Евгений Титаренко - Четверо с базарной площади
Опять ненадолго воцарилась зловещая тишина.
— Я на мокрое дело не пойду… — вдруг заявил Банник.
— Пойдешь! — жестко сказал Купец. — Именно ты обязательно пойдешь! А то слишком много плачешься об одноруком!
— А зачем было кончать однорукого?
— Хочешь брать деньги чужими руками?
— Я вор, а не убийца! — В голосе Банника появилась решимость. — У меня братяш! Я не хочу, чтобы он кончал в колонии! Я вовсе завяжу с этим! Уже половину ребят прибрали. Я в Уфе с трудом между лап ушел. А братяш, гляжу, тоже воровать начал!..
Кажется, невнятным ворчанием его поддержал Арсеньич.
— Так… — сказал Купец. — Хотите отправиться за Корявым?
— И Корявого вы зазря решили! — почти выкрикнул Банник.
— Тихо, ты! А то я припомню тебе кой-какие делишки!
— Что тихо! — уныло протянул Банник. — Корявый-то был вовсе ни при чем! Пробавлялся всю жизнь карманами, когда вы сотни гребли!
Послышался звук удара и падения. Потом короткая борьба.
— Вот так… — сказал Купец. — Это лучше. Теперь слушай… Или ты не выйдешь отсюда… Веселый знает: здесь есть четыре отличных колодца в стенах… Так вот — можно будет использовать все четыре… Понятно? И найдут в них лет через десять. Не раньше! Понял? Или ты, сука, раскаешься сейчас…
— Отпустите руки… — сказал Банник.
Купец разрешил:
— Отпусти.
— А что, если эти шпанята уже рассказали кому-нибудь? — помедлив, спросил Банник.
— Не рассказали! Из них Гвардеец-то с трудом слово выжал. Остальное он сейчас выяснит. Будете сами слышать отсюда. Ну?
Банник еще поколебался.
— Последний раз спрашиваю: согласен?
Разведчики затаили дыхание: почему-то хотелось, чтобы хоть Банник сказал «нет».
— Да, — сказал Банник.
— Гаденыш… — выругался шепотом Фат.
— Значит, первый — твой, — распорядился Купец.
— А кто этот мужик, что они там плели? — небрежно поинтересовался Дроля.
Купец:
— Этот парень давно у меня на примете. Живет на выселках, теща у парка. С месяц назад корову загнал. Вот и бузит. Наверно, пропил все — теперь шмотки жены Мефодихе толкает.
— Ну, с этим ясно… — ровным, даже задумчивым голосом сказал Арсеньич. — А что, если они все-таки проговорились кому-нибудь?
— Тогда уходим. Кто куда — скажу после. Гвардеец возьмет машину, ключ у него есть, и завезет их куда черт не заезжал. Главное — встретить их сейчас… Поднимешься с ними на второй этаж, чтобы нам слышно было. — Это Гвардейцу. — Все ясно?
— Все, — сказал Арсеньич.
— А тебе?
— Ясно! — почти бодро отозвался Банник, успокоенный, видимо, тем, что все продумано до конца.
— Я, наверное, лучше уйду сейчас, а потом сразу — за ними, чтобы это было, как договаривались, — сказал Гвардеец.
— Можно и так… — отозвался Купец. — Сейчас еще рано. Если часы твои не спешат — они придут минута в минуту. А ты поглядывай там!
— У меня мышь не пробежит… — похвалился щербатый. Но уже не так весело, как раньше. Должно быть, тоже не хотел бы участвовать в новом преступлении, да боялся Купца.
— Двое ради всякого шахера-махера спустятся вместе с тобой. Засядут внизу где-нибудь. Может, лучше во дворе даже. Потом — следом, — решил Купец. — А двое останутся здесь.
Фат подтолкнул Генку в бок:
— Надо не выпустить!
Генка сначала кивнул, потом догадался:
— Лестницу!
Они поднялись и скользнули в темноте по направлению к люку.
— Ты лежи! — шепнул Генка Толячему.
— Почему это? — воспротивился Толячий. Убеждать его было некогда.
Но Толячий плохо ориентировался на этаже, и Генке пришлось вести его за руку.
Железная лестница с неширокими резными, в дырочках ступенями верхним своим концом свободно упиралась в кирпичную кладку потолка — в том месте, где квадратный проем в потолке прикрывался люком. А нижний конец лестницы прочно упирался в пол и лишь для страховки крепился еще двумя болтами к железным угольникам. Болты эти друзья отвинчивали сотни раз. Однажды Слива даже утащил их в своем бездонном кармане домой. Пришлось доказать ему, что жизнь без двух болтов с гайками гораздо важнее, чем смерть с болтами в кармане. Слива установил болты на прежнее место.
Фат уже колдовал над одной гайкой, когда Генка принялся за вторую.
