Олег Раин - Слева от солнца
— Смородина вроде черная.
— Это у других черная да красная, а у нас еще и белая есть. — Дед Жора зубами выдернул пробку, полюбовался бутылью на просвет. — Смотри, как играет! Прям слеза ангельская.
— А почему — штофчик?
— Да потому что в России живем, не где-нибудь. И штоф, промежду прочим, наша исконная мерка. А то придумали, понимаешь, литры…
— По-твоему, лучше ведрами мерить?
— Чем же ишо? Конечно, ведрами. Имя всегда и мерили. Пиво, водку или что другое, — голос деда наполнился учительскими интонациями. — Скажем, ведро — это ведро, тут все понятно, а четверть — это уже четверть от ведра…
Генка хмыкнул.
— Вот… А далее будет штоф — как раз одна десятая ведра или две бутылки. Потом, ясное дело, чарка. Это навроде моего стаканчика, — то есть, одна десятая штофа. И шкалик…
— Шкалик?
— Ага, считай, один глоточек. Меньше — только наперсток. Ну, а два шкалика — это в аккурат одна чарка. По старому, значит, косушка. Такая вот, понимаешь, арифметика.
— Так ты что, предлагаешь мерить все штофами, чарками да косушками? — Гена улыбнулся.
— А чем хуже твоих литров? — держа штоф двумя руками, дед Жора аккуратно отлил себе в стаканчик желтоватой настойки, усмешливо подмигнул внуку. — Ту же бутылку я, к примеру, давно бы опростал, а штофа мне надолго хватает. Потому как емкая посудина! Главное только — чтоб Феня не прознала. Так что смотри, помалкивай. Мне ить только для здоровья.
Гена заговорщицки кивнул.
Дед Жора управился с настойкой и бережно спрятал бутыль обратно. Чуть погодя он уже похрапывал на печке, и Гене ничего не оставалось, как вернуться к своим делам.
Впрочем, информация о дедовском штофе оказалась неожиданно полезной. В самом деле, трех соединенных последовательно батарей хватило бы ненадолго, и Генка стыковал в параллель еще две цепочки по три батареи. Получился своего рода аккумуляторный штоф… То есть — блок из двух энергоцепей на тринадцать с половиной вольт — как раз то, что нужно. А вот пойманный на усики-антенны телевизионный сигнал оказался слабым и неустойчивым. Маленький экран полосовали помехи, а рябящее изображение никак не желало становиться цветным. Конечно, Варю с Юрашкой могло бы впечатлить и черно-белое кино, но Генку уже понесло. Хотелось новых охов и ахов, хотелось, чтобы его малолетние друзья увидели настоящее чудо. Именно таким чудом самому Генке представилось когда-то море. Он и сейчас видел его иногда во снах, и именно эти сны запоминались крепче всего. Увы, явить детишкам живое море он не мог, а потому воспользовался купленными в супермаркете дисками, выбрав что-то пиратское — с картинками, изображавшими многопушечные фрегаты, гигантские волны и неведомых чудовищ.
Этим же днем состоялась премьера. На просмотр пригласили малолетних соседей — Костика и Машу. Привели, конечно, и Шурика, который первым делом попытался отломить прутик-антенну, а потом лизнул эмблему с аппетитным голографическим яблоком.
Причесавшийся дед Жора ради такого случая тоже спустился с печки, а Федосья Ивановна напекла горячих коржей и выставила туесок с черничным вареньем. Генка позвал и Валеру, но тот увлеченно гремел железками в своем сараюшке и от приглашения отказался. Рассаживались детишки прямо на полу, на вязанных бабушкой Феней половичках, — раскрытый же чемоданчик-телевизор Генка установил на табурете.
Первый блин, конечно, вышел комом. Оторвался провод от скрученных изолентой батарей. Точнее, кто-то из зрителей его легкомысленно дернул. Пока Генка бегал за кусачками, оторвали и второй проводок. Тем не менее, когда диск наконец-то раскрутился, и на экран выплыла цветная заставка, «зрительный зал» взвыл и загудел, как маленькое торнадо.
