Игорь Минутко - Мишка-печатник
— А ты — Федя? — спрашивает пулеметчик.- Дмитрия Иваныча сын?
— Ага.
— Это у тебя Мишку убили?
— У меня… — И Федя чувствует, как комок подкатывается к горлу.
— Ничего, Федя. — Молодой красноармеец хмурится.- Заплатят они нам за Мишку. За все заплатят… Только плохо мы с тобой обосновались. Далеко от позиций. Офицерики небось скоро в атаку пойдут.
— В атаку?
— А ты как думал? Небось очухались. Видишь там кустики?
Федя посмотрел. За деревней немного сбоку возвышается холмик, поросший кустами.
— Вижу, — говорит Федя.
— Туда и переползем. Ох, попляшут они у нас!
Они медленно ползут мимо сараев, мимо огородов, мимо залегших красноармейцев, и Феде подмигивает, правда, немного удивленно, Трофим Заулин. Над головой свистят пули,
В кустах они устанавливают «максим», красноармеец открывает сумку с пулеметными лентами, вправляет одну в замок пулемета, показывает Феде, как держать ленты.
— Понял?
— Понял!
Теперь они ждут. Из деревни Днище бьют и бьют пулеметы белых. Наши позиции молчат.
— Пошли, пошли сволочи… — шепчет, пулеметчик.
Федя поднимает голову — по белому полю на них бегут, согнувшись, черные человечки, в руках палочки-винтовки.
…р-а-а!.. — нарастая, летит над полем.
У Феди яростно начинает биться сердце. Белые наступают… Сейчас мы вам дадим. За все… За все… Лихорадка возбуждения треплет Федю.
— Ну что же ты? — толкает он в бок пулеметчика.
— Спокойно, Федя, — шепчет пулеметчик. — Спокойно. — Сузились у него глаза, пот выступил на лбу. — Пусть подойдут. Давайте, давайте, голубчики!
…ра-а-а! — нарастает, накатывается на Федю.
Выросли черные человечки. Метров двести отделяет их от Фединого пулемета. Впереди бежит офицер с золотыми погонами на плечах, размахивает наганом. Федя видит его возбужденное лицо, видит лица других белых, напряженные, красные, с открытыми ртами.
Где-то на другом конце деревни открывает огонь наш пулемет.
Та-та-та-та! — злобно и яростно. — Та-та-та!..
— Пора! — шепчет пулеметчик. — Давай, Федор! Над ухом Феди ожесточенно начинает строчить «максим», дуло его, двигаясь из стороны в сторону, пылает солнечным пламенем.
Через руки Феди течет пулеметная лента, летят в сторону горячие гильзы.
Федя на миг поднимает голову, и именно в этот миг офицер с золотыми погонами словно налетает на невидимое препятствие, переламывается надвое и падает навзничь. Падают другие белые. Сломалась атака. Залегли беляки. Где-то у самого горла бьется Федино сердце.
— Не нравится! — шепчет пулеметчик. — Сейчас я вас подниму…
И он стреляет по залегшим белым. Раскалился нос «максима», пышет от него жаром.
Вдруг двое офицеров не выдерживают — вскакивают и бегут, бросив винтовки, назад, к деревне. Тут же их настигает пулеметная очередь.
Бегут другие офицеры.
Падают, поднимаются, снова бегут!
Захлебывается яростно жаркий «максим»…
Федя вскакивает и кричит диким, чужим голосом:
— Это вам за Нила Тарасыча! За Яшу! За Мишку! За все! За все!..
— Ура-а-а-а! — наплывает и захлестывает поле. Мимо Феди бегут с винтовками наперевес рабочие.
Бегут, яростные, беспощадные, неодолимые в своей праведной ненависти.
Видит Федя: мимо бежит отец Парфений, бежит огромными шагами, и лицо у него новое, незнакомое — широко раскрыты глаза, и ярость пылает на этом лице.
Непонятная сила поднимает Федю. Он, забыв о пулемете, бежит за рабочими, размахивает руками и кричит, задыхаясь от бега:
— Ура-а! Ура-а-а!..
На следующий день пришла неожиданная оттепель. Как много солнца было кругом! Как сверкали снежные поля! Побурели дороги, в глубокие колеи налилась желтая от конского навоза вода. Пахло бодро, весною, и дышалось полной грудью.
По одной из бесчисленных дорог России шагал отряд типографских рабочих, шагал на юг, туда, где по-прежнему громыхал фронт.
Суровы и задумчивы были лица людей в тот сверкающий день. За спиной — деревни Струново и Днище. Там остался высокий свежий холм земли над братской могилой. В ней лежат те, кто погиб во вчерашнем бою. В ней лежит любимец отряда — коммунист Нил Тарасович Харченко. И там же, рядом с братской могилой, закопали Мишку-печатника. Теперь уже никогда-никогда ты не пойдешь рядом с Федей, веселый, прямодушный в дружбе Мишка.
Шагает отряд по размытой дороге. На плече Феди лежит сильная добрая рука отца. В кармане Феди маленький браунинг — дорогая память о неистовом художнике.
Дальняя синяя даль уводит к горизонту, красные ветры нового времени летят над русской землей. Строг, молчалив Федя. Он не плачет, нет! Он полон решимости пройти через все дали, всеми дорогами, преодолеть все и завоевать тот мир, в котором не будет насилия, неравенства, обмана, роскоши и нищеты. В том новом мире все люди станут братьями и никогда не будет войн, и никогда человек не поднимет оружия на другого человека.
ЭПИЛОГ
Вот и все, что рассказал мне Петр Иванович (в то далекое время его называли просто дядей Петей).
Мне только остается добавить, что отряд типографских рабочих участвовал во многих боях, прошел длинный путь до крымской земли, оставляя на нем могилы товарищей и красные флаги в городах и селах, и вписал в эпопею разгрома второго похода Антанты немало доблестных страниц.
В этом походе закалялась душа Феди, он не раз принимал участие в сражениях, он был настоящим бойцом революции. Многое пришлось пережить ему, многое передумать… На этом долгом пути еще одна смерть потрясла его так же сильно, как гибель художника Нила Тарасовича.
Уже в конце похода, на Украине, отправившись в разведку, попал в руки белых отец Парфений. И потом жители белохатного села Щевелевка рассказывали, как казнили красного разведчика.
Под виселицей стоял большой человек, взъерошенный, со сверкающими глазами, и кричал в замершую толпу, в смешавшиеся ряды белых:
— Гей, люди! Радуйтесь! Приходят новые времена! Не уповайте на царствие небесное, нету его! Тут, на земле, надо рай строить! — Он метнул яростный взгляд на белых. — Ну? Чего ждете! Вешайте, сучье отродье! — И даже искры страха не было в этом его последнем взгляде.
И когда офицер вышибал из-под ног ящик, отец Парфений, раздвинув сильными крестьянскими руками петлю, еще успел крикнуть:
— Да здравствует… революция!
Так, теряя товарищей, шли и шли они вперед.
И настал незабываемый день — он никогда не выветрится из памяти участников похода: с белых круч Севастополя вдруг открылся простор бесконечного Черного моря, и там, где оно сливается с небом, стояли дымы кораблей — это бежала от революционного урагана старая Россия. И это была долгожданная победа.
Дубулты, Рижское взморье, — Тула.
Июнь 1961 — август 1962.
