Анатолий Рыбаков - Неизвестный солдат
Только Люда громко и насмешливо произнесла:
– Наше вам се!
«Се» обозначало у нее «сердечный привет».
Некоторое время мы сидели молча, потом Юра сказал:
– Ну ты и фрукт!
– Что ты имеешь в виду? – удивился я.
– За этим ездил в Москву?
– Попутно.
– И правильно сделал, – похвалил Андрей.
– А в чем суть? – спросил Виктор Борисович. – Я не все понял в вашем споре.
Я рассказал и саму историю, и ее суть, и почему Славик настаивает на Бокареве, привел все доказательства «за» и «против» Бокарева, «за» и «против» Краюшкина и Вакулина.
– Все же самые убедительные доказательства – в пользу старшины, – заметил Виктор Борисович.
Все согласились, что неизвестный солдат, скорее всего, старшина Бокарев. Причем Маврин выдвинул такой аргумент:
– Из этих пяти только он один и мог разгромить штаб. Остальные шоферня – они и гранаты не умеют бросать.
Но все также согласились, что надо точно выяснить и зря молодой Агапов так торопится. В объяснение его торопливости тот же Маврин выдвинул неожиданную версию.
– Выдали они нашего солдата, вот и заметают следы.
– Да нет, – решительно возразил я, – никто никого не выдавал, это вполне порядочные люди, там совсем другое.
Однако нелепое предположение Маврина оказалось предметом нашего спора.
– Все могло быть, – сказал Андрей, – в войну все было. На его месте любой бы торопился.
– Я бы не торопился, – возразил я. – Если бы кто-нибудь сказал про моего отца, что он предатель, я бы просто дал этому человеку по морде.
– А если бы к этому были доказательства? – спросил Юра.
– Я бы сказал: пожалуйста, давайте их обсудим, давайте исследуем историю каждого из пяти солдат, чтобы все было абсолютно ясно. Я бы не торопился.
– А если Славик не верит своей бабушке? – настаивал Юра. – Сейчас она хорошая, а двадцать пять лет назад испугалась немцев. Вот он и не хочет никакого исследования. Хочет доказать, что их солдат разгромил штаб, а потому, значит, они его не выдали.
– Это ты брось! – вмешался Маврин. – Раз выдали немцам нашего солдата, то и нечего защищать.
– Что же ему, родных предавать? – возразил Юра.
При всей нелепости мотива спор начинал приобретать остроту.
Я сказал:
– Отца нельзя предавать. Отцу надо верить.
– Но исторические факты?! – возразил Андрей.
– Я не хочу знать никаких исторических фактов, – закричал я, – сын не может предавать своего отца! Если мы не будем верить в своих отцов, тогда мы ничего не стоим.
– Чего ты кричишь! – сказал Андрей. – Разобраться надо, а ты кричишь. На свете есть подлецы, у подлецов есть дети. Что же этим детям – защищать своих отцов-подлецов?
Вопрос был поставлен коварно. Все смотрели на меня, ждали моего ответа. И во взгляде Люды я заметил что-то такое особенное. Видно, неважно у нее сложилось с родителями.
– Говорите что хотите, – сказал я, – но я убежден в одном: сын не может быть судьей своего отца. Если мой отец преступник, я не могу быть его защитником. Но я не могу и быть его обвинителем. Пусть его судит суд, общество, пусть его вина падет и на меня, и позор пусть падет на меня. Если я не сумею жить с этим позором, я умру.
– А он дело говорит, – заметил Андрей.
Юра скривил губы:
– В теории все выглядит красиво.
– Между прочим, – опять сказал я, – эти пять солдат считаются исчезнувшими при загадочных обстоятельствах, по их делу велось следствие. Возможно, их родным сообщили, что они дезертиры. Мы здесь похоронили героя, разгромившего немецкий штаб, а его сын ходит по свету с мыслью, что его отец дезертир. Должен он этому верить? Нет, не должен! Дезертир! Докажите, что он дезертир! Покажите этого дезертира! Где он сейчас? Если мы не верим в своих отцов, то и не должны искать их могил.
Я никогда не произносил таких длинных речей. Но что-то очень возбудило меня в этом разговоре.
Люда встала и, не говоря ни слова, ушла в свой вагончик.
22
Председатель сельсовета шел по широкой деревенской улице. По обе ее стороны стояли большие бревенчатые черно-серые избы под тесовыми крышами, кое-где поросшими зеленым мохом.
Село стояло на горе, огороды тянулись по ее склону до самого берега, где сушились на подпорках сети, покачивались на воде лодки, привязанные к врытым в землю столбикам.
