Владислав Крапивин - Я больше не буду, или Пистолет капитана Сундуккера
Они внесли клетку со Шкуриком в сарай. Шкурик подозрительно принюхивался. Генчик принес ему горсть пшена и молоко в блюдце. Чем кормить детенышей болотных крыс-мутантов, он не знал. Шкурик попробовал и пшена, и молока. И стал умываться. Ну совсем как человечек.
Генчик и Петя постояли над клеткой.
– Вроде бы очухался, – сделал заключение Петя. – Значит, не помрет.
Петя ошибся. Когда на следующее утро Генчик прибежал в сарай, Шкурик лежал в клетке неподвижно. Скорчился и прижимал к груди черные ручки. Глаза были задернуты пленкой.
Генчик просунул руку. Потрогал Шкурика. Погладил. Потом принес со двора большой лопух. Завернул в него крысенка. Только острый голый хвост торчал из лопухового свертка.
Генчик похоронил беднягу Шкурика за сараем, недалеко от своего игрушечного города. Никуда не денешься, рядом с городом всегда бывает кладбище.
В плоский холмик он вкопал похожий на пирамидку обломок кирпича и написал черным карандашом:
ШКУРИК
Большой печали Генчик не чувствовал. Что поделаешь? Он старался, он спасал. Раз несчастный Шкурик не пережил вчерашнего, значит, такая у него судьба.
Правда, ресницы все-таки слегка намокли…
Конечно, жаль Шкурика… Если все живое появляется на свет не зря, значит, и этот шкыдленок жил для какой-то пользы. Для какой? Чтобы радовать своего хозяина Бусю? Но тот его предал… А может, для того, чтобы отучить от страха Генчика Бубенцова?
«Тогда спасибо тебе, – мысленно сказал Генчик Шкурику. А потом вдруг подумалось дальше, о себе: – А от тебя-то какая польза? Ты зачем на свете?»
В самом деле, какой от него, от Генчика, в человеческой жизни прок? Что он сделал хорошего? Пожалуй, одно: помог старой тетке достроить модель… Но и эта история окончилась плохо.
Нельзя, чтобы она окончилась так!
Генчик понял, что сейчас побежит к Зое Ипполитовне. Сию минуту! В конце концов, есть повод: надо отдать пистолет… А дальше будет видно.
Но расстаться с пистолетом вот так, сразу, было жаль. И Генчик пострелял с крыльца. По бельевым прищепкам на веревках, по жестянками и головкам одуванчиков.
Меткость была уже не та, что прежде. Случалось, что и мазал. Но огорчения Генчик не чувствовал. Теперь – не все ли равно?
Наконец не осталось в карманах шариков-пуль. Генчик нащупал напоследок лишь сухую мелкую горошину. Что ж, она тоже годилась.
Но с крыльца Генчик стрелять не стал. Он подумал, что надо отдать салют над могилой Шкурика. Зарядил последний раз пистолет и пошел за сарай.
Там… ну надо же какое свинство! Раздавив краем восточную часть игрушечного города, лежала в траве летающая тарелка. Выпуклая, серебристая, метра три в диаметре. Блестела иллюминаторами. Как ни в чем не бывало!
Генчик просто обалдел от такой наглости. Разлеглась, как у себя дома!
– А ну, пошла отсюда!
Тарелка тяжело поднялась и повисла метрах в семи от земли. На траве и городе темнела ее круглая тень.
Городской парк с каруселями, мост через канал, дома вокруг площади с фонтаном и сам фонтан – все оказалось всмятку. Валялись вдавленные в песок разноцветные пружинчики.
Генчик брякнулся над развалинами на колени. В сердцах плюнул через плечо в сторону тарелки и стал горестно собирать несчастных жителей города в ладонь…
Наследство
Зоя Ипполитовна поднялась поздно. Вялая, как после гриппа. В окна било солнце – словно и не было вчерашнего ненастья.
Но хорошая погода не прибавила бодрости.
Зоя Ипполитовна сварила себе кофе, а Варваре дала вчерашнего супа. Варвара брезгливо фыркнула.
– Тогда лови мышей, – сказала ей Зоя Ипполитовна. Варвара дернула хвостом: где, мол, они у вас, мыши-то? И ушла на двор.
Зоя Ипполитовна поставила на электрическую плиту оцинкованный бачок с водой. Для стиральной машины. Конечно, и душа болит, и скорченные пальцы ноют, то, пока жива, забрасывать хозяйство нельзя…
Вода грелась долго. А когда в бачке наконец забулькало, в наружную дверь застучали. Зоя Ипполитовна отодвинула щеколду, которой запиралась в доме на ночь. Неужели Генчик?
Это был вчерашний мальчишка. С пластинкой в бумажном конверте. А сам – перемазанный, в пыли и черных крошках. Запыхавшийся, сердитый. Не поздоровался. Просто протянул конверт:
– Вот. Готово.
Зоя Ипполитовна недоверчиво потянула из конверта тяжелый диск. Пластинка оказалась цела.
