Анатолий Рыбаков - Неизвестный солдат
– Из таких вот девчонок, как Люда, выходят самые лучшие жены, – объявил я.
– Во дает! – усмехнулся Андрей. – А ты откуда знаешь? По собственному опыту?
– Может быть, и по собственному.
Я действительно где-то читал, что легкомысленные особы становятся верными супругами.
– Никак не пойму, – сказал Андрей, – ты на самом деле дурной или притворяешься?
– Глядя на тебя, об этом даже не приходится задумываться, – врезал я ему.
А Маврин твердил свое:
– Юрка этого так не оставит. Быть тут серьезному происшествию.
21
Но пока никаких происшествий не было и не предвиделось. Люда по-прежнему сидела с нами в столовой, с нами обедала и ужинала, инженер Виктор Борисович развлекал нас своими рассказами.
Как-то вечером мы сидели у костра: я, Юра, Андрей, Маврин, Люда и Виктор Борисович.
Виктор Борисович говорил, что Максим Горький очень любил жечь костры и даже придавал им мистическое значение. Не знаю, правда это или нет. Но, когда жгли костер, вагончик был пуст, и я мог спокойно заниматься, а когда кончал заниматься, присаживался к ним.
Пекли картошку, иногда жарили шашлык или просто мясо.
Сегодня пекли картошку.
Качалось пламя костра. В деревне лаяли собаки. Далеко маячили тусклые огни Корюкова.
Люда щепкой вытаскивала из костра готовые картофелины, подвигала их нам. Обжигая пальцы, мы снимали с них кожуру, посыпали солью и ели.
У нас на участке неплохая столовая, шеф-повар из Риги. Как говорил Воронов, тоже бродяга и вот попал к нам. Но его Воронов ценил больше всех: хорошее питание – залог устойчивости кадров. И все же столовая надоедала. Такие ужины у костра мы очень любили.
– Из картофеля можно изготовить сто блюд, – сказал Виктор Борисович и начал загибать пальцы, – картофель печеный, отварной, жареный, сушеный, тушеный, в мундире, пюре, молодой в сметане, фаршированный мясом, рыбой, селедкой. Картофельные оладьи, котлеты, крокеты, хлопья...
– Моя мамаша, – перебил его Андрей, – печет пирожки с картофелем – пальчики оближешь.
– А моя муттер, – сказал Маврин, – в мясной стюдень кладет куриные косточки. Объедение!
Он так и сказал – «стюдень», закрыл глаза, закачал головой, даже замычал от удовольствия.
Странно было слышать, что у Маврина где-то мать и он помнит о ней.
Мне тоже хотелось отметить мою маму. Но я не сумел сразу вспомнить, какое блюдо она готовит лучше всего: она их все хорошо готовит. Пока я перебирал их в памяти, Виктор Борисович продолжал рассказывать про картофель, про его происхождение и историю: как его завезли из Перу первые испанские завоеватели, как принудительно насаждали при Екатерине, про картофельные бунты и все такое прочее.
Виктор Борисович передавал общеизвестные факты. Но для ребят его рассказы были гранью их тяжелой полевой жизни, и это была светлая грань. И в том, как ребята слушали, и было очарование его баек.
Нас неожиданно ослепил свет фар – подъехала машина. Не наша машина – наши машины, подъезжая ночью к вагончикам, переходят на ближний свет.
Шофер погасил фары, мы увидели старую «Победу». Из нее вышел человек и направился к нам. Сердце у меня екнуло – это был Славик Агапов; я сразу понял, зачем он пожаловал сюда.
– Простите, – начал Славик, подойдя к костру и блестя своими очками, – где я могу...
Тут он увидел меня, тоже сразу узнал:
– Ага, я как раз к тебе. Здравствуй!
– ЗдравствуйТЕ!
Я подчеркнул слог «ТЕ», чтобы он мне не «тыкал».
– Слушай, – своим нахальным, категоричным голосом продолжал он, – в школе мне сказали, что у тебя есть адрес этого солдата.
Значит, вот кто меня продал – Наташа. Впрочем, она не знает, что я не желаю вмешательства этого типа.
– Какого – этого? – переспросил я.
– Ты ведь знаешь, о ком я говорю.
Ну что ж, раз он мне так упорно «тыкает», я тоже буду «тыкать».
– Видишь ли, – сказал я, – у меня есть адреса всех пяти солдат. Какой именно тебя интересует?
– Старшина.
– Могу я узнать, почему именно он?
На его лице появилась гримаса, но он был в моих руках и понимал это: я могу послать его ко всем чертям!
Я не услышал зубовного скрежета, но думаю, что он скрежетал зубами. Во всяком случае, круглые стекла его очков еще никогда так хищно не блестели.
– Потому что он и есть неизвестный солдат.
– Из чего это следует?