Могучая река, широко и быстро огибая острова и устремляясь в бесчисленные протоки, несла свои светлые, прозрачные воды. Над рекой нависали высокие скалы, обрывы, усеянные гранитными россыпями, прослоенные бурыми, желтыми, серыми известняками, обнажившими первозданное строение земли. За скалами вздымался в гору сплошной, бескрайний, непроходимый лес – тайга.
На лице председателя было важное и озабоченное выражение человека, сознающего и значительность своей должности, и необычность предстоящего дела. И чем ближе подходил он к дому Бокаревой, тем суровее становилось его лицо. Хоть был он молод и председательствовал всего год, он твердо усвоил правило: чем сложнее вопрос, тем официальнее надо выглядеть, особенно если имеешь дело с женщиной.
Дом Бокаревой ничем не отличался от других домов в селе: выходил на улицу торцом, окна в резных наличниках, выкрашенных фиолетовой краской, крыльцо во дворе, огороженном плотным забором из вертикально поставленных досок и вымощенном тоже досками, с пустыми надворными постройками и развешанной для сушки рыбой.
И внутри изба эта была такой же, как и другие избы. Большая горница, за ней спальня. В переднем углу божница – полочка с иконами, в другом – угловик с зеркалом и вышитым полотенцем, на стене фотографии, за перегородкой кухня. У печки хлопотала хозяйка Антонина Васильевна Бокарева, маленькая старушка лет семидесяти, а может, и больше.
– Здравствуйте, Антонина Васильевна, – сказал председатель официально и вынул из портфеля бумагу, – письмо получено насчет сына вашего, Дмитрия.
Антонина Васильевна улыбнулась, подняла палец к уху, показала, что плохо слышит.
Председатель повысил голос, отчего он зазвучал еще официальнее:
– Нашлась могила, где похоронен сын ваш, Дмитрий.
Она опустилась на скамейку, положила на колени натруженные руки, помолчала, потом спросила:
– Где могилка-то?
Председатель заглянул в письмо:
– Город Корюков. Слыхали?
– Кто нашел-то?
– Школьники нашли. Запрашивают из газеты: в каком году погиб Бокарев Дмитрий, какие письма с войны от него были?
Антонина Васильевна помолчала, потом дрогнувшим голосом произнесла:
– Вот и нашлась Митина могилка...
Наступила та тягостная минута, которой председатель больше всего опасался: начнутся слезы, причитания, и никакая тут официальность не поможет, и слова не помогут, потому что слова еще больше подогревают, и женщины начинают выть в голос.
Выручила соседка, Елизавета Филатовна, бойкая бабенка из тех, кто первые все узнают и кому до всего есть дело. Именно за это председатель ее не любил, но сейчас был доволен ее появлением.
Она вбежала в дом, возбужденно заговорила:
– Радость-то какая: не раскиданы, значит, по земле его косточки. Уж такое тебе утешение, Васильевна, на старости лет, такое утешение...
Председатель благоразумно отошел в сторону и стал разглядывать висевшие на стене фотографии.
Он увидел на снимке бравого, щеголеватого старшину с гвардейским значком на груди и медалью «За отвагу», с широким командирским ремнем и портупеей через плечо. Это и был пропавший без вести почти тридцать лет назад сын хозяйки – Дмитрий Бокарев. Был он на снимке одних лет с председателем.
– Орел, чистый орел, – говорила между тем соседка Елизавета Филатовна, – смелый был, рисковый. Еще в мальчишках с отцом на медведя ходил. Я, бывало, говорю ему: «Митенька, малой ты еще в лес-то ходить». А он на меня этак-то посмотрит, отвернется: не встревай, мол, баба, не в свое дело.
Антонина Васильевна не голосила, не причитала, не плакала, сидела, сложив на коленях натруженные руки, молча слушала соседку.
А та продолжала возбужденно:
– Потом сам белку добывал. А уж из лесу придет, все девки его. Парень видный, бравый.
Председатель обвел избу задумчивым взглядом человека, которому что-то открылось. Что именно открылось, он не мог сказать, но что-то было особенное в этом молодом, юном лице бравого старшины, пропавшего без вести в войну, почти тридцать лет назад, в скорбном молчании его матери, только теперь узнавшей, что нашлась его безвестная могила.
– Вам, может, надо чего? – спросил он. – Может, крышу покрыть?
Из-за его спины Елизавета Филатовна сделала знак Антонине Васильевне: проси, мол, пользуйся случаем.
– Постоит еще крыша, – тихо ответила Антонина Васильевна.
Соседка с досадой передернула плечами: не воспользовалась, старая... Заискивающе улыбаясь, сказала:
– Ограду бы надо поправить.