Элизабет Лейрд - Тайны "Бесстрашного"
Сквозь боль он начал натягивать на себя простыню, и в этот момент услышал скрип отворяющейся двери.
— Кто здесь? — слабым голосом спросил мальчик.
В ответ раздался тихий вскрик. Перед Джоном возникла какая-то девушка, совсем еще юная, тоненькая и гибкая, в светлом платье. Бегом кинувшись к матрасу, она остановилась совсем рядом с Джоном, глядя на него сверху вниз. Свет бил ей в спину.
— Джон! Ты заговорил, просто не верится!
— Кит, это ты?
Джон остолбенело глядел на нее. Он не успел привыкнуть к тому, что она носит девчоночье платье. Уже не то, белое, залитое кровью, а другое — теперь Джон смог рассмотреть его получше — бледно-голубое, с высокой талией и узорным воротником. Темные волосы, которые она на корабле собирала в моряцкую косичку, теперь были уложены пышной короной, так что на плечи спадала лишь пара выбившихся из прически локонов.
Кит подошла к столу за чашкой, и Джон наконец увидел ее лицо. Странно знакомое, однако совершенно иное, чем прежде. Он глядел на нее, точно впервые увидел этот маленький острый подбородок, длинный точеный нос, темные омуты глаз.
— Какая ты красивая, — пробормотал он.
Но испытывал он скорее досаду, чем восхищение. Кит, друг и товарищ по оружию, исчез, а эта новая Катрин казалась далекой и чужой. И тут его вдруг пронзила жуткая мысль: не сказал ли он этого вслух? В полном смущении мальчик закрыл глаза.
— Только не засыпай пока! — Пальцы Катрин коснулись его лба. — Неужели жар и правда спал?
— Не знаю? А у меня был жар?
Девушка засмеялась:
— Был ли у тебя жар? Да ты столько времени пролежал при смерти! Дней десять, не меньше. Я уж и со счета сбилась. Мы отчаялись и уже не верили, что ты не умрешь.
На один ужасный миг Джон испугался, что она сейчас заплачет.
— Кто — мы? — спросил он.
— Я и Бетси. И Жан-Батист.
— Бетси? — Джон рылся в памяти, пытаясь вспомнить это имя.
— Моя нянюшка. Я же тебе про нее рассказывала. Она всё это время за тобой ухаживала. Вынула пулю. Она любого врача за пояс заткнет. Знает все травы. А как больных выхаживает! Без нее ты бы уже сто раз умер. Она сидела возле тебя все ночи напролет. Сейчас она внизу, с Жаном-Батистом, готовит тебе похлебку.
— С кем?
— Жаном-Батистом. Это наш старый конюх. Когда всё семейство разъехалось, его оставили тут сторожить. Он немного… немного… ну, в общем — пьет, но очень верный. Когда приходили жандармы, он был великолепен.
Джон еле осознавал, что она говорит, но слово «жандармы» мгновенно привлекло его внимание.
— Какие еще жандармы?
— А ты не помнишь? Хотя едва ли. Ты ничего не помнишь, да? Ох, натерпелись мы страху! В первое утро, как тебя ранили, мы добрались сюда, я пыталась открыть ворота, но они были закрыты на ключ, и пока Бетси ходила за ним, нас увидел один кавалерийский офицер. Я сказала ему, что ты мой брат, и попыталась выставить всё так, словно ты просто пьян. И думала, что обманула его, но он, верно, подметил пятна крови на моем платье. Как бы там ни было, но он что-то заподозрил и сказал жандармам в Бордо. А они уже искали раненого мальчика и девочку, потому что граф де Сент-Вуа — тот самый француз, что был в рыбацкой хижине с Хиггинсом и остальными, — донес в полицию, будто бы его лошадь украли два английских шпиона. На нас вся округа охотилась! И, услышав от того офицера про нас, жандармы тотчас отправились сюда.
Джон с трудом прослеживал нить рассказа.
— Но нас не нашли.
— Нет, не нашли! Жан-Батист превзошел сам себя. «Мальчик с девочкой? — спросил он таким старым-старым, глупым-глупым голосом. — Где? Кто?» А тут и Бетси подоспела. Здесь, говорит, только одна девочка, точнее — благородная девица, и это мадемуазель Жалиньяк, владелица поместья. Жандармы так и ахнули. «Мадемуазель Жалиньяк? Да ведь всему Бордо известно, что она умерла». Бетси прям взвилась: «Умерла? Да как вы смеете? Эти негодяи-революционеры убили ее бедного папочку, но не посмели и пальцем тронуть мою бедную маленькую мисс Катрин. А что она умерла — гнусная ложь, которую распустили враги».
Рассказывая, Кит изображала всех действующих персонажей, они представали перед взглядом Джона как живые. На душе у мальчика стало полегче. Это снова была прежняя Кит — проказливая, веселая, способная перевоплотиться в кого угодно. Если закрыть глаза, можно притвориться, будто этой странно-прекрасной новой Катрин нет и в помине.
