Владислав Крапивин - Синий город на Садовой
– Пустите! – Федя отчаянно дернулся.
Милиционер сказал воспитательнице и мальчишкам, которые вернулись с виноватыми лицами:
– Сопротивление сотруднику правоохранительных органов. Будьте свидетелями в случае чего…
– Вы… не право охраняете! А знакомую преступницу!
– Разберемся в отделении, кто преступница, а кто малолетний уголовник… – Он взял Федин локоть на излом. Больно так! Федя вскрикнул. И… что делать-то, пошел, даже почти побежал за своим мучителем, когда тот широкими шагами двинулся от ребят и воспитательницы. Сперва по берегу, потом по улице Красных партизан, что тянулась вдоль реки…
– Больно же, – сказал Федя сквозь зубы.
– Еще больнее будет, – пообещал старший лейтенант. И добавил издевательски: – Кинорепортеры должны уметь страдать. Им даже пули достаются. В горячих точках планеты…
Ярость рывком поднялась в Феде. Вместе со слезами. И все другие чувства пропали: и унижение от того, что смотрят прохожие, и боязнь. Даже страх за Степку на миг забылся.
– В горячих точках… это где вы на бэтээрах на беззащитных людей, да?!
– Ах ты, сволочь…
– Сам! – И опять вскрикнул от резкой боли в локте.
– Оскорбление сотрудника при исполнении… Ну, мотай, мотай себе дело, крепче пришьют…
– Еще посмотрим, кому пришьют! За издевательство…
Ни малейшего сомнения в конечной справедливости у Феди не было. Пусть суд, пусть всякие следователи и прокуроры! Он все равно докажет, как она била! И как этот… дембиль проклятый… кинулся на него! Одна лавочка – и этот тип в фуражке с кокардой, и визгливая Ия! Ворон ворону глаз не выклюет!.. Ничего, правда свое возьмет. Лишь бы доехал Степка!.. Федя свободной рукой опять взялся за крестик.
– Значит, в Бога веруешь… Ну-ну, проси его…
– А в кого мне верить? В ОМОН с дубинками?
Неудержимая ненависть звенела в нем. Неужели это он, Федька Кроев, осторожный, никогда не лезущий в драки? Перестраховщик!.. Вот, значит, как это бывает, когда ни капли страха! Когда пусть убивают, а ты будешь орать им в рожу все, что думаешь! Всем этим… для кого чужое мучение – сладкая радость. Кто считает себя хозяином жизни, потому что у него резиновая палка!.. Кто убил Мишу!.. Кто довел нашу жизнь до того, что Нилку чуть не увезли в чужую Америку!..
Он пошел медленней. Вскрикнул опять от боли в локте, но уперся. Ненависть сильнее боли. Сказал сквозь слезы:
– Сломаете руку – ответите.
– Сломаем, что надо. Не таких ломали…
Пусть ломает, гад! Федя решил, что потеряет сознание, но с места больше не двинется! Уперся опять. Кажется, трещала кость…
– Дембиль проклятый… Все равно не пойду…
Но отделение было уже рядом. Уютный такой особнячок с колоннами у входа. Старший лейтенант перехватил Федю под мышку, ботинком двинул дверь, толкнул пленника головой вперед. И, пролетая через тамбур, Федя ощутил тяжелый, с оттяжкой удар по пояснице. Тягучая боль заполнила спину, живот, сбила дыхание. Федя влетел в светлое, с желтым полом помещение, грудью ударился о полированный барьер. От муки, от унижения, от ярости он потерял голос. Выговаривал с хрипом:
– Фашисты…
Мокрыми глазами увидел за барьером дежурного – белобрысого молодого дядьку, у которого сквозь редкие волосы просвечивала на голове нежно-розовая кожа. Блестели на серой рубашке старшинские погоны. Дежурный не удивился. Даже голову поднял не сразу.
Федя прижался к барьеру боком. Закусил губу, согнулся, прижал к животу локоть, стараясь унять боль. Ощутил рукой под майкой баллончик… Старший лейтенант опять ухватил Федю за плечо, открыл низкую дверцу, толкнул его за барьер.
– Вот такой ярко-красный фрукт… Оформи, Юра. Дело, видать, непростое, но пока так: нарушение общественного порядка, сопротивление, оскорбление сотрудника…
Белобрысый старшина Юра лениво предложил:
– Так, может, в детскую комнату?
– Нет. Я же говорю, непростое дело. Надо узнать кое-что.
Старшина из ящика стола вынул широкую бумагу. Мельком глянул бледными глазами на Федю. Вздохнул:
– Фамилия…
Федя молчал.
– Фамилия, спрашиваю…
– Чья? – всхлипывая, сказал Федя. – Вот этого лейтенанта, который меня ударил?
Старшина посмотрел на Фединого мучителя:
– Может, малость добавить? Легонько так…
– Обожди, – сказал тот. И обратился к Феде: – Ты совсем шизик, что ли? В колонию захотел?
