Игорь Минутко - Мишка-печатник
— Кто в банькю собралси? Мыльца-мочалки! Мыльца-мочалки кому?
Смотрит на него Нил Тарасович влюбленно, толкает Федю:
— Ты тут походи, а я им займусь, чтоб его перевернуло! Ты погляди, какая фигура! Зевс!
Федя проталкивается через толпу, и глаза его разбегаются: чего только не продают здесь! Церковные свечи, иконы,
шляпы с диковинными перьями; статуэтки, на которые и глядеть-то вроде неловко; башмаки всех времен и размеров, валенки, роскошные хромовые сапоги, лапти;
серую муку — кружками, подсолнечное масло — стаканами, соль — щепотками, сахарин — порошками;
темные, с крапинками шелухи жмыховые плиты, горячие лепешки с подозрительным запахом, жареные семечки;
рубашки, штаны, платья,
невообразимое тряпье — с первого взгляда даже не поймешь, что это такое…
И стоит над этим пестрым торжищем гул голосов.
— Картошки! Картошки! Последние! Забирай! — кричит с воза мужик в мохнатой шапке.
Плутоватый дед гремит деревянными ложками:
— Ложки! Щи хлебать! Два рубля штука!
— А по рублю? — Баба в платке по самые глаза.
— По рублю после пасхи отрублю!
Тощая барынька торгует у деревенской девки с нагловатыми глазами молоденького рябого петушка.
— Ну вот гляди, какое платье! — говорит барынька слабым голосом. — Себе оставила бы, да муж в больнице.
Девка подозрительно щупает странное платье с кружевными оборками, потом решительно отворачивается:
— Да накой она мне, платья такая? Чтоб засмеяли в деревне?
— Я… я тебе еще вот брошечку в придачу дам. Смотри, как сверкает.
Девка рассматривает брошку, и на здоровом лице ее — плохо скрытый восторг. А барынька осторожно гладит петушка, и он пугливо отдергивает от нее голову, вздрагивая красным глазом…
Федя проталкивается дальше.
Телеги, телеги, телеги…
Лошади с темными от пота боками зарылись мордами в солому.
Ярко-рыжий конский навоз втоптан в грязь.
Сумятица голосов и криков:
— Калоши! Калоши! Совсем новые! За полкраюхи хлеба!
— Кому отрубей? Отрубей! В тесто подмешивать! Зело пользительно!
— Хренку! Хренку! Налетайтя! В нос шшибаить!
— Хто махорочки забыл? Махорочка ядреная! Сюды!
— Молочкя! Молочкя! Солдатики! Кому молочкя свеженькява?
Хмурая женщина городского типа говорит мужику в армяке и лаптях:
— Креста на тебе нету! За такую юбку — шкалик масла! Хоть полтора дай!
Мужик неприступен:
— Один. Не могим боле, — и смотрит безразлично поверх толпы.
— На! На! Забирай! Подавись!
Пестрит у Феди в глазах:
блестящая посуда,
позолоченные подсвечники,
керосинки,
разукрашенные матрешки всех размеров,
самовары…
— Зажигалки! Кому зажигалки!
— Нужны твои зажигалки! Спички имеем. Серные.
— Серные? Знаем: сначала вонь, потом огонь. Дружный хохот вокруг.
…Мешки с золотистым овсом,
кадки с квашеной капустой,
маленькие горки картошки,
плавают в мутном рассоле пупырчатые огурцы, и из ведра — даже слюнки подбегают к зубам-остро пахнет укропом.
Слепого гармониста тесно обступил народ. Слепец в старой рваной шинели, в дырявых сапогах, без шапки, его седые волосы спутались. Он сидит на чурбаке, тихо наигрывает на гармошке.
Вокруг вздыхают. В шапку, которая лежит на земле рядом с гармонистом, падает ломтик хлеба, скомканный рубль, две картофелины…
— Венички березовые! Красные солдатики! Кто попариться забыл? Березовые венички!
— Небось и белякам венички свои продавал?
— А они, сынок, тоже люди, христиане. Кому, кому веничков березовых? Кто попариться забыл? Лучшее средствие от вши, от всякой парши!
И тут налетает на торговца вениками молодая женщина с опухшими глазами:
— Христиане они, да? Белые твои — христиане?! А кто мужиков наших стрелял за потехинскими складами?
— Миротворец нашелся! — кричат уже со всех сторон.
— Надыть яво пошшупать, хто такой будя! — Заступничек!..
— Граждане, граждане, без паники! — Мужчина с красной повязкой на рукаве спешит к месту столкновения.- Без паники, граждане.
Охапка березовых веников быстро плывет над головами, исчезает.
Толкаются со всех сторон, кричат. Разве в этом столпотворении найдешь диковинные персики, за которые просят по сто двадцать рублей за фунт…
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
Тесная толпа полукругом у забора. Смех, крики. Что там, за этими спинами в полушубках, шинелях, ватниках?
Федя протискивается, проталкивается… Крик застревает в Федином горле.