А Кит тем временем разошлась еще пуще.
— «А сами-то вы откуда? — спросил жандарм, злясь не на шутку. — Что-то выговор у вас больно английский. Вот вы-то английская шпионка и есть. Ну-ка, покажите-ка ваши документы». А Бетси ему: «Англичанка? Ну разумеется, я англичанка — и тем горжусь! Я в этой стране тихо-мирно прожила еще с тех пор, как сама была девушкой, и как хотите, а документы мои в полном порядке. Подождите тут, а я схожу за мадемуазель, сами ее увидите».
Джон рассмеялся — так забавно Кит изобразила почтенную нянюшку. Но тут же сморщился от боли в боку.
— Ну вот, она прибежала наверх, быстро помогла мне переодеться и заколоть волосы — пяти минут не прошло. Я спустилась по лестнице, держась как можно высокомерней, подражая моей бабушке. Но до чего же мне было страшно! После революции никогда не знаешь, в какой момент и как власти могут обойтись с аристократами. «Вы и в самом деле мадемуазель де Жалиньяк?» — спрашивает сержант, разглядывая меня в упор, да так, что мне стало еще сильнее не по себе. «Ну да, конечно», — отвечаю я как можно надменнее, по-бабушкински.
Вот тут он меня и удивил. «Ваш отец, — говорит, — мадемуазель, огромная потеря для Франции. По большей части аристократишки, конечно, были завзятыми мерзавцами и грабителями честного народа, так что мне вовсе не жаль того, что произошло в революцию, хоть сам-то я человек не кровожадный. Но вот ваш отец, он был очень хорошим. Только из уважения к его памяти я сейчас на стану арестовывать эту англичанку, которую, конечно, арестовать просто необходимо».
Кит отбросила свой шутливый тон, голос ее от наплыва эмоций сделался чуть хрипловатым. Кашлянув, чтобы прочистить горло, она затараторила дальше:
— Ну, я его поблагодарила, а он мне — каждый, мол, выполняет свой долг, так что его люди сейчас обыщут поместье и сам дом. Бетси этого ждала. Улыбается, спокойная вся такая, знает, что из себя выходить опасно. «Сколько угодно, — говорит, — да только денек нынче жаркий, я как раз собиралась в погреб за элем — сама варила. Из погреба-то он холодненький, приятный, так что, коли желаете сперва освежиться в кухне глоточком-другим…»
Вот они все и отправились прямиком на кухню, а мы с Жаном-Батистом поднялись наверх и спрятали тебя в чулан под лестницей. Ты был без сознания и даже не шелохнулся. А жандармы не подозревали, какое у Бетси крепкое пиво, так что когда они побрели дом обыскивать, то стой прямо посреди гостиной карета с упряжкой — и ту бы не заметили.
Джон перестал понимать, о чем она говорит. Значения слов ускользали от него.
— Но теперь ведь мы в безопасности? — пробормотал он.
— О, Джон, прости! Ты еще слишком слаб для долгих разговоров. Пойду позову Бетси. Нет, вон она сама идет с похлебкой, да и Жан-Батист следом.
Подбежав к двери, Кит взяла у Бетси поднос. Нянюшка вытерла руки о передник и, подойдя к Джону, склонилась над ним, щупая лоб мальчика — совсем как недавно Кит.
— Жар спал, — с удовлетворением в голосе произнесла она. — Ну теперь-то поправишься.
Рядом с ней стоял какой-то старик. Он кивнул Джону, издал сиплый смешок и что-то по-французски сказал Кит.
— Это Жан-Батист, — пояснила она. — Он говорит, он рад, что тебе лучше.
Глядя из-под полуприкрытых век на старого конюха, Джон смутно подумал, что видит перед собой реликвию ушедшего века. Жан-Батист носил залатанный ярко-зеленый сюртук со стоячим воротником, криво сидящий белый парик, весь грязный, с занавешивающими уши рядами трясущихся кудельков, рваные панталоны, груботканые белые чулки с поехавшими петлями и черные туфли с пряжками. Из дыр на носках туфель торчали пальцы. Джон зажмурился, гадая, действительно ли он вернулся к реальности или всё еще бредит.
Руки Бетси крепко подхватили его под плечи и приподняли.
— Давай-ка, парень, выпей немного, — сказала она с твердостью, не допускавшей никаких возражений. — Всё до конца. Похлебка пойдет тебе на пользу. А потом мы уйдем, а ты спи и выздоравливай.
Часть IV
Август 1808 г.
Жалиньяк
Глава 26
Для Джона началось сонное, нереальное время. Время лета, исцеления, света и тепла. Сперва мальчику хватало сил подниматься с матраса лишь на несколько минут в день, но постепенно минуты превратились в часы, а слабые, шаткие шаги стали увереннее и крепче. Однако выздоровление шло медленно. Даже спустя несколько недель после ранения ноги у Джона всё еще подкашивались, а голова кружилась от любого усилия. Он даже не мог толком обдумать сложившуюся ситуацию, но испытывал непонятное счастье.
