Рафаэль Михайлов - Тайной владеет пеон
— Благодарю, сеньор. Но прислуге отеля запрещается пить во время дежурства. И она выскользнула из комнаты.
— А ведь песня крамольная, — сказал капитан. — Где она нахваталась таких шуток?
— Когда мы высаживались в Пуэрто, — заметил Фоджер, — я вздернул дюжину ее сверстниц за подобные куплеты.
Полковник Леон встрепенулся.
— Стрелять, жечь и вешать! — вот мой девиз. И начать с молокососов — иначе... Я говорю вам, — иначе мы не получим здорового поколения и без этих красных идей.
— Вы напились, полковник! — Фоджер поморщился.
— Стрелять! И всё тут! Мой друг Аугусто Чако, ступив после десятилетнего перерыва на эту землю, начал с того, что пристрелил собственное чадо.
С дивана послышался сдавленный возглас.
— Ты что, Хусто? — спросил полковник.
— Вы мне сейчас напомнили отца! — быстро отозвался Хусто. — Он такой же горячий и так же ненавидит красных.
Фоджер подошел к карте. Двое высказались за то, чтобы карательную экспедицию направить к устью Рио Дульсе. Неожиданно прервав офицеров, Фоджер обратился к Леону:
— Вам нужно до утра выспаться, полковник. Да и мальчику пора отдохнуть. Заберите его к себе.
Он бросил взгляд на диван: отвернувшись к стене, Хусто крепко спал.
Когда полковник, ведя заспанного Хусто, вышел, Фоджер сказал капитану:
— Закройте обоих до утра. Глаза мальчишки мне не очень нравятся.
Капитан пожал плечами.
— Если это сын дона Орральде...
2.КАТАЛИНА И РОСИТА
Отель погрузился в темноту, когда Каталина, набросив на плечи легкую черную косынку, спустилась к выходу. В подъезде ее окликнул часовой:
— Куда собралась? До утра никого не выпускаем.
— У меня сестренка прихворнула, сержант, — сказала девочка.
— Возвращайся обратно, — приказ касается всех.
Каталина вернулась в свою каморку, с минуту посидела на узкой дощатой кровати, подумала и выскочила в коридор. Прошла несколько дверей, свернула во второй коридор, откуда еле приметная дверь выводила на площадку служебной лестницы. Три пролета — и Каталина оказалась в подвальном помещении.
Каталина была в кладовой не впервые, но каждый раз ее приводило в восторг обилие хранящихся здесь даров щедрой гватемальской природы. На широких холодильных платформах из плексигласа лежало нежно-розовое мясо индеек, а рядом в шуршащие кукурузные листья были завернуты белоснежное куриное филе и очень сочное мясо гигантской ящерицы — игуаны. Неистощимой выдумке гватемальских крестьян были обязаны своим существованием десятки сортов фасоли и бобов, среди которых выделялись крупные черные зерна, особенно любимые в северных провинциях. Банановые полумесяцы состязались по совершенству форм с яркими стручками чилийского перца. Бесконечные ряды ананасов напоминали музейную коллекцию старинных корон. Арбузообразные масапаны, которые подаются на стол и к жаркому и на десерт, заслоняли оранжевую и багряную кожуру апельсиновых рядов.
Здесь имелось все, что нужно человеку для жизни. Но, попадая в этот Лувр[6] яств, Каталина с грустью думала о том, как мало достается гватемальцу от щедрых даров его земли. Все, что здесь лежало, было заготовлено для них, чужаков, напивающихся и орущих наверху, в лучших номерах отеля. И все это великолепие — целыми флотилиями белых судов — американская фруктовая компания рассылала по сорока восьми штатам Америки и без стеснения наживалась во всех странах американского континента.
Подарив последний взгляд ярким плодам, девочка почти бегом направилась по узкому проходу между бочками с янтарным виноградным вином. Она отсчитала шесть бочек и легонько застучала по седьмой.
— Тук-тук, — шепотком повторяла она, — а теперь трижды: тук-тук-тук, а теперь снова дважды и снова трижды... А всего десять. Дева Мария, а что, если я ошиблась?..
Прошло несколько минут. В подвале стояла тишина.
— Так и есть, ошиблась, — сказала себе Каталина и от огорчения заплакала. — Не в ту бочку стучала... Как же они узнают?
Она подошла к соседней бочке и собиралась повторить операцию, как вдруг скрипнула дверь, в проходе показался человек и быстро зашагал к винным бочкам.
— Кто сюда забрался? — недовольно проговорил он.
Девочка узнала по голосу бармена отеля. Его боялась и недолюбливала вся прислуга. Бармен был шутлив, но придирчив и не спускал забывчивости. Только Каталине он почему-то редко делал замечания, а однажды даже угостил ее плиткой шоколада, но Каталина отказалась.
