Борис Акунин - Детская книга
Победитель Годуновых сказал что-то по-польски пышноусому пану, тот заулыбался. Потом перемолвился по-латыни с монахом, который вздохнул и возвел глаза к небу.
О чем это он с ними? Эх, унибук бы сюда.
Бояре напряженно ждали и, кажется, даже не дышали.
Наконец Дмитрий подошел к коленопреклоненным послам.
Спросил у Басманова:
– Ну, воевода, кого ко мне Москва прислала?
Голос у царевича оказался звонкий, приятный.
– Два первейших боярина, – басом ответил Басманов. – Вон тот, с бородой до пупа, князь Федор Мстиславский, кого ты под Рыльском бил. А второй, что одним глазом смотрит, это вор Васька Шуйский, про него твоему царскому величеству хорошо ведомо, еще с Углича.
Ластик видел, как дрогнули плечи Василия Ивановича, но злорадства не ощутил. Перспективы у князя, похоже, были тухлые, но ведь и у «воскрешенного отрока» вряд ли лучше.
– Хватит ползать, бояре, – сказал Дмитрий, блеснув веселыми голубыми глазами. – Шубы об траву зазелените. Вставайте. А ну говорите, почему так долго не признавали законного наследника.
Шуйский поднялся, поддержал за локоть Мстиславского – старика не слушались ноги.
– Виноваты, – пролепетал глава Думы. – Годуновых страшились…
Шуйский же медовым голосом пропел:
– А вот мы твоему царскому величеству гостинцев привезли. Не прикажешь ли показать?
И скорей, не дожидаясь позволения, махнул слугам.
Те подносили сундуки, откидывали крышки, а Василий Иванович читал по свитку: триста тысяч золотых червонцев, великокняжеская сабля в золоте с каменьями, десять соболиных сороков, образ Пресвятой Троицы в жемчугах, золотой павлин турской работы с яхонтовыми глазами – и многое, многое другое.
Дмитрий смотрел и слушал без большого интереса, лениво кивал. Заинтересовали его только два предмета: подзорная труба («Трубка призорная: что дальнее, в нее смотря, видится близко», как пояснил Шуйский) и зеленый каменный кубок («Сосуд каменной из нефритинуса, а сила нефритинуса такова: кто из него учнет пить, болезнь и внутренняя скорбь отоймет и хотение к еде учинится, а кто нефритинус около лядвей навеси, изгоняет песок каменной болезни»).
– Внутреннюю скорбь отоймет? Нефритинус-то? – хмыкнул царевич. – Ох, темнота московская. А призорную трубу давай сюда, сгодится. Моя в сражении разбилась. За дары, конечно, спасибо, только кто вам позволил, бояре, в царской сокровищнице хозяйничать? Это вы мое собственное имущество мне же дарить вздумали?
Не сердито спросил, скорее насмешливо, но оба князя так и затряслись.
– Что мне с вами, бояре, делать, а допреж всего с тобой, князь Шуйский? – вздохнул Дмитрий и совсем не царственным жестом почесал кончик носа.
Мстиславский заплакал. А Василий Иванович весь изогнулся, подался вперед и сладчайше пропел:
– Солнце-государь, дозволь рабу твоему словечко молвить, с глазу на глаз. Дело великое, тайное.
Дмитрий пожал плечами:
– Ино пойдем, коли тайное.
И вошел в шатер, Василий Иванович за ним.
Князь Мстиславский лишь завистливо шмыгнул носом.
Это Шуйский про меня ябедничать будет, догадался помертвевший Ластик. Глотать Райское Яблоко или погодить, когда в клетку к медведю кинут?
Прошло минут пять, которые, как принято писать в романах, показались Ластику вечностью.
Потом из-за полога высунулась нахмуренная физиономия боярина.
– Ондрейка, воренка давай!
Шарафудин вскочил с колен, поволок пленника по траве. Идти Ластик и не пытался – какая разница?
Василий Иванович принял «воренка» у входа, больно сжав локоть, втащил в шатер и швырнул под ноги Дмитрию, сыну грозного Иоанна.
– Вот, государь, непонятной природы существо, про которое я тебе толковал. Кто таков – не ведаю, однако же воскрес из мертвого тела. Того самого, которое мои слуги тайно из Углича привезли… Сей малец был похоронен в гробе заместо твоего величества. Думаю, какие-нибудь лихие люди нарочно его туда подсунули, с подлой целью смутить умы… А что он истинно воскрес – тому есть свидетели.
Боярин сделал многозначительную паузу. Хоть напуган был Ластик, но сообразил: ох, хитер Шуйский. Это он намекает, что я-то и есть истинный царевич. Вот, мол, какую бесценную услугу оказываю тебе, государь.
Дмитрий слушал князя с насмешливой улыбкой, на Ластика поглядывал с любопытством.
Шатер у него был не то что царский походный терем – ни ковров, ни подушек, лишь простой деревянный стол, несколько табуретов, на шесте географическая карта, да боевые доспехи на специальной подставке, более ничего.
– Так он воскрес? – протянул царевич, подходя к Ластику – тот от страха сжался в комок.
– Воскрес, государь. Не моего то умишка дело, не тщусь и рассудить. – Боярин выдержал паузу и с нажимом сказал. – А только знай, потомок достославного Рюрика: Васька Шуйский, тож Рюрикович, ради тебя не то что живота не пожалеет – готов и душу свою продать.
