Станислав Жидков - Дольчино
— Но, но, выбирай выражения, — миролюбиво возразил капитан. — Неизвестно ещё, много ли им будет пользы от нашей помощи.
— Что ты хочешь сказать? — удивлённо спросил апостольский старейшина.
— Хочу сказать, не следует раньше времени ругать союзников.
— Ты собираешься стать нашим союзником? — Лонгино Каттанео пристально посмотрел на пленника.
Не моргнув глазом, капитан стрелков разгладил рукой бороду и спокойно сказал:
— Я пришёл, чтобы провести вас в монастырь и вместе с моими людьми напасть на этих баранов.
— Но чем ты можешь доказать, что не предашь нас?
— Разве то, что я здесь, не доказательство? — невозмутимо ответил Амброджо. — Или полагаешь, я сдался в плен, испугавшись твоих молодцов? — Капитан презрительно окинул взглядом конвоиров. — Спроси лучше моих стрелков, почему им вздумалось быть вашими союзниками.
В сбивчивых выражениях два других пленника поведали о случившемся. Выслушав их, братья отошли от костра и стали совещаться.
— Похоже, они говорят правду, — пробормотал Лонгино Каттанео. — Надо рискнуть, в нашем положении выбирать не приходится.
— Грех упускать такую возможность! — подхватил Паоло. — Да и что мы теряем? Даже если они решили выманить нас отсюда, всё равно лучше начать бой сейчас, чем ждать, пока подойдут савойцы.
Последний довод окончательно склонил старейшину.
— Хорошо, капитан, мы принимаем предложение. Но помни: если ты обманул нас, второй раз от моей секиры не уйдёшь.
— Отлично! — обрадовался предводитель стрелков. — Ещё одно маленькое условие, и дело можно считать улаженным.
— Какое ещё условие?
— Не волнуйся, я требую безделицу. Думаю, ты не станешь возражать, если мы пожелаем распорядиться по-своему головой тирольского барона.
— Против этого трудно возразить, — засмеялся Лонгино Каттанео. — Все рыцари, захваченные твоими стрелками, будут вашей добычей.
— Вот и превосходно! Клянусь девой Марией, ты славный малый! Но поспешим, нельзя терять время. В полночь мои люди ждут нас.
Приказав вернуть пленникам оружие, Лонгино Каттанео распорядился без шума разбудить братьев и отозвал в сторону Паоло:
— Скачи к Дольчино, пусть поднимает Гаттинару. Что бы ни случилось, через час мы атакуем верчельцев.
Вскоре на вершине холма послышались приглушённые голоса команд, топот, позвякивание оружия. За несколько минут все были на ногах и собрались на площадке у костра. Обойдя ряды бойцов, Лонгино Каттанео поднял руку и показал на стрелков:
— Братья, господь посылает нам помощь. Вот наши новые союзники. Они взялись провести нас в логово верчельцев. Воспользуемся же божьей милостью!
Закончив краткую речь, старейшина дал приказ выступать. В полной тишине отряд осторожно стал спускаться с холма.
В шатёр верчельского кондотьера ворвался приор бенедиктинцев отец Фаустино:
— Пресвятая богородица!.. Вставай, рыцарь! Лагерю грозит гибель!
Саломоне Коккарелло приподнял голову с кошмы.
— Говори толком, не трясись! Что случилось?
— Что случилось! Вы ещё спрашиваете… Я предупреждал. Жадность немцев погубит всех.
— Может быть, ты скажешь наконец, в чём дело? — спросил верчелец. — Вокруг, слава богу, тихо.
— Тихо?! Это тишина перед бурей! Мне донесли, что люди Амброджо собираются расправиться с Альбрехтом фон Кагелем и другими дворянами.
— И ты будишь меня из-за болтовни этих мошенников, — насмешливо прервал его старый воин. — Да германские рыцари одни могут перевешать всю их шайку.
— Вы ещё не знаете главного, — простонал приор. — Негодяи хотят впустить сюда еретиков.
— Вот как! — быстро поднимаясь, воскликнул Коккарелло. — Что же ты молчал? Надо схватить предателей!
— Это невозможно! — возразил священник. — Если напасть на них ночью, их поддержат ваши ополченцы. К тому же каждую минуту могут нагрянуть патарены.
— Клянусь кровью Иисуса, не ждать же, пока бунтовщики нападут первыми!
— Ещё можно предотвратить беду. Важно выиграть время, — сказал Фаустино. — Заставь поскорей барона освободить пленников, и я уговорю стрелков отказаться от их намерений.
— Пропади они пропадом, ты прав! Эй, паж, позвать ко мне тирольского барона! Да пусть поторопится.
Пока слуги и оруженосцы облачали кондотьера в доспехи, вернулся смущённый паж.