Наверху Купец раздавал деньги: «На случай, если придется драпать…»
Когда кто-нибудь говорил, ребята старались крутить быстрее и поворачивали гайки миллиметр за миллиметром, когда умолкали наверху.
Но отвинтить гайки оказалось проще, нежели высвободить болты.
Генка и Фат в четыре руки, не дыша, потянули лестницу кверху, и Толячему кое-как удалось вытащить сначала один болт, потом другой.
Фат привязал к нижней ступеньке веревку.
И друзья притаились на прежней своей позиции, у стены.
Оттого, что все складывалось пока очень удачно, Генка почувствовал даже веселье и хмыкнул про себя.
— Ты что? — удивился Фат.
— Да так, о своем, — сказал Генка. И добавил: — На нервной почве.
Это у Сливиной матери всегда что-нибудь случалось на нервной почве: то разболится голова, то ноги, то Слива получит мокрой тряпкой по затылку…
— Полчаса, — сказал Купец.
— Ну… Дроля и Арсеньич, со мной, — распорядился Гвардеец.
— Хватайтесь! — шепнул Фат.
Веселье как испарилось из Генки.
— Где она тут проклята… — Кто-то шарил ногой первую ступеньку.
— Раз, два… три! — шепотом скомандовал Фат.
Они рванули за веревку что было сил и разом шлепнулись.
Генка ударился головой о стенку, Фат сел, а Толячий упал на Фата.
Они не предполагали, что задуманная ими операция окажется такой впечатляющей: тишина будто раскололась в одно мгновение. От грохота, с каким рухнула железная лестница, бывший мужской монастырь, должно быть, содрогнулся до основания.
Потом сразу упала напряженная тишина.
Схватка
— Кто там?.. — негромко спросил Аркаша. — Это вы, ребята?..
Генка, Толячий и Фат приготовили по нескольку тяжелых кирпичных обломков.
— Ребята! — окликнул Гвардеец громче. Потом выругался: — Что за черт…
Щелкнул фонарик, и круглое пятно света упало на лестницу внизу.
— Ничего не пойму! Ты, что ли, свалил ее, Дроля?
— Да я вроде коснулся только…
Фонарик погас.
— Коснулся… — Аркаша яростно выругался.
Голос Купца:
— Веселый, никого не было?
— Нет, нет! Я… гляжу все время.
Голос Гвардейца:
— Попробую спрыгнуть… Зажги.
И Аркаша в свете карманного фонаря начал было спускаться вниз.
— Залп! — шепнул Генка.
Кирпичи полетели один за другим.
Аркаша вскрикнул, не то от боли, не то с испугу. Фонарик мгновенно погас.
И всего какие-то секунды опять была темнота (бандиты, видимо, отбежали от люка), а потом опять засветился в пылинках луч и забегал из стороны в сторону по этажу, выхватывая из мрака причудливые «колонны» развалин.
Когда пятно света задержалось на веревке и побежало по ней к стене, у которой стояли готовые к атаке разведчики, Фат схватил один из обломков и запустил его точно в открытый люк.
Но их уже заметили.
Брань заглушила чей-то новый вскрик.
— Щенки!..
— Навозники!..
— Сукины дети…
В люк прямо сверху прыгнул Аркаша и упал, не удержавшись на ногах.
— Бежим! — крикнул Толячий. Но Фат и Генка уже бомбардировали противника. Толячий тоже схватился за кирпичи.
— Бей гадов! — кричал во все горло Фат.
— Не уйдете, фашистские оккупанты! — вторил ему Генка.
А Толячий, мгновенно опьяненный боем, заорал:
— Ур-ра!
Но сверху один за другим прыгали остальные бандиты. Дроля, вывихнув ногу, разразился проклятиями.
Аркаша попытался увернуться от града тяжелых обломков и, слепя фонариком, уже рванулся вперед, но кто-то — Генка или Фат (скорее, конечно, Фат, потому что меткость у него была необыкновенная) — угодил ему кирпичом точно по локтю, которым он прикрывал лицо.
Аркаша заматерился, луч фонарика исчез, а темноту, грохнув, разорвала вспышка пистолетного выстрела.
Темнота разорвалась и не восстановилась. Потому что вслед за первым выстрелом грохнул второй, и яркий электрический свет залил группу бандитов в углу, рядом с железной лестницей.
— Руки вверх! Стреляю без предупреждения…
Около двери на первый этаж, с карманным электрическим фонарем в одной руке и с пистолетом в другой, стоял мужик в телогрейке с разорванным хлястиком…
Бандиты один за другим начали тянуть руки кверху. Только Аркаша скрипел зубами, зажимая простреленное плечо.
Бандиты глядели не на мужика, а на дверь. И, наверное, потому, что больше никто не появился оттуда, Купец вдруг рывком выхватил из-за пазухи пистолет, и опять разом грохнули два выстрела.