Какого черта он приволокся сюда! Теперь все в отряде узнают, что я занимаюсь делом неизвестного солдата. А я не хотел, чтобы здесь об этом знали. И если этот будущий Стендаль хочет искать – пусть ищет. Я ему не обязан докладывать о своих розысках.
Я говорил с ним так, что другой на его месте исчез бы моментально. Но это был очень настырный и упрямый тип.
– Из чего? – спокойно переспросил он. – Его узнал Михеев, его узнала моя мама, на него показывает женщина, которая его закапывала. И, наконец, именно у него нашли промокашку.
Ребята, разинув рты, слушали наш разговор.
Я вынул из углей картошку, побросал в руках, отодрал сверху шкурку, посыпал солью, куснул.
Славик стоял и ждал, пока я проделал эту процедуру. Он был в моих руках и понимал это.
Андрей лениво поднялся, пошел в вагончик, принес табуретку.
Агапов сел, процедив сквозь зубы нечто вроде «благодарю». То, что он хам, я заметил сразу. Но раз ты хам, то будь хоть вежливым хамом.
– Твоя мама не утверждает категорически, что ее взял именно старшина, – возразил я, – она сказала: кто-то из них, то есть из двух солдат, взял промокашку.
– Да, она так сказала, тогда для нее это было неожиданно. А теперь она вспомнила и утверждает: промокашку взял старшина.
– Ну что ж, – согласился я, – промокашка, безусловно, доказательство. Но, понимаешь, не единственное. Там был еще кисет. Ты его видел?
– Видел, – нетерпеливо ответил Агапов.
Мои вопросы начинали его злить. Ничего, потерпит.
– Ты видел, что вышито на кисете?
Он помолчал, и я ответил за него:
– На кисете вышита буква «К». Значит, имя или фамилия этого солдата начинается на «К». А старшину зовут Дмитрий, фамилия его Бокарев. Так-то вот.
Но на Агапова это не произвело ни малейшего впечатления.
– Это не имеет ровно никакого значения, – объявил он, – вряд ли молодой солдат занимался вышиванием. Вышивала эту букву женщина, та, что подарила ему кисет, и она могла поставить первую букву своего имени: Ксения, Клавдия...
Рассуждал он логично. По всему, неизвестный солдат – это старшина Бокарев. Но кисет, кисет... И один из солдат – Краюшкин. Славик этого не знает и, что самое смешное, не хочет знать. Он интересуется только старшиной. Он настолько убежден, что это старшина, что даже не спрашивает фамилии остальных. Ну и пожалуйста!
– Так что тебе от меня нужно? – спросил я.
– Мне нужен адрес старшины. Как ты его назвал?
Я повторил:
– Бокарев Дмитрий Васильевич.
Он вынул блокнот, ручку и записал это.
– А адрес?
– Адреса у меня нет.
– Как – нет? Наташа сказала, что есть.
– Я не знаю, что вам сказала Наташа, – я опять перешел на «вы» и тем самым пригласил и его это сделать, – но у меня их адресов нет. У меня есть только названия населенных пунктов, из которых они в свое время были призваны в ряды Красной Армии.
Так официально я все это сформулировал.
– Хорошо, – согласился Агапов, – а откуда был призван Бокарев?
– Село Бокари, Красноярского края.
Он записал, потом спросил:
– Точно?
– Не знаю, – усмехнулся я, – я при этом не был. Так значится в справке военного архива.
– Вы можете показать мне эту справку?
Ну вот, наконец он понял, что мне нельзя «тыкать».
Мне не хотелось показывать ему справку. Я даже опасался, что он положит ее в карман. От хама всего можно ожидать. Но нет, побоится, нас тут много, а он один.
Я вынес из вагончика список.
Он поднес его к очкам, взялся за ручку и блокнот. Я думал, он сейчас его перепишет. Но нет, он только сверил со списком свою запись о Бокареве. Запись оказалась правильной, и он вернул мне список. Больше его никто не интересовал. И это понятно. Ведь его не интересовал солдат сам по себе. Для него он был всего лишь исторический персонаж. И этот персонаж, видно, уже готов в его воображении, под это он и подгоняет факты. А может быть, он вовсе не историк Просто легкомысленный, поверхностный человек, организатор всякого рода сенсаций и шумих.
Как бы в подтверждение моих мыслей Агапов сказал:
– Между прочим, установлено: старшина прятался в нашем доме, на сеновале, и, выйдя оттуда, разгромил штаб.
Ах вот оно что! Товарищ Агапов, оказывается, имеет некоторое отношение к подвигу.
Он встал, положил в карман блокнот, сунул авторучку и, обращаясь ко всем и ни к кому, сказал:
– До свидания!
Кто-то из ребят что-то пробормотал в ответ. А кто и ничего не пробормотал. Этот тип всем не понравился.
