Борис Акунин - Детская книга
– Василья Ивановича? Старшóго Шуйского? Ну поди, поди, – разрешил бас.
Противно заскрипело дерево, телега качнулась, покатила дальше.
Копыта застучали суше и звонче – повозка ехала уже не по земле, а по деревянному настилу.
Клюв с Митьшей между собой больше не разговаривали, только время от времени вздыхали. Ластик же лежал и всё гадал: какой это у них тут год? «Боярин», «подворье». Достать бы унибук, да пошевелиться страшно. Эти люди принимают его за покойника. И пускай. А там видно будет. Холодно было, градусов десять. Если б подвигаться, Ластик, может, и согрелся бы, а так совсем закоченел.
– Вона, терем-от, – произнес гнусавый после долгого молчания. – Слава те, Исусе.
– Гли, Клюв. Не сбреши, что немчин на погост подкинутый, – напомнил Митьша.
Второй пообещал:
– Рта не растворю. Ты сам с им. Боюся я его, змеиного ока.
Постучали по деревянному – наверное, в ворота: два раза, потом еще три, негромко.
– Отворяй, Ондрей Тимофеевич! То мы, Митьша с Клювом! Добыли что велено!
Заскрежетали тяжелые створки. Мягкий, врастяжку голос спросил:
– Нут-ко, борзо, борзо. Псам я сонного зелья дах, не забрешут. Берите, за мной несите. Да сторожко вы, бесы. Аще узрит кто.
Ластика вынули из телеги, куда-то понесли.
Он и в самом деле был ни жив ни мертв – дело шло к развязке. Сейчас выяснится, за какой такой надобностью «немчина» из могилы вытащили. Главное, как с этими митьшами объясняться? Они, наверно, и языка-то нормального не понимают.
Что будет, что будет?
Под ногами несущих скрипели деревянные ступени, пахло чем-то кислым, незнакомым, и еще свечным воском, как на Новый год.
– В малу камору, – приказал Ондрей Тимофеевич – очевидно, тот самый «кот смердячий» и «змеиное око». – Дверь узка, не оброните… Годите мало, посвечу… Чего зенки вылупили? В домовину его. Глава – туда, ноги – туда.
Снова эта непонятная «домовина».
Ластика положили на жесткое, по бокам вроде как бортики, высокие. Глаз он не открывал – ни-ни. Понимал, что сейчас его снова станут рассматривать.
Так оно, похоже, и было.
Потрескивала свеча, Митьша с Клювом переминались с ноги на ногу. «Змеиное око» молчал.
– Горазд отрок, вельми горазд, – не выдержал Митьша. – Зри, Ондрей Тимофеевич: и волос черен, и личико бело, а леп-то, леп, яко ангел Божий.
– Пошто немчин? – спросил боярин. – Откелева? Ты ответь, безносый. Созоровали, душу живую порешили? Заказывал ведь того не делати!
Было слышно, как Клюв шумно сглотнул.
– Дак… На улице он… На улице валялся. Вот те крест святой!
– Ладно. Не мое то дело. Никто не сведал?
– Никто. Хошь на святу икону побожусь! – пришел на помощь Клюву Митьша.
Воспользовавшись этой дискуссией, Ластик позволил себе приоткрыть один глаз.
Низкий дощатый потолок, бревенчатые стены.
Комнатка, совсем маленькая. В стене напротив светится прямоугольник – дверца. По краям, вдоль стен, лавки. И сам он тоже лежит на лавке, в каком-то ящике.
Мамочки! Это же гроб! Так вот что такое «домовина»…
Осторожно покосившись в сторону, Ластик рассмотрел тех троих.
Страшные, кого он мельком видел на кладбище, были одеты в рванье, на ногах залепленные грязью лапти. Митьша невысокий, всё время кланяется. Лица не разглядеть – стоит спиной. Второй мужик долговяз, костляв, весь зарос черными волосами, а на носу у него повязка, из-за чего тогда, при свете факела, и показалось, будто это клюв. Отсюда же, надо понимать, и прозвище.
Но главный интерес сейчас, конечно, представлял собой третий – ясно было, что судьба Ластика будет зависеть именно от этого человека.
В руке он держал канделябр с тремя горящими свечами, близко к лицу, поэтому видно его было хорошо.
Ох и не понравился Ластику смердячий кот Ондрей Тимофеевич!
Был он не то чтобы сутул, а будто присжат, словно пружина, в любой миг готовая распрямиться. Не поймешь какого возраста – на гладком лице торчали перышками два жидких уса. С губ не сходила ласковая улыбка, но круглые глаза смотрели холодно, и в самом деле, по-кошачьи. Голос тоже был кошачий – мурлыкающий, негромкий.
– Ныне привлакли отрока годящего, – сказал он и облизнулся. – Не то что даве. Рубль с полтиною дам, ако сговорено.
Маленькая, но, видно, сильная рука поглаживала эфес кинжала, что торчал из-за широкого переливчатого пояса. Там же, крест-накрест, был засунут и еще один. Рукоятки у обоих кинжалов были в виде змеиных головок.