Все вышло как нельзя лучше. Фильм оказался ярким и необычным. Ужасов, правда, в нем тоже хватало, зато были паруса, ветер и морские дали. Возбужденные детишки то и дело вскакивали с половика, подбегали к экрану, пытаясь потрогать, ударить или погладить киногероев, но сорванцов бдительно дергали за одежку, насильно усаживали обратно. Подкачал только звук — слабенькие динамики, разумеется, не могли соперничать с голосами здешней публики. Эмоции били через край, о какой-либо тишине не приходилось и мечтать. Размахивая руками, Костик громко спорил с героями фильма, Варя объясняла все непонятное напряженному Шурику, а Юрашка не стеснялся визжать и в самые страшные моменты попросту выбегал из комнаты. Смотреть при этом фильм он не прекращал ни на мгновение — просто прятался за угол и выглядывал, взволнованно притопывая обеими пятками. От всего этого бедлама дед Жора ничего не слышал и громко переспрашивал то Генку, то бабушку Феню. Оба враз пытались ему что-то растолковать, и оттого общий шум только нарастал. По этой самой причине Гена на экран почти не смотрел. Он глядел на зрителей и в голос хохотал. Потому что знал: никогда больше не увидеть ему такой милой непосредственности, таких распахнутых глаз и такой энергичной мимики. На смех его никто не обижался. Более того, Генку не замечали, как не заметили и Валеру, забежавшему в «кинозал» на пяток минут. И это было понятно. Напакостив в очередной раз, пираты удирали во все лопатки от испанских фрегатов, и ничего иного для детишек более не существовало…
Уже позднее Генка перенес телевизор в дом к Варе, подробно объяснив, как пользоваться, что включать и чего лучше вообще не касаться. У них же он оставил комплект купленных дисков. Мультяшек на них было не менее сотни, а потому Генка мог гарантировать, что в самое ближайшее время скучать малышне не придется.
— Ну и на кой им это? — ворчал после Валера. — Станут телеманами, и не оторвешь от экрана.
— А вот и неправда! — Генка помотал головой. — Это взрослых от какого-нибудь футбола за уши не оттащишь, а они дети — и меру свою знают.
— Да что они могут знать!
— А вот и знают! Сказать тебе, что они стали рисовать сразу после фильма? Гляди! — Генка вынул из кармана сложенную вчетверо бумажку, торжественно развернул. — Вот, это Юрашка постарался. Корабли, паруса и море. А Костик краба изобразил. Очень даже похожего!
— Правильно, потому что ты карандаши им купил.
— Причем тут карандаши! Это же море — настоящее, понимаешь? А они в глаза ничего не видели кроме коз да коров! Это ведь даже не кругозор, а чепухенция на постном масле!
— Нормальный кругозор! Все лучше, чем в городе пылью дышать.
— Чего ж они рвутся тогда отсюда?
— Кто рвется-то?
— Да вон — хотя бы Катюха. Ты же сам про нее все расписывал!
— Это я тебе сопли подтирал. Чтоб не плакал после Степчиковых кулаков.
— Ну да, конечно! — Генка фыркнул — А знаешь, какой вывод сделали европейские психологи по поводу наших детей?
— Ну?
— А такой, что дети у нас чудесные, но цветовосприятие у них зауженное. Вместо полутора сотен цветов различают не более двух десятков.
— И что с того?
— А то, что это тормоз в восприятии мира! Недоразвитость, которой мы сами же и потакаем.
— Не знаю уж, какой там тормоз, а только мы тоже мало что в детстве своем видели. И ничего, выросли.
— Кто-то вырос, а кто-то и нет.
— Хмм… Ты на кого намекаешь?
— На тебя, конечно! — Генка усмешливо прищурился. — Значит, говоришь, ничего не видел?
— Ясен пень, ничего.
— А Афганистан? — немедленно парировал Генка. — То-то вспоминаешь про него каждую минуту — про горы, про снег, про друзей с бэтээрами.
— Имею право!
— Верно, имеешь. Только представь на секунду, что всю жизнь ты просидел бы безвылазно здесь. Нет, ты не улыбайся! В самом деле, попробуй представить себе одну только Соболевку. И скажи — только честно! — хотел бы ты такой судьбы?
Валера нахмурился, взгляд его на мгновение стал жестким и недобрым. Видно было, что ему ужасно хочется соврать или даже просто надавать подростку по шее, но он сдержался. Такие уж у них складывались теперь отношения, что приходилось говорить правду. Расстроенный, Валера даже шваркнул по верстаку гаечным ключом и вышел из сарайчика. Гена слышал, как он ходит по дворику, пинает случайный мусор. А уже через минуту Валера вернулся и нехотя признал:
— Ладно, шнурок. Считай, что ты прав.
— Молоток! — Генка одобрительно показал Валере большой палец, и бывший сержант нахмурился.
— Ты только ковырялки мне свои не демонстрируй, я ведь с тобой серьезно, — Валеру, похоже, самого удивило нечаянное открытие. — Это ведь война, Ген. Безо всяких розовых пампушек. А на войне неубитых нет, слыхал о таком? Все оттуда покалеченные возвращаемся. Потому и с работой у нас не ладится, и водку пьем, и помираем раньше времени. А вот ты спросил: хотел бы я променять войну на мирное житье-бытье, и… — Валера вздохнул, — и дошло до меня, что нет. Не хочу ничего менять, и баста. Понимаешь, о чем я?