— Ваша милость, барон не хочет вставать. Он сказал, кто в нём нуждается, пусть сам приходит.
— Упрямый бес! Мы теряем драгоценные минуты! Буди рыцарей, я поговорю с немцем.
В сопровождении солдат предводитель крестоносцев направился к палатке барона. Альбрехт фон Кагель встретил его у входа:
— Чем могу служить высокому гостю?
— Почему ты не явился на зов? — строго оборвал тирольца Коккарелло. — Сейчас же выпусти взятых тобой стрелков.
— Himmel und Hölle![35] Чтобы я освободил воров! Объясни, что это значит!
— Теперь не время объяснять, барон! Делай, как я велю, иначе пожалеешь!
— Я никогда ни о чём не жалею, — надменно возразил Альбрехт фон Кагель. — С этими скотами поступлю так, как они того заслуживают. Кто может заставить меня отступить от рыцарского слова?
— Тогда пеняй на себя! Ты затягиваешь петлю на собственной шее.
Старый полководец махнул рукой и повернулся назад. В этот момент со стороны храма донеслись тревожные крики и звон мечей. Проклиная спесивого германца, кондотьер поспешил к своим.
Благодаря бдительности приора многие верчельские воины были уже на ногах и успели вооружиться. Наскоро построив людей в боевую колонну, Коккарелло повёл их к храму, откуда всё сильней доносился шум.
— Во имя креста и мадонны сомкните ряды! Развернуть знамя!
С громкими возгласами: «Верчелли! Верчелли! Бей отступников!» — рыцари ринулись вперёд.
Неожиданный контрудар сильного, хорошо сплочённого отряда вызвал в рядах нападавших замешательство. Почти овладевшие храмом и трапезной, стрелки после короткой схватки отступили. Коккарелло удалось освободить большую часть монастырского двора. Только ночная темнота, не дававшая возможности судить о численности противника, и боязнь потерять удобную позицию удержали верчельцев от преследования. Укрепившись вокруг храма, они стали трубить сбор, призывая к себе союзников.
Между тем по всему лагерю разнеслись воинственные кличи.
— Дольчино! Дольчино! Лонгино Каттанео! Амброджо Саломоне! — вторили в разных концах сотни глоток.
Не давая крестоносцам опомниться, братья врывались в палатки и шатры. Тяжёлые крестьянские топоры всюду сеяли смерть. Рыцари, оруженосцы, латники в панике метались между повозок, сталкиваясь и опрокидывая друг друга.
Не слишком стойкие в бою городские ополченцы с криками: «Нас предали!», «Измена!» — ринулись к коновязи, пытались захватить лошадей и спастись бегством. Но стоявшие поблизости швейцарцы и немецкие рейтары воспротивились их намерениям, пустив в ход пики и алебарды.
Причастие
Шум боя заставил вскочить на ноги пленников барона, запертых в сарае у конюшни.
— Santo Dio[36], наши! — прислушиваясь к долетавшим снаружи крикам, произнёс один из стрелков. — Они напали на тирольцев.
— Вспомнили о нас! — радостно отозвался другой.
— Жаль, проклятый барон отрубил мне руку, — вздохнул седоусый воин. — Я ещё сам постоял бы за себя!
— А что, если германцы отобьют их? — с тревогой сказал прильнувший к двери пленник.
— Часовые ушли. Надо попробовать вырваться отсюда!
Стрелки сообща принялись выламывать дверь. Но запор не поддавался.
— Подождите, — остановил товарищей безрукий. — Мне с капитаном не раз приходилось уходить из монастырских клетей. У них слабое место — крыша. Ты, Витторе, полегче других. Стань на плечи к Оддоне и постарайся раздвинуть доски под черепицей.
Пленники последовали совету, и через несколько минут над их головой показался кусок звёздного неба. Помогая друг другу, все четверо выбрались на крышу.
— Да тут настоящее сражение! — озираясь, воскликнул приземистый крепыш Витторе. — Бой идёт по всему лагерю… Что с тобой, Марчеллино, ты не держишься на ногах?
— От потери крови… голова кружится, — прижимая к груди перетянутый ремнём обрубок руки, простонал раненый. — Бросьте меня… Спасайтесь сами.
— Ну нет, провалиться на месте, — заявил рослый бородач Аттилио. — Мы не оставим тебя!
— Вместе попали в беду — вместе выпутываться, — подтвердил Оддоне, подхватывая раненого.
— Гляди, братцы, — хмуро заметил Витторе, — немчура теснит наших. Швейцарцы построились в три ряда — ежом, теперь через их пики и мышь не проскочит.
— Эх, нет арбалетов, — сокрушённо тряхнул головой Аттилио. — С голыми руками не прорваться.