— Угощай лучше гринго,[7] — посмеялась Каталина. Бармен тогда посмотрел на нее странным взглядом и оглянулся.
— Ах, ах, — запричитал он, — никто не хочет держать язык на привязи. А ведь они не посмотрят, что тебе тринадцать...
И вот теперь дон Гарсиа стоит против нее. Как раз в тот момент, когда ей нужно, чтобы здесь никого не было. Дева Мария, что же делать?..
— Каталина? Что ты здесь околачиваешься? — спросил бармен.
— Сбежала от всех, — вздохнула Каталина и притворно спросила: — А разве вам, дон Гарсиа, не хочется побыть одному после... общества гринго?
— Мне очень и очень хочется спать, — устало сказал бармен. — А я слышу — стучат...
— Я не стучала, — быстро ответила Каталина и замолчала: вдруг она себя выдала?
— Слышу — стучат, — продолжал как ни в чем не бывало бармен. — Ну, я и подумал: может быть, Росите требуется помощь?
Каталина со страхом посмотрела на бармена:
— У нас в отеле нет Ро... Роситы, — прошептала она.
— Ну что ж, нет и нет, — согласился бармен. — Тогда пойдем наверх.
— Я должна еще немного побыть здесь, дон Гарсиа,— жалобно протянула девочка. — Пожалуйста, не прогоняйте меня...
— Хозяин может зайти в любую минуту, — вдруг быстро сказал бармен. — Говори все, что нужно. Твои десять ударов попали ко мне.
— Нет! Мне ничего не нужно!
Бармен улыбнулся.
— Не трать же золотого времени, Росита. Скоро светает, а нам нужно выручать Мигэля... Да и тебя уводить отсюда.
— Так вы знаете?
— Кое-что знаю. Я подавал в комнату полковника виски и видел рожицу сорванца. Кажется, его чуть не пристукнули.
— Его приняли за кого-то другого, — шепотом сказала Росита. — За сына какого-то знатного сеньора.
— Интересно, за кого же?
Росита подумала и вздохнула.
— Не помню... Странное имя. Армандо?.. Нет, Освальдо? Тоже нет...
— Может быть, Орральде?
— Так и есть.
— Это чудесно. Орральде в руках у наших. Мы сегодня же разузнаем все, что нужно.
Росита с подозрением посмотрела на бармена.
— Послушайте, сеньор, а кто мне поручится, что вы не хотите меня надуть?
— Теперь поздно ручаться, — просто сказал бармен. — Я давно мог бы тебя выдать... если бы хотел...
— Дон Гарсиа, если с Мигэлем что-нибудь случится... Знайте — я перережу вам горло!
Бармен одобрительно кивнул головой:
— Ай, ай, какой характер! Но за друга стоит подраться. Знаешь что, Росита, я дорожу своим горлом, поэтому давай бросим глупости. Тебе известен этот знак?
Он начертил ногой на влажной земле цифры: «54 + 6 + 20» и притопнул, чтобы стереть их.
— В пятьдесят четвертом году, — расшифровала Росита, — в шестом месяце двадцатого числа банды проклятого президента Армаса напали на Гватемалу. Этот день стал началом нашей борьбы, — вздохнула она и вывела тоже на земле: «3».
— Но три миллиона рабочих людей Гватемалы, — отозвался бармен, — выгонят наемников со своей земли. Так?
— Вы наш, дон Гарсиа, — сказала девочка. — Ну и напугали же вы меня. А кто вам сказал, что я — Росита?
— Карлос Вельесер.
— Вы видели его? — Девочка схватила бармена за руку. — А моего отца не видели?
— Дон Мануэль жив и здоров и мечтает повидать свою Роситу. Он-то и рассказал мне, как ты попала в отель к американцам.
Роситу кивнула. Как это было недавно, и как давно.
...Страшное известие о том, что интервенты высаживаются в Пуэрто. Первая победа. А потом отец чистит ружье и почему-то не смотрит на Роситу.
— Ты уходишь, отец? С ними? С Карлосом?
— Что же я, целоваться с бандитами останусь?
— А как же я, отец?
Мануэль молчит. Только яростнее вгоняет шомпол в дуло.
— Я пойду с вами, отец!
— Пойдешь с нами, если надумаешь... Карлос хочет тебя видеть.
Карлос Вельесер говорил с девочкой около получаса. А на сборы оставалось всего несколько часов. Росита пришла домой возбужденная, беспокойная. Мануэль уже стоял с рюкзаком, готовый уйти.
— Как решила, дочка?
— Куда я пойду? Меня и здесь не тронут.
Все поняла детским сердцем, все почувствовала. Тяжелая слеза скатилась по щеке Мануэля.
— Не суди меня строго, — сказал он тихо. — За тебя драться иду. За счастье твое, дочка. А что тебя оставляю, — так есть на это решение комитета. Доверяет тебе народ. Рабочий народ. Певунья моя.
