Владислав Крапивин - Флаг-капитаны
— Нам легко и не надо, — сказал Генка. — Надо, чтобы справедливо…
— Будет справедливо, не волнуйтесь.
— А я волнуюсь, — возразил Генка и встал. — Где же эта справедливость? Сенцов — гордость школы, а Каховский — хулиган и прогульщик! Сергей, отдай Сенцову готовальню, которую тебе милиция подарила!
— Нам легко и не надо.
Надо, чтобы справедливо…
— Медведев! — Голос у Елизаветы Максимовны стал металлическим, — Еще слово, и ты отправишься за дверь.
— Не отправлюсь, — просто, даже скучновато сказал Кузнечик.
Глаза у Елизаветы Максимовны стали круглыми.
— Ты соображаешь, что говоришь?
— Соображаю. Не отправлюсь! — вдруг взвинтился Генка. — Не отправлюсь, и все! — Он даже в парту вцепился, словно его хотели силой из класса вытащить. — Это мой класс! Каждый день говорят: вы хозяева в классе, вы хозяева в школе! А как слово скажешь — марш за дверь! Что за собрание, когда сказать ничего нельзя!
Елизавета Максимовна овладела собой.
— Сядь, пожалуйста. Вы все уже сказали достаточно, и собрание закончено. Каховского и Медведева прошу иметь в виду, что за третью четверть у них неудовлетворительные оценки по поведению.
— Разве это не педсовет решает? — спросил Павлик Великанов.
Елизавета Максимовна не сочла нужным откликнуться на эти слова.
— А совету дружины следует этими пионерами заняться особо, — добавила она.
Вика Гармашева встала.
— Мы их вызовем, Елизавета Максимовна. В ближайшие дни соберем совет.
…В ближайшие дни собрать совет не удалось: начались каникулы.
А тридцать первого марта вышла газета со статьей Ларцева.
Статья называлась «Удар из-за угла». Там было написано все. Крепко и беспощадно. О вмятине на макете замка, которая осталась от Данилкиной спины. О жалобах, которые строчили обиженные дамы из уличного комитета. О маме Сенцова, которая бегала по всем учреждениям и даже нашла себе союзника в районо. И о самом союзнике — инспекторе Стихотворове. И о майоре милиции, который отнюдь не усмотрел в занятиях мальчишек-фехтовальщиков «опасные приемы».
Там были и хорошие слова — об отряде. О вечерах, когда собирались в кают-компании все, кто хотел. О звонких боях на дорожке. О маленьком д'Артаньяне — Андрюшке Гарце— и о лихих барабанщиках. И об Олеге Петровиче Московкине, который дни и ночи тратил на то, чтобы мальчишечья компания, обосновавшаяся в старом, кособоком доме, превратилась в отряд «Эспада».
А потом статья снова как бы взрывалась. Строчки раскалялись от негодования. Там были мысли, которые бились в Сереже, но для которых он не мог найти четких слов. Ларцев эти слова нашел. Они были, как удары клинка.
Статья кончалась так:
«Ребята жили радостно и открыто, они хотели только хорошего. Почему же кому-то помешала «Эспада»?»
А ржавый замок по-прежнему висел на дверях «Эспады». И на третий день после статьи, и на четвертый, и на пятый.
Сережа и Генка пришли к Олегу. Уже не первый раз.
Олег лежал. Кашлял. На кашель тихим гудением отзывалась гитара — она висела над кроватью. Та гитара, которую Кузнечик выволок однажды в кают-компании из-под дивана.
— Не садитесь близко — вирусов нахватаете. У меня, кажется, грипп, — сказал Олег.
Но ни Сережа, ни Кузнечик не боялись гриппа. Они боялись неизвестности и тоскливого ожидания. Радость после статьи уже улеглась, и теперь опять пришло беспокойство: когда откроют «Эспаду»?
— Вы же понимаете, сразу ничего не делается, — объяснил Олег. — Будут всякие комиссии, расследования, решения…
— Пусть вернут нам помещение, а потом расследуют, — сказал Сережа.
— Вот и я об этом говорил, когда собрались в редакцию. А Сыронисский заявил, что у него там столы, шкафы, краска. А машина сейчас, разумеется, на ремонте, и вывозить, сами понимаете, не на чем.
— Да мы на руках все его хозяйство утащим в домоуправление! — нетерпеливо подскочил Генка.
— Конечно, — согласился Олег. — Утащили бы, если бы Сыронисский согласился. Но он не согласится.
— Как же быть? — спросил Сережа,
— Завтра позвоню еще раз Ларцеву.