– И почем у тебя душа? – засмеялся царевич. – Ладно, князь, поди вон. Снаружи жди.
Василий Иванович с поклонами попятился, а перед тем как исчезнуть, замахнулся на Ластика кулаком, да еще плюнул в его сторону.
И остался бедный шестиклассник наедине с сыном Ивана Грозного.
Убьет! Прямо сейчас! Вон у него сабля на боку, и рука уже лежит на золоченом эфесе.
– Чего таращишься, прохиндей? – усмехнулся царевич. – Эй ты, из гроба восставший, тебя как звать-величать?
А Ластик и рта открыть не может – челюсти судорогой свело.
Не дождавшись ответа, Дмитрий Иоаннович отвернулся, устало потер глаза и вдруг со вздохом произнес нечто совершенно невероятное:
– Дурдом какой-то. Проклятое Средневековье.
В доску свой
Ну вот, сообразил Ластик, это я от страха с ума сошел. И очень запросто, от нервного стресса.
– Приехали, – сказал он вслух. – Кажется, я чокнулся.
Царевич вздрогнул, обернулся, захлопал глазами.
– А? – Он затряс головой, словно отгоняя наваждение. – Ты что изрек, холопишко? – Потер лоб и вполголоса пробормотал. – Ёлки, никак крыша поехала.
– Это у меня крыша поехала от вашего семнадцатого века, чтоб ему провалиться, – объяснил царевичу Ластик, окончательно убедившись, что лишился рассудка. – Вот и мерещится черт-те что.
Голубые глаза достославного потомка Рюрика моргать перестали, а наоборот раскрылись широко-широко.
– Боже Пресвятый, Pater noster, ну честное пионерское, – забормотал и вдруг как бросится к Ластику, как схватит за плечи и давай трясти. – Ты кто такой? Ты откуда тут взялся?
– Я Эраст Фандорин… из шестого класса… из Москвы… – лепетал Ластик, болтаясь в сильных руках Дмитрия, будто тряпичный петрушка. – А ты-то… вы-то кто? Почему «честное пионерское»?
Царевич выронил шестиклассника, сам тоже плюхнулся рядом, прямо на землю, вытер лоб.
– Мати Божия, свой, советский! В доску свой! «Честное пионерское»? Так я и есть пионер. Юркой меня звать. Юрка Отрепьев из пятого «Б», семьдесят восьмая школа имени Гайдара, город Киев.
– Имени Гайдара? – удивился Ластик, хотя, казалось, удивляться дальше было уже некуда.
– Ну да. Писателя Гайдара. Ты как сюда попал, Эраст? Ну имечко! Как у актера Гарина. Смотрел «Каин Восемнадцатый»? Зыконское кино!
– Нет, не смотрел. – Про такой фильм Ластик даже не слышал. – Я в хронодыру провалился. Из 2006 года.
– Из 2006-го? – ахнул пионер Юрка. – Здоровско! А я из шестьдесят седьмого, тыща девятьсот. Тоже провалился в эту, как ты ее назвал?
– Хронодыра.
Нет, я не сошел с ума, понял тут Ластик, – мне просто повезло, ужасно, просто невероятно повезло! Недаром я у профессора экзамен на везучесть выдержал.
– Как же ты в нее вляпался? – спросил он, глядя на раскрасневшееся лицо товарища по несчастью. – Случайно, что ли?
– Да не совсем. – Отрепьев сконфуженно почесал затылок. – У нас в Киеве Лавра есть, там музей исторический, знаменитый, слыхал наверно?
Ластик кивнул. Хотел сказать, что в Киевской Лавре теперь не музей, а монастырь, как в старые времена, но не стал перебивать.
– Там пещеры есть, ближние и дальние. Черепушки всякие, трупаки – ужас. Иноков-чернецов там ране погребали, — соскочил Юрка на старорусский и сам не заметил. – Ну вот. Я с Виталькой, это кореш мой, поспорил, что спрячусь там и всю ночь просижу, не сдрейфлю. Пошли мы в музей перед самым закрытием, я в уголке заховался, а Виталька ушел. Договорились, что назавтра, как музей откроется, он первым придет, ну я и вылезу. Я свой фонарь китайский на кон поставил, а он ножик перочинный, с четырьмя лезвиями, отверткой и штопором. – Царевич вздохнул – видно было, что ему и сейчас жалко того ножика. – Остался я один. Когда свет погасили – включил фонарик. Вроде ничего, не страшно, привидений никаких нет. Скучно только. Стал слоняться по лабиринту. Туда залезу, сюда. Потом батарейка села. Полез доставать новую, да возьми и вырони. Она закатилась куда-то, в глубину склепа. Полез я за ней. Шарил-шарил, ползал-ползал, ну и провалился в какую-то яму пыльну да смердячу, – снова выскочило выражение явно не из 1967 года. – Там пылища, кости какие-то, жуть. Я, конечно, здорово перетрухал. Заорал. Кое-как вылез. Иду по стенке, наощупь. Чую, запах чудной, какого раньше не было. Это ладаном пахло, я тогда еще не знал. Вдруг навстречу огонек. Свечка. И видно кого-то черного, в колпаке. Ну всё, думаю, прав Виталька, есть привидения! А оно, привидение-то, тоже меня увидел, да как завопит: «Изыди, наваждение сатанинское!» Это отец Савватий был, келарь монастырский. Мировой старик, мы с ним после подружились.
