авиахима взял его за руку и быстро повел к высокой зеркальной двери входа. В магазине у Антошки разбежались глаза: он не мог ни на чем сосредоточиться — такое было кругом обилие самых разнообразных одежд и товаров. Сопровождавший сотрудник о чем-то коротко распорядился, и к Антошке с предупредительным вниманием мгновенно наклонился бритый, седоусый приказчик, обмерил его лентой клеенчатого сантиметра, затем со стуком и грохотом снял с полок несколько коробок с бельем и ловкими движениями стал прикладывать белоснежные рубашки к Антошкиным плечам, к шее, к вытянутым рукам. Отложил шесть пар в сторону, галантно изогнулся, склонил на бок голову:
— Еще чего позволите?
Сотрудник опять что-то сказал, и приказчик, как очень аккуратная машина, гибко задвигался в другом направлении. Орудуя тонким шестом, похожим на удилище, он поддевал сверху, с густых вешалок, затейливые костюмы и примерял их Антошке. Остановились на двух. Через полчаса с большими, деликатно увязанными пакетами, в которых было тщательно завернуто белье, костюмы, кепка, пальто и перчатки, Антошка и его спутник тронулись дальше. Но почти сейчас же сделали новую остановку и в одном из соседних магазинов купили франтовские шевровые туфли на пряжках.
— Да как их застегнуть? Пожалуй, не сумею: уж больно хитро запутано, — смутился Антошка.
— Ничего! Научишься, — похлопал его по плечу сотрудник Авиахима. — Кругом света, брат, поедешь. Чтобы лицом в грязь не ударить, надо приодеться как следует.
В гостинице состоялось знакомство с Миколой Омельченко. Но не успел Антошка и двух слов сказать, как его повели на третий этаж, в парикмахерскую. Там плавно легла вокруг шеи белая простыня, застрекотала вкрадчивым мелким голосом машинка, и вихрастые Антошкины волосы полетели, как сдунутый ветром пух с одуванчика. Проступила круглая, ловкая, аккуратная голова. После парикмахерской Антошку заставили выкупаться в ванне, в целом озере теплой воды, мыли его душистым мылом и белыми мягкими мочалками. Когда через час, обтеревшись толстым махровым полотенцем, Антошка оделся во все новое и глянул в зеркало, он не узнал себя: из огромного ясного стекла на него смотрел нарядный, совершенно незнакомый юноша, у которого только лицо напоминало какого-то близкого человека.
— Ну, теперь будьте как дома, — сказал сотрудник Авиахима и оставил Антошку с Миколой в просторном светлом номере гостиницы.