Ни малейшей трещинки, никакого следа склеек.
– Это… чудо какое-то! Как ты сделал? Будто она и не разбивалась.
Мальчик вскинул ресницы – словно припорошенные сажей.
– Я не смог склеить, не хватило куска. Это другая.
– Как другая?… Откуда?
Он сказал с легкой неохотой, но без задержки:
– Из дедушкиной коллекции.
– Вот как…
Странно это все было. Непонятный ребенок.
– Послушай, мальчик, но зачем? И дедушка… Он разрешил тебе?
– Он умер. Год назад… Он всю жизнь собирал старые пластинки, да теперь мало осталось. Почти все снесли в «комок»…
– Куда?
– В комиссионку.
– Господи… Кто снес?
Он теперь глядел мимо нее. Сказал угрюмо и откровенно:
– Кто-кто… Мать с отцом. С новым… Когда не было денег, чтобы керосинить. Я не успел помешать…
«Как это керосинить?» – чуть не спросила она. Прикусила язык. Нельзя же быть наивнее мальчишки.
– Ну-ка заходи… Как тебя зовут?
– Руслан… – Он не стал упрямиться, прошел за хозяйкой на кухню.
Робко посмотрел на свои перемазанные кеды.
Зоя Ипполитовна положила пластинку на кухонный стол. Подумала: принимать ли подарок? Но сказала о другом:
– Руслан… Прямо богатырское имя. А есть какое-нибудь… помладше?
Он ответил уже без хмурости, но тихо:
– Раньше было. Дед звал Руськой…
– Что ж, славно, – вздохнула она. Почуяла мальчишечью печаль. – Но скажи… Руська… Почему ты все-таки решил отдать мне эту пластинку?
Он глянул как вчера – прямо и с вызовом:
– Я уже говорил! Я хочу подружиться с вашим Генчиком!
Это «с вашим» грустно согрело ее на миг. Но ответила она без пощады к себе:
– Тогда и надо было нести пластинку к нему. Боюсь, что сюда он больше не придет.
– Я и хотел к нему! А по дороге встретились эти… ну, с которыми я раньше был. И за мной… За себя-то я не боялся, а пластинка… Третью такую же нигде не добыть. Ну и начал драпать…
Он впервые сказал такую длинную фразу. И, кажется, запыхался. Задышал часто.
– Похоже, что «драпал» ты через угольные кучи…
– Ну да! Там за складами котельная и рядом уголь – прямо курганы. Я думал, те через них не полезут. А Круглый кричит: «Вперед, не отступать!..» Наверно, догнали бы, но тут откуда-то коза… говорящая… Они ее боятся. Она как заблеет: «М-ме-елочь пузатая! Пошли прочь, а то приму м-ме-еры!» Не верите?
– Верю. Генчик про нее рассказывал…
– Ну вот… А я подумал: до вас ближе, чем до него. Лучше не рисковать…
– Возможно, ты правильно подумал. Но сюда Генчик едва ли придет…
Руслан (Руська!..) смерил ее грустным взглядом. Сказал со вздохом умудренного взрослого:
– Да куда он денется? Он без вас не сможет. И без вашего корабля…
И вдруг оживился. В глазах – блестящие точки. И озорное нетерпение:
– А можно мне посмотреть на ваш корабль? Я его только издалека видел, один раз…
– Разумеется, можно. Однако…
– Я понимаю! Руками не буду, только глазами…
– Не в том дело. Подожди… – Зоя Ипполитовна вышла и вернулась с потертым мохнатым халатом, в который заворачивалась после купания. – Вот… На дворе душ, смой с себя хотя бы верхний каменноугольный слой. Надень это и принеси одежду. У меня как раз вода согрелась для стирки… Кстати, и голову тебе вымою, потому что холодная вода твой ежик не возьмет… И не воз-ражать!
Думала, заупрямится. Но он вдруг блеснул белыми зубами. Сдвинул пятки. И дурашливо, так похоже на Генчика:
– Есть, господин адмирал!
И она засмеялась:
– Шагом марш на водные процедуры… мичман Руська.
В этот миг в комнате затрезвонил телефон.
Звонил Генчик. Она поняла сразу, когда еще слов не услышала, а только сопение этого негодника.
– Здрасте… это я…
– Да уж чувствую… – Ох, откуда у нее снова тон строгой тетушки?
– Зоя Ипполитовна, а можно я… появлюсь?
– Что ж, появляйся. Куда тебя денешь…
– А… можно я спрошу?
– Что?
– Мы с вами тогда… поссорились?
Ей бы, старой ведьме, воскликнуть: «Да хватит об этом, Бубенчик! Я тебя жду!» А она:
– Ты сам-то как думаешь?
Опять сопение и вздохи.
– Я думаю, что все-таки, наверно, да…
– Вот видишь! А кто виноват?
– Ну… наверно, все-таки я…
– Хорошо, что ты это понимаешь.
