Геннадий Мамлин - А с Алёшкой мы друзья
Старшина присел рядом со мною на корточки и зачем-то осветил фонариком моё лицо.
— Ты погоди, Корзинкин, спокойно говори, думай, будто каждое твоё слово в протокол будет занесено. Рассказывай толком: кого надо спасать?
— Девчонка одна из лагеря убежала, — сказал Алёша.
— Какая девчонка?
— Ну, та самая, с которой вы ещё в Москве ловили нас, — ответил я. — Рыжая. И дура.
— Выдали характеристику, — сказал Пеночкин. — За что же, умник, ты её в дурочки записал?
— А разве умный человек ночью в лес побежит? Вы лучше скажите, поможете нам искать её или нет?
— Да как тебе сказать… — ответил Березайко. — Вроде бы и незачем её искать.
— Вам, значит, всё равно, если человек заблудится и погибнет в этом дремучем лесу?
Но старшина не ответил мне. Он только переглянулся с Пеночкиным и улыбнулся. Мы помогли Алёше подняться, и все вместе подошли к костру. Здесь мы увидели палатку. Старшина, всё не переставая улыбаться, подвёл нас к ней и посветил фонариком внутрь. Там, свернувшись калачиком, на надувном матраце спала Вера.
— Нашлась! — радостно закричал я и рванулся в палатку, но Пеночкин удержал меня:
— Да тихо ты, разбойник! Разве не видишь, спит человек?
— Видал, хитра до чего! — сказал я Алёше. — Мы с тобой под дождём два часа бродим из-за неё, зубами стучим, а она преспокойно под крышей спит и даже улыбается.
— В лагере, наверное, ищут её, — угрюмо заметил Алёша.
— Её-то? Не должны, — сказал Пеночкин. — Поскольку на сегодняшнюю отлучку вожатой разрешение специальное дано.
— Что это за праздник такой сегодня у нас? — всё так же хмуро поинтересовался Алёша.
— Для тебя он, может, и невелик, а для неё праздник. Отец её на два дня прибыл сюда.
Товарищ Березайко улыбнулся, потом щёлкнул каблуками, отдал нам честь и протянул руку:
— Будем знакомы. Как отец этой рыжей девчонки, прошу извинить, что напрасно потревожились вы из-за неё.
Я до того привык удивляться за эти два дня, что у меня уже не было сил удивляться.
— Стечение обстоятельств, — сказал я Алёше и осторожно пожал руку старшине. — Вы меня, конечно, извините за то, что я её дурой обозвал…
С Верою было всё в порядке, и теперь мы могли подумать и о своей судьбе.
— В Москву нас сейчас повезёте или до утра подождём? — спросил я, когда мы сидели возле костра и старшина, осмотрев Алёшину ногу, перетянул её своим носовым платком.
— В Москву? — с недоумением переспросил старшина и улыбнулся. — А вы, стало быть, всё ещё нарушителями считаете себя?
— Мы не считаем. Это вы считаете, если хотите нас в милицию обратно отвезти.
— Не медали же вам за ваши проделки выдавать!
— Мы вам объясняли: стечение обстоятельств. Не верите — не надо, — сказал я.
— Опять же из милиции вы убежали, — всё так же улыбаясь, сказал старшина, — доверие обманули моё.
— А ведь они, как явствует, — вмешался в разговор Степан Петрович, — полагают, что ты специально за ними из Москвы прикатил. Так?
— Ну, может, и не специально, — угрюмо ответил я, — может, и на Веру посмотреть заодно.
— Раньше, помнится, всё больше Алёша за тебя говорил, — сказал старшина и расхохотался. — А глупые вы, выходит, хлопцы, вот что я вам скажу. Моя Вера вам в этом деле, — он покрутил пальцем у виска, — сто очков вперёд даст.
Старшина милиции товарищ Березайко подтолкнул плечом Степана Петровича и, не переставая смеяться, принялся рассказывать ему нашу историю. Я понял, что рассказывает он её уже не в первый раз.
— Возвращаюсь я тогда, Степан Петрович, и вижу: задержанных моих и след простыл. Я туда, сюда, к двери, к окну — нету, будто ветром унесло. Родителей Петухова я тогда разыскал. С соседями Корзинкина обстоятельную беседу имел. Вижу, не могут ребята все эти поступки по злому умыслу совершить. Действительно, печальное стечение обстоятельств… Про Анатолия прямо говорят: трус и прежде всего о своём покое думать привык, неспособен он всё, что у вас в протоколе записано, по злому умыслу совершить. Ты уж, Анатолий, меня извини, как было, так и говорю. Тётя Катя твоя очень беспокоилась, как ты тут в лагере без рюкзака будешь существовать. Успокоил я её, говорю: «Я как раз в те края на рыбалку еду на три дня, отец дружка моего фронтового там в деревне возле самой речки живёт». Обещал я ей рюкзак с собой захватить…
Старшина вдруг замолчал и прислушался.
