Владислав Крапивин - Синий город на Садовой
– Раньше не мог. Рядом с домом трубу прорвало, кругом с'сплошное море. Видите, с'сапоги…
– Ладно, хоть сам не потонул, – сказала Оля. Без всякой насмешки, с облегчением. Но обиженные глаза Нилки подозрительно заблестели. Борис быстро взял его за плечи.
– Не дуйся, Нил. Никто же не сердится, что ты опоздал. Подумаешь, полчаса…
Нилка объяснил сипловато:
– А еще мама не пускала. Говорит: нынче холодно, никуда не пойдешь, пока не оденешься теплее. Ну, я и надел этот балахон. В знак протеста. Пускай будет смешно…
– А чего смешного-то! – весело вмешался Славка. – Малость охламонисто – да. Зато оригинально… Знаешь что, Нил? Я тебе сейчас дам ведро с зеленой краской и кисть! Ты будешь мазать стену бытовки, а я расставлю мольберт и сделаю с тебя набросочек, а? С дальнейшим прицелом на картину! Во какая будет картина! Том Сойер конца двадцатого века, портрет в огуречных тонах! Согласен?
Славиным словам никто не удивился. Знали, что Слава не только строитель, но и художник. Правда, без диплома, потому что из института ушел, поспорив с начальством. Зато уже участвовал в областных выставках неформального творчества.
– Как хотите, – похоронно отозвался Нилка.
– Для Тома Сойера он сегодня слишком кислый, – озабоченно заметил Федя. – Нил, да что с тобой? Ну, подумаешь, семейные неприятности! У кого их нет…
– У меня это с'скоро пройдет, – шепотом сообщил Нилка.
Слава, пряча беспокойство, сказал:
– Ну, если не Том Сойер, то "Зеленый мальчик". И будет еще один цветной пацан в живописи. Шедевр номер два.
– Почему – два? – удивилась Оля.
– Потому что в мировом искусстве уже имеется картина "Голубой мальчик". Художник Гейнсборо, восемнадцатый век. Портрет Джонатана Баттла.
– Ой, у меня такая марка есть! – вспомнил Федя. – Нилка, я тебе потом покажу!
– С'спасибо.
– Слава, развеселите его, – попросила Оля. – Спойте снова ту песню!
Нилка проявил некоторый интерес:
– Что за песня?
– Одно и то же петь – это не дело, – решил Слава. – Слушайте другую песню. Бодрую, специально для повышения жизненного тонуса. – И он запел стремительно, будто прыгнул:
Окна-двери, лестницы, берлоги!
Вот такая в жизни колбаса.
Мы опять сидим среди дороги,
Вместо чтоб катить на колесах…
Елки-палки, лютики, ромашки!
Юбилей – не мед со стороны.
Мне купили сорок три рубашки,
Вместо чтоб купить одни штаны…
Приключеньям счет на миллиарды!
Только дурни верят в чудеса.
Постригуся я как шар бильярдный,
Вместо чтобы красить волоса…
Все посмеялись и посмотрели на Нилку. Тот сказал:
– Спасибо. Очень хорошая песня… – Опустился перед костром на корточки и всхлипнул.
Борис быстро сел рядом.
– Нил. Выкладывай…
Тогда прорвались у Нилки слезы. И прорвалась правда:
– Вы же ничего не знаете!.. Пришло разрешение из ОВИРа… Мама говорит: "Будем с'собираться…" То запрещение было неправильное, его отменили. И теперь – пожалуйста!..
Всех будто придавило. Слава – тот, конечно, не знал про ОВИР и планы Нилкиных родителей, но сразу понял главное. Федя и Оля сели рядом с Нилкой и Борисом. Что тут скажешь, чем утешишь? Мальчишку ведь не спросят, взяли да повезли… А они как без Нилки? Вот тебе и "Табурет"…
Слава, уткнувшись подбородком в гриф гитары, сказал:
– Вот оно, значит, что. Ребенка увозят в райские края, а он не понимает своего счастья.
Нилка рывком повернул к нему мокрое лицо:
– На фига мне такое счастье!
– Детский безрассудный идеализм, полагающий, что дружба превыше материальных благ… – печально подвел итог Слава.
А Федя спросил безнадежно:
– Может, родители еще передумают?
Нилка обвел всех сырыми глазами. Шевельнул под свитером колючим плечом.
– Ну, теперь-то с'само собой… Уже передумали. Но какой с'скандал мне пришлось устроить…
Все качнулись к нему – обрадованно, недоверчиво:
– Нил, правда?
– Не поедете?
– Неужели тебя послушали?
– Да, но чего мне это с'стоило! Я ревел и орал с самого утра… Вы еще не знаете, как я умею… Думаете, я правда, что ли, из-за с'свитера застрял…
Оля опять спросила с опасливой радостью:
– Неужели тебя послушали? Это точно?