За окнами темнело. Олег приподнялся, дотянулся до выключателя. Зажглась у потолка неяркая лампа в пластмассовом плафоне.
Комната была небольшая. Стол, кровать, четыре совершенно разных стула. Два книжных шкафа стоят рядом. Книги не только внутри, на полках, но и сверху, на шкафах. Лежат покосившейся грудой, могут посыпаться. Скрещенные рапиры и шпага висят на стене у двери. На сизых обоях — рисунки братьев Ворониных и фотографии: двое незнакомых мальчишек с клинками, один маленький и лопоухий, другой — высокий и смуглый. Наверное, Ромка и Федя. Еще незнакомые ребята в костюмах и масках зверей — видимо, театр в интернате. И веселая компания барабанщиков с Данилкой на правом фланге.
Олег тоже посмотрел на фотографию.
— Соскучился я по этой барабанной команде…
— Я Данилке позвоню, они сразу прискачут, все вместе, — предложил Сережа. — Они просто стесняются появляться, пока не позвали.
Олег усмехнулся:
— Эти-то пираты стесняются?
— Да брось ты! — сказал Сережа. — Сам знаешь. Они только в отряде на головах ходят, а вообще они вполне спокойный народ… Ты скажи Данилке «Осенняя сказка», и он опять будет весь день хмуриться и мурлыкать.
Олег подумал.
— Не надо их сюда — наглотаются микробов, опять слягут. Коська Сапожков и Рафик только-только от гриппа избавились. Может, скоро все наладится, и тогда все опять: «Барабанщики, марш!..»
— Ты прямо стихами говоришь, — сказал Генка.
— А это и есть стихи. Только ужасно нескладные. Когда в интернате работал, занимался рифмотворчеством. О вожатской жизни писал.
— Почитай, а? — жалобно сказал Кузнечик.
— Да вы что, люди! А я вам кто? Евгений Евтушенко?
— Почитай! — уже строго сказал Генка.
Олег вздохнул.
— Вон там, на шкафу, коричневая тетрадка торчит среди книжек. Достань.
Генка вскочил на стул и вытянул тетрадь. Книги, конечно, посыпались на пол.
— Ладно, оставь, — сказал Олег. — Потом соберем. Давай сюда.
Он, лежа на спине, открыл тетрадь, полистал, хмыкнул и мотнул головой. Потом сразу стал серьезным и сказал:
— Вот эти строчки.
День летит сквозь часы, как живой метеор,
И сгорает в сигнале «отбой».
Мне опять не закончить с тобой разговор
И не встретиться нынче с тобой.
Ночь пришла. Я взбегаю на третий этаж
Посмотреть: все ли спят в тишине?
…А потом все опять:
«Барабанщики, марш!» —
Новый день разгорелся в окне.
Новый день пришел, а замок по-прежнему украшал дверь «Эспады». Сережа не выдержал и позвонил в редакцию. Неловко было звонить, страшновато даже, но ждать он больше не мог.
Ларцев не удивился звонку. Даже будто ждал его.
— Ты, Сергей, зашел бы ко мне, — предложил он. — По телефону трудно объясняться. Если можешь, прямо сейчас приходи.
Сережа встревожился и помчался в редакцию.
У Владимира Матвеевича было недовольное лицо. И озабоченное.
— Раздевайся, садись. Вон вешалка, вон стул… Я только что беседовал с вашим Олегом, все ему рассказал. А он просил, чтобы я и тебе все объяснил.
— Почему?
— Почему просил? Не знаю. Наверное, потому, что ты один из командиров в вашем отряде… Знаешь, осложняется дело.
— Я чувствую, — с досадой сказал Сережа.
Затарахтел телефон. Владимир Матвеевич приподнял и положил трубку.
— Что касается вашего домоуправа, то его песенка спета, — сообщил он. — С работы его уберут. И еще кое-кому придется несладко. На Олега ваши недруги целую кипу заявлений написали: и работник он никудышный, и характер у него вредный, и ребят он не тому учит… Всю эту чушь мы зачеркнули. Крест поставили. А вот с помещением сложнее.
— Но если крест, то… — начал Сережа.
Опять зазвонил телефон. И опять Ларцев приподнял и положил трубку.
— С помещением сложнее, — повторил он. — Была специальная комиссия. Она признала, что Дом совершенно не годен для детского клуба. Духота, теснота, сырость. И вообще он аварийный, на снос его назначили. Говорят, опасно в нем находиться.
— Столько времени жили, никакой опасности не было, — сказал Сережа.