— Карась плеснул. Играет. Эй, хлопцы, а самое это разлюбезное занятие — ночь у костра просидеть, а рассвет с удочками в руках встречать.
Я думал, что старшина теперь долго будет говорить про природу что-нибудь лирическое, но он опять вернулся к нашему разговору.
— Ну, оставался ещё у меня и протокол, где все ваши художества изложены. Да и свидетельские показания тоже документ. Однако на имя начальника от одного свидетеля вскоре письмо пришло.
— От какого свидетеля? — спросил я, опять пугаясь этого слова.
— А вот от Пеночкина Степана Петровича. Что, дескать, снимает все свои обвинения, поскольку познакомился с задержанными, разобрался и видит, что все их поступки никак невозможно злым умыслом объяснить.
— Это когда же он познакомился с нами?
— Да в тот самый день, когда вы в гости пожаловали ко мне, старику, — ответил Алёше Степан Петрович.
— Неужели вы нас прямо сразу и узнали?! — удивился Алёша, — Значит, вы всё это время обманывали нас?
— Был грех. Однако я так рассудил: вы меня обманываете, почему же и мне, старику, вас не обмануть? А память у меня хоть и стариковская, а пока ни разу не подвела. И на сообразительность пожаловаться не могу.
Пеночкин заварил чай прямо в котелке и налил нам с Алёшей по полной кружке. Потом он обнял нас за плечи и привлёк к себе:
— Горячий вы народ, как я погляжу! — и он засмеялся жидким, дребезжащим смехом, — валенки-то… Слышь, Тимофей, валенки-то, говорю… Вы уж извините, добрые молодцы, старика, а не мог я их от вас в подарок принять. Я ведь тут первый мастер валенки подшивать. По заплате могу определить, какие чьи. Так что я их в тот же день Пантелею и отнёс. А крючки я вам обратно верну, поскольку от истинного Вени Басова нынче свои получил.
— Алёша, — сказал я, — помнишь, что шофёр Николай сказал, когда учил тебя разбойника на сцене играть? Он сказал: «Ты тут рожи не корчи. Это тебе высокая трагедия, а не водевиль». Ты спросил: «А что это такое, трагедия, и что такое водевиль?» А Николай сказал: «Трагедия — это когда с героями происходят разные трагические вещи и зрители верят, что происходят они всерьёз, а водевиль — это когда на сцене происходят с героями разные неприятности и недоразумения, а зритель знает, что всё выяснится и окончится благополучно, и ему уже заранее от всего, что он видит, смешно…» Так вот, никудышные мы, Алёша, артисты с тобой. Мы с тобой три дня думали, что это трагедия, а попали в водевиль.
— Ну и хорошо, что в водевиль, — улыбнувшись, ответил Алёша, — куда хуже было бы, если бы ты вместо водевиля в настоящую трагедию попал…
Я посмотрел на Алёшу. Лицо его было освещено костром и казалось очень серьёзным. И я подумал, как хорошо, что мы с ним оказались честными людьми. И это ничего, что нам пришлось три дня вне закона жить. Ведь про честного человека всё равно становится известно, что он честный… Позади меня раздался шорох. Я оглянулся и увидел Вениамина Павловича. Ощупывая перед собою пространство, он медленно приближался к костру. И только теперь я заметил, что сюда, к костру, ведёт тропинка, та самая, по которой мы только вчера утром спускались из лагеря к реке. Два часа мы петляли по лесу, а оказались в двадцати шагах от лагерных ворот.
— Заждались мы вас, — сказал Пеночкин Вениамину Павловичу, — беспокоиться начали уже.
— Извините, — протянул Басов руку старшине, а потом старичку. — Добрый вечер, добрый вечер.
Он протянул руку и нам, но вдруг на лице его появилось выражение испуга. Он протёр очки и ещё раз внимательно посмотрел на нас.
— Простите, — сказал он старшине вполголоса. Мне стало жаль его, потому что он выглядел очень смущённым. — Последнее время со мной происходят самые удивительные вещи, например — вот.
Он достал из кармана и показал старшине десятирублёвую бумажку.
— Я не очень полагаюсь на свои наблюдения, но не кажется ли вам, что эти двое и есть те самые, которые пытались в Москве похитить мои чемоданы? А?
— Эти? — удивлённо переспросил старшина и переглянулся с Пеночкиным.
— Может быть, конечно, я и перепутал что-нибудь, но…
— Перепутали, товарищ Басов, — твёрдо сказал старшина.