Одет Ондрей Тимофеевич был нарядно: красные с серебряными разводами сапоги, узорчатый кафтан (или как он называется – такой длинный пиджак до колен, с наполовину разрезанными рукавами). А череп у него был совсем голый, то ли лысый, то ли обритый.
– Благодарствуем, а токмо прибавить бы, – поклонился Митьша. – Ить три раза на ночную страсть хаживали. Што страху-то бысть. Ажбы спымали бы? За ведовство ныне огнем жгут.
– Мели языком! Како-тако ведовство? – прищурился человек-кошка, и глаза блеснули опасным желтым пламенем. – Ты что, грибов поганых оелся?
Оба мужика согнулись до самого пола, распрямились, снова согнулись – прямо как на физзарядке.
– Сглупá ляпнул, прости, боярин, – перепуганно заблеял Митьша, и Клюв повторил:
– Прости, боярин.
– Аз не боярин, убогий слуга его княжеской милости, – смиренно ответил желтоглазый. – Инда ладно, Христос с вами. Надбавлю полтинку, аще убо и в Писании речено: «Коемуждо по делом его». А заради вашего утруждения усердного еще романеи поднесу, вина заморского.
Понимать его речь было еще трудней, чем разговоры Митьши и Клюва, но общий смысл Ластик уловил: человек этот служит князю (должно быть, тому самому Василию Ивановичу как его – Шаинскому, Шиловскому, что-то в этом роде); «отроком» он остался доволен и готов заплатить лишние пятьдесят копеек. Вообще-то недорого, даже по меркам 1914 года, не говоря уж про 2006-й. Когда же все-таки происходит эта странная ночная история, в каком хоть веке? Что до Петра Первого, это точно…
«Убогий слуга», бесшумно ступая, выскользнул в низкую дверь, и мужики остались одни.
– Два тинника, а? – прошептал Клюв, толкнув товарища локтем. – Седни гульнем, Митьша!
Тот зашикал: тихо, мол. Подсеменил к двери, выглянул, но тут же попятился обратно. В комнатку уже входил Ондрей Тимофеевич с серебряным подносом в руках. На подносе кроме подсвечника стоял неуклюжий глиняный штоф, две чарки и миска.
– Пейте, голуби, – промурлыкал Кот Котович. – То вино боярское, сладкое, не про холопьи глотки варено. Рыжиком соленым закусите и ступайте с Богом.
– А деньги? – встрепенулся Митьша. Ондрей Тимофеевич потряс кожаным кошелем, в котором звякнуло.
– Обрящете, не мнись. Только зрите у меня, шпыни, чтоб без блазну. На устах запор, не то под топор.
«Шпыни» истово закрестились, забожились – клялись, что будут молчать «яко рыбы водносущи» и «яко могилы зарыты».
Человек с желтыми глазами согласно покивал – мол, ладно-ладно, верю. Налил каждому полную чарку. Мужики с поклоном взяли.
– Ради твово благоздравия. – И, разом запрокинув лохматые башки, выпили.
– Ух, духовита боярская брага, – с чувством сказал Митьша, обтерев губы рукавом. – Спаси тя Господь, добр человек.
Причмокнул, потянулся за рыжиком, но гриб вдруг выскользнул у него из пальцев. Митьша жалобно всхрапнул, схватился руками за горло.
– Клюв, Клювушко… – просипел он и попытался ухватиться за плечо напарника. Но тому тоже было плохо.
Безносый уронил чарку на пол, сложился пополам и тихо, монотонно заойкал.
Ластик раскрыл глаза пошире. Чего это они?
Оба мужика осели на пол, будто их перестали держать ноги. А бритоголовый нисколько не удивился. Смотрел, как те двое корчатся – и ничего. Даже зевнул, прикрыв красногубый рот ладонью.
– Ду…ше…губ, – выдохнул Митьша. – Зельем… опоил…
Чем-чем? Каким еще зельем?
– Околевайте скорее, псы, – лениво молвил Ондрей Тимофеевич. – Томно ждать.
Отравил! – дошло наконец до Ластика. По-настоящему, ядом!
Шестиклассник так и вжался затылком в жесткое изголовье.
Неужели совсем-совсем отравил, насмерть?!
Похоже, что так.
Несчастные «шпыни» корчились на полу, разевали рты, но звуков уже не издавали – должно быть, голосовые связки парализовало ядом.
Чтобы не видеть этого жуткого зрелища, не смотреть, как позевывает хладнокровный убийца, Ластик закрыл глаза.
Ну, гад! Вот так, запросто, из-за мешочка с монетами, убил двух живых людей!
Мамочки, зачем этому отморозку понадобился черноволосый и белолицый мертвец? Для каких ужасных дел? А когда узнает, что «отрок» жив? Что будет тогда?
Раздался непонятный шорох.
Ластик приоткрыл глаз и увидел, что злодей ногами перекатывает бездыханное тело под лавку напротив, запихивает поглубже. То же он проделал и со вторым трупом.
Теперь возьмется за меня, задрожал Ластик. И уж готов был выскочить из гроба, кинуться за дверь, а там будь, что будет.