Нилка шмыгнул носом, улыбнулся сквозь слезы:
– Папа сказал: "Видишь, мать, что получается. На детских слезах счастья не построишь…" Мама, конечно, говорила, что я глупый и папа тоже глупый, но потом… с'смирилась.
– С'слава Богу, – без насмешки, от души сказал Борис.
И Нилка не обиделся. Он улыбался все веселее:
– Знаете, какое я поставил ус'словие? Говорю, если хотите ехать, тогда забирайте всех! Весь "Табурет". Ус'сыновляйте! Папа засмеялся и говорит: это затруднительно…
– Тем более, что меня невозможно усыновить, – заметила Оля. – Удочерить – это еще туда-сюда…
Нилка посерьезнел:
– Папа бы не отказался, наверно. Он про тебя говорит: "Какая талантливая девочка"…
– Чего ты выдумываешь, – смутилась Оля.
– Не выдумываю. Это после того, как он пленки посмотрел.
Все вспомнили, как Нилкин отец заходил к ним в гараж и смотрел уже готовые части фильма. И хвалил, как умело и остроумно смонтированы эпизоды. Оля тогда стеснялась, кусала костяшки пальцев, но потом все-таки попросила: "Аркадий Сергеевич, может быть, вы нам посоветуете что-нибудь? Ну, такое… профессиональное…"
Он и правда кое-что посоветовал. Но не много. Сказал, что у них, у "табуретовцев", свое видение мира. "Боюсь неуклюже вломиться в ваш стеклянный город…"
– А еще он обещал дать нам кассетник, чтобы озвучить фильм, – сказал Нилка.
Все чересчур громко обрадовались. Потому что тревога не исчезла совсем и ее старались прогнать лишним шумом. Пришла на помощь и погода. Зябкий ветерок утих, последние клочки облаков улетели, и солнце обрадованно обрушило с высоты густой июльский жар.
– Ух… – Нилка стянул через голову свитер.
– Э, Нилушка, – забеспокоился Слава. – А как насчет "Огуречного мальчика"-то? Попозируешь чуток?
– Ну, пожалуйста! С'сейчас?
– Сперва на колокольню! – весело скомандовала Оля.
Наверху Нилка вспрыгнул и уселся на точеные перила, которые перегораживали арочные проемы. Замахал тонкими руками, будто ощипанными крыльями. Борис быстро встал рядом:
– Вот сыграешь вниз, собирай тебя потом по деталям… Это тебе не со шкафа планировать.
– Не сыграю! У меня абсолютно никакого страха высоты… А колокола с'скоро здесь повесят?
– К осени, – сказал Слава. – Льют по заказу…
– А можно будет позвонить?
– Это уж как отец Евгений скажет, – рассудил Слава. – Если ты очень его попросишь, тогда…
– А чей это отец? – удивился Нилка.
Ему объяснили.
– Ну, он-то уж с'само собой разрешит! – Нилка радостно заболтал ногами. Зеленый сапожок слетел на кирпичный пол.
– Нил звонил, звонил, звонил и сапог свой уронил, – сказал Федя.
– Ох, идея! – обрадовалась Оля. – Когда Нилка опять полетит на съемках, пусть у него сандаль с ноги свалится! Такая будет… бытовая деталь. Для правдоподобия.
– И кому-нибудь по голове, – сказал Борис. – Реализм.
– Не по голове, а под ноги, – уточнил Федя. – А тот поднимает и бросает обратно, Нилке… Можно, чтобы Степка? Он давно просит, чтобы его хоть немножко сняли…
Пощечина
Сниматься в эпизоде "Упавший башмак" Степка согласился с восторгом. Федя отпросил его у Ксении, чтобы не водить нынче в детский сад. Пошли к Оле. Борис оказался уже там. Они с Олей готовились проявлять вчерашнюю пленку. Борис небрежно сказал:
– Ты забирай камеру, да топайте со Степкой вдвоем. Там дела-то на две минуты, чего всей оравой идти…
Федя добродушно хмыкнул про себя: Борька не упустит случая побыть с Оленькой вдвоем. Ладно уж. В конце концов, самостоятельно поработать камерой – тоже хорошее дело.
– Экспонометр не бери, лишняя возня, – посоветовала Оля. – Ставь на солнце диафрагму шестнадцать, а в тени восемь… А телевик возьми на всякий случай. И э т о не забудь.
"Это" – небольшой, с елочную хлопушку, баллончик с карбозолью. После стычки на улице Репина "химсредство" всегда брали с собой, если шли на съемку. Федя сунул баллончик за резинку на поясе, выпустил майку поверх трусов, положил в задний карман телевичок-насадку.
– Ой, а сандаль-то! Что Степка ловить будет?