Федя отошел на шаг, прислонился к стене. Все равно скрутят, сомнут, но хоть несколько секунд он будет отбиваться… Надо протянуть время, чтобы спрятали пленку… Господи, только бы доехал Степка! Только бы не разбился!..
– Будешь говорить?
– Адвоката давайте, – хрипло сказал Федя. – Сейчас полагается, если арестовывают, чтобы сразу адвокат был.
Они посмеялись – негромко так, утомленно даже.
– Грамотный, – сказал старшина. – Интеллигенция, сразу видать.
"Говорят, Мишу так же травили: интеллигенция…"
– Верующая к тому же интеллигенция, – заметил старший лейтенант. – А все равно дурак… Как мы тебе адвоката вызовем, если не знаем твоей фамилии.
– А вот так! При нем и скажу!
Конечно, даже сейчас, в ярости и слезах, Федя понимал, что никаких адвокатов попавшим в милицию мальчишкам не полагается. Но подчиниться, назвать себя – значит признать их власть! Их право хватать, издеваться, бить вот так подло, без свидетелей!.. Не дождутся! Пусть хоть убивают! Потом сильнее будет расплата… Господи, только бы доехал Степка…
– Совсем недоумок, – сказал старший лейтенант почти сочувственно. – Мы же тебя все равно не выпустим одного, без родителей. Хоть неделю молчи, будешь сидеть, пока не скажешь…
– А вот и давайте! – подавившись слезой, крикнул Федя. – Пустите к телефону, я сам родителям позвоню!
Это была мысль! Звонок на работу отцу! Маме не надо – она сразу в панику… Только крикнуть: "Папа, меня схватили ни за что! Он меня ударил!.."
Старший лейтенант и старшина что-то смекнули.
– Может, тебе персональную машину вызвать? – сказал старшина. И потрогал на подбородке розовый прыщ, поморщился. – Чтобы ты прямо к папочке поехал…
– Можно и машину, – подключился старший лейтенант. Серьезно, даже вкрадчиво. – К маме-папе отвезем, даже фамилию спрашивать не будем. Только пленочку отдашь. Идет?
– Боитесь, – презрительно сказал Федя.
– За тебя боимся, несмышленыш… – Старший лейтенант захихикал, и храброе лицо его стало глуповатым. – Ты хоть напряги извилины-то, подумай малость! Ты откуда снимал? С высокого берега. Заречную часть, там же ТЭЦ. Закрытый объект! Это никому нельзя, даже настоящим киношникам! Уголовное дело! Знаешь, что такое закрытые объекты?
– Объект по имени Ия Григорьевна! Которая, как и вы, пацанов бьет! Только не украдкой, а нахально, привыкла…
Старшина оставил прыщ и растерянно глянул на офицера. Тот рывком подался к Феде:
– Ах ты…
Но резко, будто школьный звонок, загремел телефон. Старшина схватил трубку:
– Дежурный старшина Сутулов!.. Да, товарищ капитан… Никак нет… Старший лейтенант Щагов? Так точно, здесь… Есть, доложу… – Он опустил трубку. Сказал старшему лейтенанту по фамилии Щагов: – Валерий Палыч, капитан переда, что Галуцкий вас подменит. Так что, говорит, можете вечером гулять…
– Ну, Юрочка, ты меня обрадовал! Именины сердца… – Щагов уже рассеянно, сквозь мысли о своих делах взглянул на Федю: – А с ним надо что-то делать…
– Да чего нянчиться-то? Давайте я…
– Нет, постой! Мало ли что… Пускай посидит, подумает. Глядишь, и вспомнит анкетные данные…
Старшина Сутулов снова надавил прыщ, будто кнопку звонка, поморщился почти с удовольствием. И вдруг обрадовался новой мысли:
– Валер-Палыч, а если Фому попросить? Он же на этом деле… артист же!
– А Фома здесь? – радостно оживился Щагов.
– Туточки. С утра для профилактики… Ну и за это самое…
– Давай! Только не сразу… Пусть обмякнет малость…
Федя понял: говорят про него. Непонятное что-то, опасное. И как не о человеке, а… ну, будто о подопытной лягушке!.. Все равно не испугают! Он брыкнулся, когда старшина сказал: "А ну, пошли", и придвинулся к нему. Но твердые руки ухватили Федю за плечо, за шею, рывком двинули в боковой коридорчик, дали слегка по затылку и толкнули в камеру.
Да, это была камера! А что же еще? Комнатка с изгаженной надписями штукатуркой, с двумя дощатыми нарами у стен. Без окон. Только в двери – зарешеченный квадратик, закрытый снаружи. Горела замызганная лампочка в проволочном чехле. Пахло мочой, как в давно не мытом школьном туалете… Тюрьма! Подтверждая это, за обитой жестяными листами дверью брякнул засов.