Угрюмый заросший цыган с большими хищными глазами, черный цыган в хромовых сапогах, в меховой поддевке, из-под которой торчит красная рубаха, держит в руке цепочку (на смуглых пальцах играют светом перстни) и ходит по этой цепочке… Мишка-печатник! Но он ли это? Свалялась густая шерсть, впали бока, на спине видны полосы от ударов кнутом. Совсем другой! Но это он — серебряное кольцо в носу!
Мишка-печатник ходит по кругу на задних лапах, приплясывает, медленно кружится, косит глазом на цыгана и изредка глухо рычит. Цыган насторожен, в правой руке его кнут, в левой бубен, и улыбается только рот с ослепительными зубами.
— Попляши! Попляши! — гортанно говорит цыган, встряхивая бубном. — Потешь честную публику.
Смеются вокруг, в такт бубну хлопают.
— Мишка! Мой Мишка! — закричал пронзительно Федя.
И сейчас же — радостный рев, медведь резким движением вырывает цепочку, и вот Федя уже в мохнатых объятиях, он целует Мишку в холодный нос, гладит его.
— Чудеса!.. — шепчет кто-то. На Федю обрушивается ругань:
— Вор! Мошенник! — Цыган мечется вокруг Феди и Мишки-печатника, в глазах цыгана вспыхивает дикая ярость. — Люди! Грабеж! Среди бела дня, понимаешь! Как же? А?.. Понимаешь?.. Отдай медведя! Отдай! Добром говорю! Отдай! Люди!.. Помогите!
В толпе — движение. Солдат с широким веснушчатым лицом спрашивает:
— Что же это такое происходит? Вдруг заголосила какая-то баба:
— Православные, ратуйтя! Анчихрист на мальчонка ведмедя напустил!
Шум, никто ничего не понимает. Что делать? И кричит Федя так, что слышно, наверно, по всему базару:
— Дядя Ни-ил! Дядя-я Ни-ил! Сюда-а!
Притихла толпа. И катится громовое:
— Иду! Иду-у! — Оказывается, Нил Тарасович-то совсем рядом.
Все оглянулись на крик — сквозь народ продирается Нил Тарасович, легко раскидывая встречных, решительный, огромный, на голову выше всех.
— Что? Что случилось? — увидел Мишку. — Ба! Мать честная! Наш печатник! Откуда взялся?
— Вот он… — оглянулся Федя, а цыгана уж след простыл: воспользовался суматохой и сбежал. — Сбежал, ворюга!
— Да кто? — Нил Тарасович тяжело отдувается. Со всех сторон начали ему объяснять, в чем дело.
Гвалт поднялся несусветный.
Когда Мишку-печатника привели в прогимназию, отряд уже вернулся с учения, и в казарме начался настоящий праздник — так все обрадовались своему любимцу. Медведя щедро накормили, и каждый пожал ему лапу, а кое-кто поцеловал в нос. Только отец Парфений опасался подойти:
— Христос с ним. Еще как шарахнет в ухо. Света божьего не взвидишь.
Мишку-печатника поместили в свободную комнату, и он сразу улегся на солому в углу — видно, очень устал. С ним остался Федя, и медведь ласкался о руки мальчика своей большой головой, а его черные глаза были грустны. Он все смотрел на Федю, смотрел внимательно, печально, будто хотел рассказать что-то. Но ведь медведи, к сожалению, не умеют говорить по-человечьи.
Всем было ясно только одно: из типографии украли медведя цыгане. Но как?..
— А ну, разыскать цыгана! — приказал отец.- И привести сюда!
Цыганский табор остановили уже за городом, а через час дрожащий взлохмаченный цыган с перстнями на пальцах был доставлен в прогимназию. Он дрожал мелкой дрожью и все повторял:
— Не виноватые мы! Не виноватые! Федин отец нахмурил брови:
— Вот что, приятель: выкладывай честно, как медведя украли. А крутить начнешь — к стенке, и весь разговор.
Облился цыган холодным потом и все рассказал. А дело было вот как.
В тот день цыганский табор остановился неподалеку от губернского базара, и цыгане разбрелись по городу — на промысел. Один шустрый цыганенок и увидел Мишку-печатника в щель типографского забора. Привел он трех цыган, показал. Те загорелись: с медведем по базарам работать — калым богатый. План похищения составил цыган с перстнями на пальцах, стреляный волк.
Ночью они подогнали к воротам типографии крытый фургон, запряженный молодым сильным мерином, тихо сбили замок… На длинную палку нацепили кусок свежего кровавого мяса и приманили тем мясом Мишку-печатника: видно, опьянил его душистый запах, ведь уже сколько времени свежего мяса не ел… Смело прошел Мишка-печатник за добычей по двору, потом яростно прыгнул за мясом в фургон, совсем не опасаясь людей… И захлопнулась дверца, и помчалась испуганная лошадь по ночному городу. А уж как жилось Мишке две недели в цыганском таборе, мог рассказать только он сам. По виду его измученному получалось — несладко…
