Бус Таркинтон - ПЕНРОД-СЫЩИК
– Ладно, беру обратно все, что сказал про твоего дядю.
– Все-все? До последнего слова?
– Да все, что о нем сказал, беру обратно.
Марджори с подозрением посмотрела на Пенрода.
– А о чем же ты не берешь свои слова обратно?
– Об этом негодяе Дэйде, – упрямо ответил Пенрод. – О нем я ничего не беру обратно. Мы следили за ним и будем дальше следить, потому что он – настоящий преступник.
– Я не верю тебе! Я не верю ни одному твоему слову! Раз ты мог сказать такое про моего дядю Монтгомери, ты…
– Марджори! – завопил доведенный до отчаяния Пенрод. – Я ведь тебе только что сказал, что беру обратно все, что сказал про твоего дядюшку Монтгомери. Но это же не имеет никакого отношения к остальному. Так ведь? Я думаю, у тебя глаза вылезут на лоб после того, как я тебе все расскажу про этого негодяя Дэйда! Да! Да! Можешь не сомневаться!
– Тогда сначала скажи, откуда ты знаешь о нем?
– Ну…
– Я ничему не поверю, пока ты мне не скажешь, откуда узнал.
– Марджори…
– Значит, тебе известно о нем не больше, чем о дяде Монтгомери. В том-то все и дело! Потому ты и не можешь сказать, откуда узнал.
– Выслушай меня! – что есть силы крикнул Пенрод. – Выслушай, и тебе все станет ясно!
– Ну, я тебя слушаю.
– Так вот, Марджори! Это мой папа сказал, что Дэйд ворует лошадей. И моя мама сказала то же самое. Я сам это слышал! Думаю, ты не можешь сказать, что мои папа и мама говорят неправду. Каждый, кто назовет моего папу или мою маму лгунами…
– Пенрод! Ты честно говоришь, что слышал, как твои папа и мама сказали это?
– Да, слышал! И каждый, кто скажет, что мой папа или моя мама…
– Но отстаивать честность Пенродовых родителей было излишне: все о ней знали. Вот почему Марджори тут же поверила, что мистер Герберт Гамильтон Дэйд действительно конокрад.
– Но это ужасно, Пенрод! – воскликнула она.
– Я о нем знаю и кое-что похуже, – заявил Пенрод.
– Хуже, чем то, что он конокрад? Да, Пенрод?
Пенрод понял, что одержал верх над злыми происками судьбы: он снова овладел вниманием Марджори и произвел на нее именно то впечатление, которое хотел произвести. Стоит ли удивляться, что он постарался как можно дольше продлить сладостное мгновение?
Марджори теперь, судя по всему, готова была верить каждому его слову, да он и сам сейчас верил той зловещей характеристике, которую собирался дать мистеру Дэйду. Его лицо приняло столь загадочное выражение, что теперь, уже не только мать, но и любой окулист, которому бы он попался на глаза, посоветовал ему быть поосторожнее. И вот, нагнав на себя такую таинственность, он сказал:
– Конокрадство – пустяки по сравнению с тем, что эта банда может у нас сделать. Им стоит только начать.
– А кто же еще в этой банде? – спросила Марджори и поспешила напомнить: – Про дядю Монтгомери ты взял свои слова обратно, Пенрод!
– Да, ладно. Он не из них. Но они, возможно, заставят его подписать какие-нибудь бумаги. Или еще что-нибудь такое с ним сделают.
Глаза Марджори раскрывались все шире и шире.
– Слушай, Пенрод, а папу они тоже заставят что-нибудь подписать?
– Ну, а я-то о чем тебе твержу? Все заядлые преступники так делают. Сначала они заставят твоего отца подписать какие-нибудь гнусные бумаги, а потом он, может быть, захочет жениться па тебе или еще что-нибудь…
– Да ты что, Пенрод? – воскликнула изумленная Марджори. Родители не пускали ее в кино и подобный образ действий был ей неведом. – Неужели эти преступники на такое способны? А потом я слышала, как моя мама говорила, что мистер Дэйд хочет жениться на твоей сестре Маргарет.
– Да, он, наверное, хочет – согласился Пенрод. И, тут же спохватившись, добавил: – Уж это я как-нибудь и без тебя знаю.
– Но ты ведь только что сказал…
– Слушай, ты можешь помолчать, хоть минутку? Неужели ты не можешь всего минуту послушать и не перебивать? Тупая башка! Если он приберет к рукам дом и все имущество твоего отца, почему же он не сможет жениться на Маргарет? Так ведь?
– Но ты же…
– Сможет или нет?
– Я же не говорю, Пенрод, что он не сможет.
– Балда! Да ты можешь потерпеть хоть минуту?
– Я слушаю тебя, – согласилась Марджори. Она чувствовала, что в словах Пенрода заключено какое-то противоречие, но теперь это противоречие уже как бы потеряло контуры, расплылось, и она забыла о нем. Пенрод тоже забыл и продолжал себе спокойно дальше обличать заядлого преступника.
– Так, Марджори, поступает этот негодяй Дэйд. Сначала он ищет того, кто пьет или еще что-нибудь в этом роде. Тот помогает ему ограбить старого отца. Ну, например, отец ставит подпись на каких-нибудь гнусных бумагах, а потом Дэйд доводит его до тюрьмы или просто убивает…
– Кого, Пенрод? Кого из них он убивает?
Пенрод задумался.
– Ну, в основном, того, кто пьет. А потом он отнимает все деньги у другого, и его дом, и все остальное. Вот, например, если твой дядя Монтгомери тот, который пьет…
– Он не пьет! Он совсем не пьет, и ты не имеешь права говорить…
– Но я же не говорил, что он пьет! Я просто сказал… Ну, в общем, если он и не пьет или что-нибудь такое, все равно готов поспорить на что угодно, этот негодяй Дэйд отнимет у твоего отца и деньги, и дом, и участок, и все такое прочее. И с чем, хотел бы я знать, ты тогда останешься?
Марджори удручала такая перспектива, однако ей пришла в голову спасительная мысль, и она поняла, что еще не все потеряно.
– Папа этого не сделает. Он не отдаст дяде Монтгомери…
– А я и не говорю, что он все отдаст твоему дяде. Он все отдаст этому подлому Дэйду. И как ты сама не понимаешь!
– Но папа и мистеру Дэйду не отдаст! Уж если он дяде Монтгомери не отдаст, так зачем же ему отдавать какому-то Дэйду?
– Погоди, и сама увидишь!
– Ну, я не думаю, что он отдаст, Пенрод!
– Слушай, Марджори, но ты же не знаешь столько, сколько я. Правда?
– Ну, положим, я знаю почти столько же, сколько ты, – не сдавалась она.
– Ну, почти не считается, – не растерялся Пенрод. – Ты не знаешь и половины того, что я знаю про преступников. Ты вообще о них ничего не знаешь, а я почти все знаю!
– Ну и что?
– Ну и то, – ответил Пенрод, – что ты лучше берегись. И отец твой пусть бережется. Он и оглянуться не успеет, как тут такое начнется…
Его манера (а говорил он с видом человека, который знает гораздо больше, нежели может сказать) произвела на Марджори сильное впечатление. Она не на шутку встревожилась.
– Но папа может пойти в полицию и сказать, чтобы мистера Дэйда арестовали, раз он такой плохой человек! – сказала она.
Но в голосе ее не было особенной уверенности. Она уже стала опасаться, что подлый Дэйд успел заманить отца в какую-нибудь западню. Но тут у нее родилась еще одна спасительная идея. Она решила, что отец скорее велит арестовать мистера Дэйда, чем позволит ему отнять у них все.
Пенрод не нашел, что ответить на ее разумный довод. Но он был абсолютно уверен, что мистер Джонс уже попал в ловушку коварного мистера Дэйда, и потому недоверчиво покачал головой.
– Правда ведь? – допытывалась Марджори. – Папа ведь может пойти в полицию? Почему бы ему не пойти?
– Потерпи Марджори Джонс, – мрачно сказал он. – Потерпи, и сама увидишь.
Марджори загрустила. Теперь она и сама не верила, что папа пойдет в полицию.
– Пенрод, ты точно знаешь, что он все отнимет у нас?
– Потерпи, и сама увидишь.
– Пен…
Она не договорила, ибо в это время ее позвали на ленч.
– Иду, мама! – крикнула она.
Пенрод уже двинулся к калитке, но она догнала его и снова спросила:
– Пенрод, а ты не думаешь…
– Потерпи, и сама увидишь, – перебил он ее.
– Ну, пожалуйста, Пенрод…
Невзирая на ее мольбы, он продолжал шагать к калитке.
– Марджори! – вновь раздалось из дома.
Марджори повернулась и медленно пошла по направлению к дому. Пенрод же, оставшись в одиночестве, испытывал смешанные чувства. Он, несомненно, был доволен собой и, одновременно, искренне тревожился за семью Джонсов. Кому, как не Джорджу Б. Джашберу было знать, какие тяжелые испытания им грозят в самое ближайшее будущее!
Пенрод пришел к верному выводу: Марджори теперь считала его значительной личностью. Впрочем, Джорджа Б. Джашбера уважали все, кто хоть раз сталкивался с сыскным делом. Однако, кроме удовлетворения и тревоги, Пенрод испытывал еще одно чувство! Оно, это третье чувство, он ощущал меньше, чем два других, но все-таки – ощущал. Правда, если бы он видел, как взволнованно следила Марджори во время ленча за дядей Монтгомери и родителями, быть может, именно это, третье чувство, разрослось бы до таких масштабов, что затмило два остальных.
В общем, скорее это даже было не чувство, а предчувствие. Оно заключалось в смутной тревоге и какой-то не очень приятной уверенности, что он вмешался не совсем в свое дело, и деятельность Джорджа Б. Джашбера теперь может привести к скандалу в стане взрослых.
Глава XV
